Кроваво-красный (СИ), стр. 49

 Терис затравленно оглядела убежище, пустое, холодное и равнодушное ко всему — просто каменные стены, видевшие за свой век сотни убийц, трепещущие огни факелов и темные провалы коридоров. Желание оказаться подальше отсюда, на свежем воздухе, было слишком сильно, и остановило только распоряжение Спикера — без приказа не покидать город. Знал бы он, что тут творится, наверняка разом заставил бы всех притихнуть и отбросить эти подозрения... Его бы послушали и не посмели бы спорить и, тем более, в открытую высказывать свое намерение нарушить Догматы. Намерение при встрече рассказать ему все сдалось под напором других мыслей. Сказать — значит донести, подставить под удар М'Рааджа, Альгу, Корнелия и кто знает, кого еще. И знать бы, как это сказать, не оставив виноватых... Альга зря задела хаджита за живое, он зря пустился в обвинения. И Тейнава с Мари... Все слишком сложно, чтобы брать на себя ответственность за этот рассказ и его последствия. Слишком сложно, но необходимо, чтобы разобраться во всем этом. Как бы то ни было, но они ее семья... Нужен совет, совет кого-то опытного в таких делах, кто знал нужные слова и тех, о ком эти слова говорить, если говорить вообще стоило.

 Дверь в комнату Винсента Вальтиери была закрыта, но за тяжелыми дубовыми створками слышались шорохи, возвещавшие о его присутствии. Терис хотела постучать, когда донесся его голос — непривычно тревожный и тоскливый, полный лишенной всякой надежды мольбы.

 — Альга, может, еще раз подумаешь?

 — Нет, мой дорогой, не для меня это. — данмерка вздохнула, — Жить вечно... Это ведь надоедает.

 Винсент промолчал, за дверями прозвучали его шаги — он мерил ими комнату, внезапно ставшую его тюрьмой, как стало для Терис тюрьмой само убежище.

 — Вдвоем не так страшно. — довод прозвучал с долей давно умершей и похороненной надежды — разговор это шел не в первый раз, шел, сплетаясь из одних и тех же вопросов и ответов, заранее известных обоим, и стал уже своего рода ритуалом.

 — Ты забываешь, что у меня есть дочь и внук. Я уже пережила сына, не хочу... — в голосе данмерки прозвучала старая, никогда не проходящая боль, всегда старательно скрываемая за хитрым блеском глаз и хищными усмешками, — Я буду с тобой весь остаток своей жизни. Лет сто, думаю, есть, если до меня не доберется Легион или Мораг Тонг, а до тебя фанатики с осиновыми кольями и чесноком.

 — Ты не всегда будешь сильной, старость...

 — Так тебя пугает, что рядом с тобой будет седая ворчливая старушенция? — Альгмара рассмеялась, и смех звучал обреченно, храня в себе предчувствие давно известного будущего. Известного, как весь этот разговор и как то, что в Братстве не умирают своей смертью.

 — Нет, конечно, не говори глупостей. — мягко, как ребенку, ответил вампир, — Я и сам давно старик.

 — Ты не изменился за эти сто лет. А вот я... — тихо скрипнула кушетка и зашуршала мягкая шерсть пледа, — Эх, где мои тридцать лет... Университет Таинств, некромантия, даэдрическая магия...

 — Твой даэдрапоклонник. — Терис уловила нотки недовольства в тоне вампира, напускного и искреннего одновременно.

 — Ревнуешь? Не смеши, мы уже сто лет, как расстались.

 — Твоей дочери восемьдесят, кажется.

 — Это не считается. Это была краткая встреча. Воспоминания о прошлом, знаешь ли... И нет, не смотри на меня так, мы с тех пор не виделись.

 — Я тебя покусаю...

 — Интересное предложение, я согласна. Кусай.

 — Альга, оденься...

 — А как же покусать?

 Терис бесшумно опустила руку и, затаив дыхание, медленно отошла от двери. Винсенту сейчас явно не до нее, и все вопросы будут потом... А может, все уладится само, все разговоры затихнут, а Черная Рука найдет убийцу. Мысль о том, что это может быть кто-то из своих, не приживалась, вызывала отвращение, и Терис даже не пыталась ей проникнуться — она знала, верила, что предателя среди них нет, и всеми силами цеплялась на родившуюся от безысходности надежду на то, что убийца кто угодно, пусть даже простой разбойник, но не кто-то из Чейдинхолла. Надежда эта хрупким радужным щитом прикрывала от гнета самых черных и тяжелых мыслей, даруя покой. Пусть ненадолго, но его должно хватить на то, чтобы дочитать "Основы алхимии'', а потом...потом что-то обязательно изменится и лучше думать, что к лучшему.

Глава 24

 За окном таверны кружились снежинки, приковывая к себе взгляд и мешаясь в беспорядочном вихре, укравшем очертания домов на другой стороне узкой улицы. Чейдинхолл в начале зимы был сказочно красив. Тяжелые шапки снега лежали на островерхих крышах и оградах, белый ковер укрывал мостовую, и извилистые речки, изрезавшие город на несколько частей, подернулись тонким хрупким ледком. Деревья стояли тихие, побелевшие, неподвластные слабому ветру, и небо — высокое, молочно-белое, дарило иллюзию отсутствия холода, подкрепляемую теплом таверны.

 Терис нехотя оторвала взгляд от пушистых снежинок и, сжав пальцами гудящие виски, заставила себя вернуться к тексту книги, в который раз прокляв ее автора за корявый почерк.

''...корень мандрагоры обыкновенной, высушенный вышеуказанным способом, используется в приготовлении ядов...''

 Она все-таки сбежала, испугалась. Не посмела нарушить приказа и уйти за город, но не выдержала гнета каменных стен и напряжения и провела последние два дня в таверне у Северных ворот. Здесь было тепло, тихо, и хозяйка, пожилая данмерка, не проявляла к ней никакого интереса, не задавала вопросов и не навязывала своего общества, довольствуясь только платой за комнату и еду.

''...измельчить в порошок, смешать с настойкой полыни в пропорции 1:3, варить на медленном огне, не доводя до кипения...''

 В тот вечер ей так и не удалось поговорить с Винсентом. Вампир отправился по своим делам, ускользнув у нее из-под носа, и без него находиться в убежище стало совсем невыносимо. Альгмара была весела, неестественно, безумно, безоглядно весела для того, кому только что чуть не перерезали горло. Она что-то сказала про отчет, ласково ущипнула полукровку за щеку и скрылась в своей лаборатории, куда Терис идти не решилась. Телендрил и Гогрон так не появились в подземельях, зато Мари, явившаяся в комнату вслед за ней, будто невзначай начала разговор о силе и величии Ситиса, при этом точа кинжал. Закрытая дверь, речь девушки, полная упоминаниями смерти, Пустоты и Матери Ночи, блеск ее вопреки яркой голубизне потемневших глаз, отражавших сталь клинка,и мерный шорох точильного камня о лезвие действовали угнетающе, вызывая дикое, почти животное желание бежать и забиться в какой-нибудь угол как можно дальше отсюда.

''...сгущает кровь и замедляет ее обращение, что позволяет использовать его в вине летаргии в минимальных дозах (1:50)...''

 Страх, проклятый страх, всегда заставлявший ее бежать от проблем и выжидать, забившись подальше,хоть в какую-нибудь дыру. Чистая и уютная таверна, конечно, на дыру не похожа, но сути это не меняет. От наемников она пряталась в руинах, от стражи — у этих самых наемников, однажды три дня провела в борделе Бравилла,скрываясь от обозлившегося на нее конкурента, благо за скромную плату приютила работавшая там знакомая из приюта. Руины, дом Умбакано, пещера, таверна или бордель — нет никакой разницы. Спрятаться и ждать, когда все решится само и опасность минует...

''...теряет свои свойства при кипении...''

 Не минует. Предательства начались до ее прихода, и разговоры о них могут затихнуть, но не закончиться. Одна фраза, малейшая провинность или, что хуже, смерть кого-то из другого убежища — и последует новый виток старых разговоров и поисков виноватых, возможно, с куда более страшными последствиями.

 Страх преследует не ее одну, страшно всеми уже давно, и когда-то страх окажется сильнее Догматов...

 И неверные уже предавали.

 ''...измельчить, сушить в темном помещении...''

 Терис захлопнула книгу и с ожесточением засунула ее в сумку. Запоздало проявив осторожность, проверила, не порвала ли пожелтевших страниц и ветхого корешка, и уже бережнее отправила следом за ней собственные записи. Учить было бесполезно, и мысли уже три дня неизменно возвращались к убежищу. Сверлящий душу взгляд Мари, требующие веры слова Тейнавы, опасно близкая к смерти Альгмара, не видящая и не боящаяся этой близости... Или не желающая видеть ее и показывать этот страх. Уповающий на Девятерых Богов Корнелий, которого его Девять вряд ли спасут от подозрений братьев и сестер. А они, если так пойдет и дальше, объявят его своим первым врагом.