Вам — задание, стр. 9
— Как помогать? В чем? — удивился Михаил Иванович.
Как-то сразу повзрослевший сын дотронулся до руки отца:
— Не надо, папа. Не сердись. Я ведь не маленький. Все хорошо вижу и понимаю. Ты сражаешься с фашистами. Возьми и меня.
Громко всхлипнула мать. Немного растерянный отец повел сына в другую комнату.
— Потерпи, сынок, наступит и твой черед. Найдется и для тебя дело. А пока этого не говори никому, даже друзьям.
— Не волнуйся. Не подведу... Только дай мне работу.
Долго в ту ночь на равных, как и положено взрослым людям, говорили между собой отец и сын...
9
ТАТЬЯНА АНДРЕЕВНА
Татьяна поправила лучину, которая тускло освещала небольшую комнату с закопченным у печи дощатым потолком, и, осторожно ступая, словно боясь разбудить спавших за цветной занавеской на широкой деревянной кровати детей, вернулась на прежнее место — скрипучий старый топчан. Задумавшись смотрела на спицы и клубок ниток. Затем взяла в руки спицы, но вязать не стала, продолжая сидеть и слушать, как за окном завывает вьюга.
Уже прошло более полгода, как она живет в постоянном томительном ожидании. Она верила, что муж жив и воюет на фронте, понимала, что оттуда невозможно дать весточку о себе. Но сердце не хотело мириться с этой неизвестностью.
Теперь ей казались наивными мысли о том, что немцы ничего ей плохого не сделают, что она может быть за себя и детей спокойной. Все эти надежды были сразу же перечеркнуты, когда осенью немцы схватили одиннадцать жителей их деревни и прямо на окраине расстреляли. Эта бессмысленная и зверская расправа над ни в чем не повинными людьми потрясла всех, а учительница Татьяна Андреевна Мочалова навсегда отбросила мысль, что немцам не до нее. С тех пор в ее жизнь вошли постоянная тревога, страх за детей и за себя.
Довоенная жизнь теперь казалась такой спокойной и счастливой, что Татьяна только тогда и отдыхала душой, когда вспоминала ее.
Вот и теперь вспомнилось, как оканчивала педагогическое училище и попросилась, чтобы ее направили работать в родную деревню. Училась в училище Таня хорошо, и ей советовали поступать в институт. Татьяна Андреевна чуть улыбнулась, вспомнив, как ее позвала к себе секретарь училища, уже немолодая, но тщательно следившая за своей внешностью женщина.
Когда она узнала, что у Тани, кроме бабушки, никого нет, стала уговаривать ее не ехать в деревню. «Посмотрите на себя, — говорила она в доверительной беседе, — вы же красавица! С вашей внешностью и способностями можно достичь многого...»
Но Татьяна привыкла к своей деревне, к людям, чувствовала себя обязанной перед колхозниками, чьи дети нуждались в образовании. Настояла на своем, и вот она дома. Жить стала у бабушки. Школа находилась в другой деревне, и каждый день приходилось ходить туда за два километра. Но такое расстояние для молодой девушки ничего не значило. Прошло два года. Татьяна работала с наслаждением. Дети учились охотно, ловили каждое ее слово. Свою учительницу они очень любили и, бывало, целой гурьбой провожали до самого дома.
Нельзя сказать, что Таня жила только одной школой, ее заботами и потребностями. Она видела, с каким интересом посматривали на нее местные ребята, но вида не подавала: как-никак — учительница и должна вести себя строго и степенно. Ей было приятно чувствовать внимание к себе не только молодых, но и пожилых людей, которые любили и уважали ее.
Потом появился Петр, и она сразу поняла, что это со судьба.
Татьяна Андреевна грустно улыбнулась, вспомнив свою свадьбу. И у нее, и у Петра заработанных денег еле хватало на то, чтобы сводить концы с концами, но они не хотели обращаться за помощью. И поэтому решили регистрировать брак в Минске, сказав знакомым, что свадьбу будут играть в городе, у матери Петра.
У Петра действительно жила в Минске мать. Татьяна Андреевна вспомнила, как она и Петр сразу же после загса пришли к ней. Свекровь плакала, что она ничем не может помочь молодым. Она накормила Таню и Петра картофельным пюре, а с собой дала два кусочка хлеба с маслом. Они съели эти бутерброды в сквере, недалеко от железнодорожного вокзала, и поехали к себе в деревню.
Скоро райком партии направил Петра на работу в милицию, и они переехали в небольшой поселок, где им выделили небольшую комнатушку. Но Таня не бросала работу в школе. Правда, теперь ее путь до места работы увеличился в три раза.
Сначала Петр переехал один, добыл кое-какую мебель, утварь, а затем приехала к нему Таня.
Прожили они в поселке меньше года. Петр стал работать участковым уполномоченным, и они построили дом в деревне, где жила Танина бабушка. Все у них складывалось хорошо. Жили душа в душу. Росли дети. Дочь Юля пошла в мать. Такие же огромные голубые глаза, светлое чистое лицо и длинные русые волосы. Сын был похож на отца. Крупные черты лица, спокойный, рассудительный голос, настойчивость и уверенность в себе. Даже в детских играх проявлялись эти черты. Он всегда казался старше своих лет.
В тридцать девятом году умерла бабушка. Ее похоронили здесь же, на краю деревни, на маленьком заросшем кладбище, где лежали и родители Тани.
Петру не раз предлагали работу в райцентре, но он так привязался к этому краю, деревне, что ни за что не хотел уезжать, и не было человека, который смог бы убедить его сменить место жительства...
В комнате стало почти темно, лучина догорала. Татьяна Андреевна поднялась с топчана, приготовила постель, подошла к лучине и задула ее. Легла, но мысли о былом не покинули ее. Она закинула за голову руки, как это делал Петр, когда лежал в постели.
От воспоминаний о Петре стало мучительно больно, сон не шел. Перед Татьяной встала во всей своей жестокой обнаженности реальность. Вот уже месяц, как у них в деревне расквартировалась немецкая часть. Немцы выгнали ее с детьми из дома, и первые дни они жили в склепе. И неизвестно чем бы все это кончилось, если бы не соседка Марфа Степановна, которая жила в старой низкой развалюхе и поэтому немцы не позарились на ее дом. Она-то и приютила Мочаловых. Но это еще полбеды. Сердце Татьяны Андреевны тревожили слухи о казнях жен и детей тех, кто работал в советско-партийных органах, служил в Красной Армии или НКВД. Да и местный полицай все пристальнее присматривался к Мочаловой, все более угрожающими и откровенно издевательскими были его намеки по ее адресу.
«Боже мой, что делать? Где найти силы, чтобы выжить, вытерпеть все это? Петя, милый, где ты? Чует ли твое сердце, какая опасность нависла над твоими детьми и женой?»
Татьяна Андреевна успокоилась и постепенно начала засыпать. Вдруг послышалось какое-то царапанье, показалось, что кто-то чем-то металлическим скреб по стеклу. Татьяна тихонько встала и осторожно подошла к окну, но оно было замерзшим, и она ничего не увидела. В этот момент снова кто-то стал царапаться.
«Значит, не приснилось. Но кто это ночью пришел к нам? — И вдруг ее сердце обожгла мысль: — Может, Петя? Но он же не знает, что мы здесь».
Таня тихонько позвала хозяйку. Та быстро спустилась с печки, натянула на ноги старые валенки и остановилась рядом с Таней, прислушиваясь.
Стук снова повторился, и Марфа Степановна решительно направилась к дверям.
— Может, лучину зажечь? — спросила Татьяна Андреевна.
— Нет, не надо. Если это свой, то свет в окне будет ни к чему.
Они вдвоем вышли в сени, и хозяйка тихо спросила:
— Кто там?
— Мама, это я, Антон, открой!
— Сыночек, — голос у Марфы Степановны задрожал, и она начала лихорадочно шарить руками по дверям, открывая запоры.
— Сыночек, Антон, родненький ты мой! — приговаривала она.
Дверь открылась, возле нее темнела человеческая фигура.
— Свет не зажигай, мама!
— Хорошо, сынок, хорошо! Проходи в дом.
— Антон, давай руку, я проведу, а то споткнешься в темноте, — предложила Татьяна Андреевна и нащупала его руку. Но парень отдернул руку, как от электрического разряда.
— Кто здесь?
— Не бойся, сынок, — успокоила хозяйка, закрывая дверь, — это Таня, учительница, жена нашего участкового милиционера Мочалова. Ее с детьми из дома выселили, вот и взяла к себе.