История Лизи, стр. 77

18

В кабинете над амбаром тишина, там жарко, она ранена, а её муж мёртв.

В спальне для гостей тишина, там холодно, а её муж «ушёл».

В номере отеля «Оленьи рога» тишина, там они лежат в одной постели, Скотт и Лизи, «Теперь нас двое».

Потом живой Скотт говорит за того, который мёртв в 2006 году и «ушёл» в 1996-м, и доводы против безумия не просто проваливаются; для Лизи Лэндон они наконец-то рушатся полностью: всё сливается воедино.

19

За стенами их номера в отеле «Оленьи рога» воет ветер, и утончается облачный слой. В номере Скотт молчит достаточно долго, чтобы выпить стакан воды, который он всегда ставит на пол у кровати. Эта пауза нарушает гипнотический транс, в который он вновь начал впадать. И, начав говорить, он уже рассказывает, а не заново переживает случившееся, и Лизи испытывает от этого огромное облегчение.

– Я пытался ещё дважды, – говорит он. Пытался – не пыталъся. – И потом думал, что моя последняя попытка привела к его смерти. Думал так до этой самой ночи, но теперь, поговорив об этом, услышав свой рассказ об этом… я даже не могу поверить, как мне это помогло. Полагаю, психоанализ – это прежде всего возможность выговориться, не так ли?

– Не знаю. – Лизи это без разницы. – Твой отец обвинил тебя? – И сама же отвечает: – Разумеется, обвинил.

Но она снова недооценивает сложности взаимоотношений того маленького треугольника, который какое-то время существовал в изолированном фермерском доме в Мартенсберге, штат Пенсильвания. Потому что, на мгновение замявшись, Скотт качает головой.

– Нет. Было бы лучше, если б он снова обнял меня, как он это сделал после моей первой попытки, и сказал бы, что это не моя вина, что нет тут ничьей вины, это всего лишь дурная кровь, как рак, или церебральный паралич, или что-то ещё, но он не сделал и этого. Оттолкнул меня одной рукой… я напоминал марионетку, нити которой обрезали… а после этого мы просто… – В светлеющем мраке Скотт объясняет молчание насчёт прошлого одним ужасным жестом. На секунду прижимает палец к губам (под его широко раскрытыми глазами появляется бледный восклицательный знак) и держит прижатым: «Ш-ш-ш-ш».

Лизи вспоминает, что происходило после того, как Джоди забеременела и уехала, понимающе кивает. Скотт бросает на неё благодарный взгляд.

– Всего было три попытки, – возобновляет он рассказ. – Вторая – через три или четыре дня после первой. Я старался изо всех сил, но всё вышло, как в первый раз. Только к тому времени изгиб столба стал более явным, а на полу появилась вторая дуга кучек говна, большей кривизны, потому что он ещё сдвинул стол, и цепь провисла сильнее. Отец начал опасаться, что он сломает одну из ножек стола, хотя они тоже были металлические.

После второй попытки я практически понял, что не так, и сказал об этом отцу. Я не мог этого сделать, не мог взять его с собой, потому что, когда приближался к нему, он был в отключке. И отец спросил: «Так каков твой план, Скутер? Ты хочешь держать его, когда он очнётся и начнёт буйствовать? Да он оторвёт твою долбаную голову». Я ответил, что знаю об этом. Я знал больше, Лизи… знал, если он не оторвёт мне голову в подвале, то сделает это на другой стороне, в Мальчишечьей луне. Поэтому я спросил отца, а не может ли он дать ему дозу поменьше, чтобы не отключать полностью, а лишь сильно одурманить. Чтобы я смог подойти и держать его так, как я держал сегодня тебя под конфетным деревом.

– Ох, Скотт, – говорит она. Боится за десятилетнего мальчика, пусть даже знает, что всё с ним будет хорошо. Знает, что он выжил и стал молодым мужчиной, который сейчас лежит рядом с ней.

– Отец сказал, что это опасно. «Тут ты играешь с огнём, Скут», – сказал он. Я это знал, но другого пути не было. Мы не могли и дальше держать его в подвале, даже я это понимал. А потом отец… он взъерошил мои волосы и сказал: «Что случилось с тем маленьким трусишкой, который не мог спрыгнуть со скамьи в коридоре?» Я удивился, что он это помнит, потому что тогда и в нём бурлила дурная кровь, и почувствовал гордость.

Лизи думает, какая же ужасная была жизнь у этого мальчика, если он гордился тем, что потрафил такому человеку, и напоминает себе, что ему тогда было только десять лет. Только десять лет, и предстояло остаться один на один с монстром в подвале. Отец тоже был монстром, но хоть на какое-то время становился человеком. Монстром, иногда способным на поцелуй.

– Потом… – Скотт смотрит в сумрак. На мгновение выскальзывает луна. Проходится бледной и игривой лапой по его лицу, а потом снова скрывается за облаками. Когда он начинает говорить, Лизи слышит, как ребёнок берёт вверх. – Отец… отец никогда не спрашиваль, что я видел, или где я был, или что я делал там, и я не думаю, что он спрашиваль Пола… я не уверен, что и Пол много чего помнил, но тогда отец почти что задал такие вопросы. Он сказал: «А если ты доставишь его туда, Скут, что будет, если он проснётся? Ему сразу вдруг полегчает? Потому что, если он останется таким же, как сейчас, меня там, чтобы помочь тебе, не будет».

Но я уже думал об этом, понимаешь? Думал и думал об этом, пока не возникало ощущение, что у меня вот-вот разорвётся голова. – Скотт приподнимается на локте и смотрит на неё. – Я знал, что всё это должно закончиться, знал так же, как и отец, может, и лучше. Из-за столба. Из-за стола. И потому что он терял вес, а на лице появлялись язвы, поскольку питался он неправильно. Мы давали ему овощи, но он отбрасывал всё, кроме моркови и лука. И на одном его глазу, том, что повредил отец, на красном появилось молочно-белое пятно. У него выпало много зубов, один локоть скрутило. Он разваливался от пребывания в подвале, Лизи, а то, что не разваливалось от отсутствия солнечного света и неправильного питания, выходило из строя от перенапряжения. Ты понимаешь?

Она кивнула.

– Вот у меня и появилась эта маленькая идея, о которой я сказаль отцу. Он спросил: «Ты думаешь, что ты чертовски смышлён для десяти лет, не так ли?» Я ответил, что нет, о другом я мало что знаю, но если он может предложить более безопасный и надёжный способ, хорошо, я им с удовольствием воспользуюсь. Только он не знал. Он сказал: «Я думаю, ты действительно чертовски смышлён для десяти лет, вот что я тебе скажу. И у тебя в конце концов проявился характер. Если, конечно, ты не дашь задний ход». «Не дам», – ответил я. «И он сказал: «В этом не будет необходимости, Скутер, потому что я буду стоять у лестницы с моим святомамкиным карабином для охоты на оленей…»

20

Отец стоит у лестницы со своим карабином для охоты на оленей, своим, 30–06 в руках. Скотт, стараясь не дрожать, – рядом с ним, смотрит на существо, прикованное цепями к металлическому столбу и столу с печатным станком. В его правом кармане инструмент, который дал ему отец, шприц с резиновым колпачком на игле. Отец может и не говорить Скотту, что шприц – вещь хрупкая. Если завяжется борьба, он может разбиться. Отец предложил положить его в картонную коробочку, где когда-то лежала авторучка, но на то, чтобы достать шприц из коробочки, может уйти пара дополнительных секунд (как минимум), и они могут оказаться решающими в вопросе жизни и смерти, если ему таки удастся переправить существо, закованное в цепи, в Мальчишечью луну, где не будет отца с его карабином, 30–06 для охоты на оленей. В Мальчишечьей луне будут только он и существо, которое проникло в Пола, как рука в украденную перчатку. Только они двое на вершине Холма нежного сердца.

Существо, которое было его братом, лежит, привалившись спиной к металлическому столбу, выставив вперёд ноги. Оно голое, если не считать майки Пола. Ноги и ступни грязные. Бёдра в засохшем говне. Миска, вылизанная дочиста, валяется рядом с грязной рукой. Большущий гамбургер, который лежал в ней, исчез в животе существа-Пола за считанные секунды, но Эндрю Лэндон чуть ли не полчаса раздумывал, сколько положить в гамбургер лекарства, потому что раньше его было слишком много. Лекарство представляет собой белые таблетки, такие же как тамс и ролэйдс, [94] которые отец иногда принимает сам. Впервые Скотт спросил отца, откуда взялось лекарство, и получил ответ: «Почему бы тебе не закрыть свой чёртов рот, любопытный Джордж, прежде чем его тебе заткну я». А когда отец так говорит, лучше сразу понять намёк, если, конечно, ты можешь сообразить, что к чему. Отец раздробил таблетки дном стакана. Пока занимался этим, разговаривал – возможно, сам с собой, возможно, со Скоттом, а под ними существо, прикованное к столбу и столу, на котором стоял печатный станок, монотонно ревело, требуя ужина. «Легко всё рассчитать, когда ты хочешь его вырубить, – говорил отец, переводя взгляд с горки белого порошка на мясо. – Было бы ещё легче, если бы я хотел убить этого доставляющего столько хлопот говнюка, так? Но нет, я не хочу этого делать, я просто хочу дать ему шанс убить того, с кем пока всё в порядке, разве что он ещё больший дурак, чем я. Да ладно, хрен с этим, Бог ненавидит трусов», – и ногтем мизинца он с удивительной для него аккуратностью отделяет от горки часть белого порошка. Берёт щепотку, посыпает мясо, как солью, вдавливает в мясо, берёт ещё щепотку, посыпает и вдавливает. Когда речь заходит о существе в подвале, качество пищи отца особо не волнует. Этот монстр, говорил отец, предпочёл бы есть мясо сырым и тёплым, срывая его с кости.