История Лизи, стр. 125

13

Сидя под деревом (точнее, сидя, привалившись спиной к стволу дерева), Лизи подняла голову и чуть не вздрогнула, как вздрогнула бы, если бы призрак Скотта позвал её по имени. Она предположила, что в каком-то смысле именно это и произошло, и действительно, чего удивляться? Разумеется, он обращается к ней и ни к кому больше. Это её история, история Лизи, и хотя она всегда читала медленно, уже осилила треть заполненных от руки блокнотных страниц. Она думает, что закончит чтение задолго до наступления темноты. И это хорошо. Мальчишечья луна – приятное место, но только при свете дня.

Она посмотрела на рукопись и вновь удивилась тому, что он пережил своё детство. Обратила внимание, что последняя фраза, адресованная ей, в её настоящем, написана в прошедшем времени. Улыбнулась этому и продолжила чтение, думая, что, будь у неё право на одно желание, она полетела бы на этом выдуманном волшебном мучном полотнище-самолёте к одинокому мальчику. Чтобы утешить его, хотя бы шепнуть на ухо, что этот кошмар скоро закончится. Во всяком случае, эта часть кошмара.

14

Я много думал об этом, Лизи, и пришёл к двум выводам. Первое: то, что забрало Пола, было реальным, и существо это могло иметь земное происхождение, быть, скажем, вирусом или бактерией. Второе: существо это – не длинный мальчик. Потому что длинный мальчик находится за пределами нашего понимания. Длинный мальчик – это нечто особенное, и лучше об этом не думать. Никогда.

В любом случае наш герой, маленький Скотт Лэндон, наконец-то засыпает, и в этом фермерском доме, расположенном в сельской глубинке Пенсильвании, ещё несколько дней всё идёт по-прежнему, то есть отец лежит на диване, благоухая, как головка зрелого сыра, Скотт готовит еду и моет посуду, снег с дождём барабанит в окна, и кантри-музыка, которую транслирует WWVA, наполняет гостиную: Донна Фарго, Уэйлон Дженнингс, Джонни Кэш, Конуэй Тепли, Чарли Прайд и (естественно) Старина Хэнк. Потом, в один из дней, где-то в три часа пополудни, на длинную подъездную дорожку сворачивает коричневый «шевроле» с надписью «Ю.С. ГИПСАМ» на бортах, разбрасывая в обе стороны фонтаны брызг. Эндрю Лэндон большую часть времени проводит теперь на диване в гостиной, спит там ночью и лежит днём, и Скотт даже представить себе не мог, что его отец способен так быстро перемещаться из одного места в другое, как он перемещается, услышав шум подъезжающего автомобиля, поняв, что это не старенький «форд» почтальона и не микроавтобус контролёра, записывающего показания электросчётчика. В мгновение ока отец уже на ногах и у окна, расположенного слева от парадного крыльца. Чуть отводит в сторону грязную белую занавеску, волосы на затылке стоят дыбом, и Скотт, он в дверях кухни с тарелкой в одной руке и посудным полотенцем на плече, видит большую пурпурно-синюю опухоль на той стороне отцовского лица, которой тот приложился к лестнице, когда падал, и ещё он видит, что одна штанина кальсон задрана чуть ли не до колена. Он также слышит, как по радио Дик Керлесс [130] поёт «Могильные камни на каждой миле», и видит, что глаза отца сверкают жаждой убийства, а губы разошлись, обнажая нижние зубы. Отец резко отворачивается от окна, и штанина кальсон падает вниз. Большими шагами, напоминая ходячие ножницы, он идёт к стенному шкафу, открывает его в тот самый момент, когда водитель глушит двигатель «шевроле». Скотт слышит, как хлопает дверца, и понимает, что кто-то идёт навстречу своей смерти, не подозревая об этом. А отец тем временем достаёт из стенного шкафа карабин 30–06, выстрелом из которого оборвал жизнь Пола. Или вселившегося в него существа. Шаги уже на ступеньках крыльца. Ступеней всего три, и средняя как скрипела всегда, так и будет скрипеть во веки веков, аминь.

– Папа, нет, – говорю я тихим, умоляющим голосом, когда Эндрю «Спарки» Лэндон идёт к закрытой входной двери, всё той же новой для него, но такой грациозной ножничной походкой, выставив карабин перед собой. Я всё ещё держу тарелку, но теперь мои пальцы немеют, и я думаю: «Сейчас я её уроню. Эта долбаная тарелка упадёт на пол, разобьётся, и человек, который уже на крыльце, для него последними звуками в этой жизни станет звон разбивающейся тарелки и песня Дика Керлесса по радио о лесах Хайнсвилла, донёсшиеся из этого вонючего, Богом забытого фермерского дома». Я снова говорю: «Папа, нет», – молю всем сердцем и пытаюсь передать эту мольбу взглядом.

Спарки Лэндон колеблется, потом приваливается к стене так, чтобы открывшаяся дверь (когда она откроется) скрыла его. И едва он приваливается к стене, в дверь стучат. Мне не составляет труда прочитать слова, которые безмолвно произносят окаймлённые щетиной губы отца: «Тогда избавься от него, Скут».

Я иду к двери, перекладываю тарелку, которую хотел вытереть, из правой руки в левую и открываю дверь. С удивительной чёткостью вижу мужчину, стоящего на крыльце. Представитель «Ю.С Гипсам» невысок (пять футов и семь или восемь дюймов, то есть не намного выше меня), но выглядит очень важным в чёрной кепке, отутюженных брюках цвета хаки и рубашке того же цвета, виднеющейся из-под толстой чёрной куртки с наполовину расстёгнутой молнией. Он полноватый и чисто выбритый, с розовыми лоснящимися щеками. При чёрном галстуке и с небольшим портфелем, меньше «дипломата» (слово «портфолио» я узнаю лишь через несколько лет). На ногах резиновые боты, на молниях, а не с застёжками. Я смотрю и думаю: если и существует человек, который выглядит так, будто ему суждено быть застреленным на крыльце, то человек этот передо мной. Даже единственный волосок, завитком торчащий из ноздри, заявляет, что да, это тот самый человек, всё точно, именно его послали, чтобы получить пулю в живот из карабина мужчины с походкой-ножницами. Даже его имя и фамилия, думаю я, из тех, что обычно можно прочитать под кричащим заголовком: «УБИТ».

– Привет, сынок, – говорит он, – ты, должно быть, один из парнишек Спарки. Я – Френк Холси, с его работы. Начальник отдела кадров, – и он протягивает руку.

Я думаю, что не смогу её пожать, но пожимаю. И я думаю, что не смогу говорить, но дара речи не лишаюсь. И голос мой звучит как всегда. Я – это всё, что разделяет этого мужчину и пулю, которая может попасть ему в голову пли сердце, поэтому голос и должен звучать нормально.

– Да, сэр, это так. Я – Скотт.

– Рад познакомиться с тобой, Скотт. – Через моё плечо он заглядывает в гостиную, и я стараюсь понять, что он там может увидеть. Днём раньше я прибирался в гостиной, но только Богу известно, насколько хорошо справился с этим делом. В конце концов, я всего лишь долбаный ребёнок. – Похоже, мы потеряли твоего отца.

«Между прочим, – думаю я, – вы в шаге от того, чтобы потерять много другого, мистер Колеи. Вашу работу, вашу жену, ваших детей, если они у вас есть».

– Он не звонил вам из Филли? – спрашиваю я, не имея ни малейшего понятия, откуда это взялось и к чему может привести, но я не боюсь. Такие разговоры меня не пугают. Я могу молоть подобную чушь весь день напролёт. Боюсь я другого: вдруг отец потеряет контроль над собой и начнёт палить через дверь? Возможно, попадёт в одного Холси, скорее – в нас обоих.

– Нет, сынок, точно не звонил. – Снег с дождём продолжают падать на крышу крыльца, но он всё-таки укрыт от непогоды, поэтому я совсем не обязан приглашать его в дом. А если он пригласит себя сам и войдёт? Как я смогу его остановить? Я всего лишь ребёнок, стоящий на пороге в шлёпанцах, с тарелкой в одной руке и посудным полотенцем на плече.

– Он ужасно волнуется из-за своей сестры. Я думаю о биографии одного бейсболиста, которую читал. Книжка на моей кровати наверху. Я также думаю об автомобиле отца, который припаркован за домом, под навесом у сарая. Если бы Холси прошёл к дальнему концу крыльца, то увидел бы его. – У неё болезнь, которая убила того знаменитого бейсболиста из «Янкиз». [131]