История Лизи, стр. 107

– Круто, – фыркнула Аманда. – Когда они приедут сюда, наша кровь ещё не успеет свернуться. Возможно, это им упростит анализ ДНК.

Лизи комментировать сообщение не стала, потому что не собиралась отдавать Джима Дули управлению шерифа округа Касл. По разумению Лизи, Джим Дули оказал бы всем неимоверную услугу, перерезав себе горло её консервным ножом.

На табло автоответчика в амбарном кабинете светилась цифра «1», но Лизи, нажав на клавишу «ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ», услышала лишь три секунды тишины, короткий вздох, а потом на другом конце провода положили трубку. Кто-то мог неправильно набрать номер, люди постоянно ошибались с набором номера, а потом клали трубку, но она знала, это не тот случай.

Нет. Звонил Дули.

Лизи выпрямилась, прошлась пальцем по обтянутой резиной рукоятке револьвера, взяла его, откинула цилиндр. Простая задача, если уже приходилось это делать. Вставила патроны в гнёзда, вернула барабан на место. Послышался короткий щелчок, свидетельствующий о том, что револьвер готов к использованию по прямому назначению.

В другой комнате Аманда смеялась над каким-то эпизодом. Лизи тоже улыбнулась. Она не верила, что Скотт всё это спланировал; он даже не составлял плана своих романов при всей сложности некоторых из них. Говорил, что план выхолащивает работу над книгой, отнимает радость, которую доставляет эта работа. Он утверждал, что писать книгу – всё равно что найти в траве яркую нитку и идти по ней, чтобы узнать, куда она выведет. Иногда нитка обрывалась и оставляла ни с чем. Но в других случаях (если тебе улыбнулась удача, если ты проявил смелость и выдержку) нить эта приводила к сокровищу. И сокровищем были не деньги, которые ты получал за книгу: сокровищем была сама книга. Роджеры Дэшмайлы этого мира не верили его словам, и Джозефы Вудбоди думали, что написание книги – нечто более важное, более возвышенное, но Лизи прожила со Скоттом много лет и верила. Создание книги представляло собой охоту на була. А вот не говорил он ей другого (хотя Лизи подозревала, что всегда об этом догадывалась): если нить не обрывалась, то она обязательно заканчивалась у пруда. Того самого пруда, к которому мы приходим, чтобы утолить жажду, забросить сети, поплавать, а иногда и утонуть.

Он это знал? В конце своей жизни он знал, что это конец?

Она выпрямилась ещё больше, пытаясь вспомнить, отговаривал ли её Скотт ехать с ним в «Пратт», небольшой, но известный гуманитарный колледж, где он в первый и последний раз читал отрывки из «Секретной жемчужины». Он потерял сознание на приёме после своего выступления. Через девяносто минут она уже сидела в самолёте, а один из приглашённых на приём (кардиохирург, которого притащила на выступление жена) оперировал Скотта, пытаясь спасти ему жизнь или хотя бы помочь продержаться до того момента, как его перевезут в более крупную больницу.

Он знал? Он намеренно пытался оставить меня дома, зная, что грядёт?

На все сто процентов Лизи в это не верила, но когда позвонил профессор Мид, разве она не поняла: Скотт знал, что-то надвигается. Если не длинный мальчик, то что? Не потому ли их финансовые дела были в столь безупречном порядке, все необходимые бумаги были подготовлены и подписаны? Не потому ли он принял все необходимые меры для разрешения будущих проблем Аманды?

«Я думаю, будет правильно, если вы вылетите как можно скорее и дадите разрешение на хирургическое вмешательство», – сказал тогда профессор Мид. Она так и поступила, позвонила в авиационную чартерную компанию, услугами которой они всегда пользовались, после того как поговорила с неизвестным голосом в городской больнице Боулинг-Грин. Представилась женой Скотта Лэндона, Лизой, и разрешила доктору Джантзену провести торакотомию (слово она едва выговорила) и «все сопутствующие процедуры». С авиакомпанией она говорила более уверенно. Ей требовался самый быстрый самолёт. «Гольфстрим» быстрее «Лира». [114] Отлично. Готовьте к полёту «Гольфстрим».

В соседней комнате, где стояли телевизор и музыкальный центр, Аманда по-прежнему смотрела чёрно-белый фильм «Последний киносеанс». Там Анарен был домом, Джефф Бриджес и Тимоти Боттомс оставались молодыми, а старина Хэнк пел о храбром индейском вожде Ко-Лайге.

За окнами воздух начал краснеть, как это случалось, когда приближался закат в некой таинственной стране, однажды открытой двумя испуганными мальчишками из Пенсильвании.

Всё произошло так внезапно, миссис Лэндон. Мне бы хотелось предложить вам некоторые ответы, но у меня их нет. Может, они есть у доктора Джантзена.

Но доктор Джантзен не помог. Он сделал торакотомию, но никаких ответов не дал.

«Я не знала, что это было, – думала Лизи, глядя, как покрасневшее солнце спускается к западным холмам. – Я не знала, что такое торакотомия, не знала, что происходит… да только, несмотря на всё, я спряталась за пурпуром, спряталась».

Пилоты, пока самолёт находился в воздухе, договорились о том, чтобы к трапу подали лимузин. «Гольфстрим» приземлился в двенадцатом часу, а вскоре после полуночи она подъехала к небольшому зданию из шлакоблоков, которое местные называли больницей. День выдался жарким, и ночью температура упала ненамного. Когда водитель открыл дверцу, у неё возникло ощущение, она это хорошо помнила, что она может протянуть руки, крутануть ими и выжать воду прямо из воздуха.

И ещё, естественно, лаяли собаки (судя по всему, все собаки Боулинг-Грин лаяли на луну) и… Господи, все эти разговоры насчёт deja vu, старик расхаживая по холлу, а две старушки лет восьмидесяти, никак не моложе, судя по всему, однояйцевые близнецы, сидели в комнате ожидания и смотрели прямо перед собой…

2

Прямо перед ней – двери двух лифтов, выкрашенных сине-серой краской. И ещё на подставке табличка с надписью «НЕ РАБОТАЕТ». Лизи закрывает глаза и одной рукой слепо тянется к стене, потому что в это мгновение не сомневается, что сейчас лишится чувств. И почему нет? У неё ощущение, что она совершила путешествие не только в пространстве, но и во времени. И это не Боулинг-Грин 2004 года, а Нашвилл 1988-го. У её мужа и тогда возникла проблема с лёгкими. Проблема двадцать второго калибра. Безумец всадил в него пулю и всадил бы ещё несколько, если бы Лизи не пустила в ход, и очень быстро, лопату с серебряным штыком.

Она ждёт, пока кто-нибудь спросит, всё ли с ней в порядке, может, даже поддержит её, поможет устоять на шатающихся под ней каблуках-шпильках, но слышится только гудение старого пылесоса да откуда-то доносится слабое позвякивание колокольчика, которое заставляет её подумать о другом колокольчике, звякающем совсем в другом месте. Колокольчик этот иногда звякает за пурпурным занавесом, который она повесила с тем, чтобы отгородить определённые эпизоды своего прошлого.

Лизи открывает глаза и видит, что за регистрационной стойкой никого нет. Свет горит в окошке с надписью «СПРАВОЧНАЯ», поэтому Лизи уверена, кто-то должен дежурить и в столь поздний час, но человек этот, он или она, отошёл, может, в туалет. Пожилые близняшки в комнате ожидания уставились, как кажется Лизи, в совершенно одинаковые журналы.

За входными дверями стоит её лимузин. Его горящие жёлтые подфарники напоминают глаза какой-то экзотической глубоководной рыбы. По эту сторону входных дверей больница маленького городка дремлет в первый час нового дня, и Лизи наконец-то понимает, что если не «поднимет вой», как сказал бы её отец, то будет предоставлена самой себе. И мысль эта порождает не страх, или раздражение, или замешательство, но глубокую печаль. Позже, возвращаясь самолётом в Мэн с останками мужа в гробу, Лизи подумает: «Вот когда я поняла, что он не покинет эту больницу живым. Он прошёл свой путь на этой земле. У меня было предчувствие беды. И знаешь что? Думаю, последней каплей стала табличка перед лифтом. С долбаной надписью «НЕ РАБОТАЕТ». Да!»

Она может подойти к настенному щиту-указателю, на котором расписано, какие отделения находятся на том или ином этаже, может спросить у уборщика, который пылесосит коридор, но Лизи этого не делает. Она уверена, что найдёт Скотта в отделении интенсивной терапии – куда ещё его могли привезти после операции? – а отделение интенсивной терапии, само собой, на третьем этаже. Интуиция так сильна, что, подходя к лестнице, она готова увидеть у первой ступеньки знакомое волшебное полотнище из мешковины, пыльный квадрат грубой материи из хлопка с надписями «ПИЛЬСБЕРИ – ЛУЧШАЯ МУКА». Ковра-самолёта, понятное дело, нет, и на третий этаж она поднимается вся в поту и с тяжело бьющимся сердцем. Но на двери действительно написано «ОТДЕЛЕНИЕ ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ ГББГ [115]», и ощущение, что всё это происходит во сне, где прошлое и настоящее слились в кольцо без начала и конца, только усиливается.