История одного карандаша (Рассказы), стр. 6

Такую жизнь мог прожить только человек с мужественным сердцем, сильной волей и крепким телом. Но Джон Рид перенёс в детстве тяжёлую болезнь и рос слабым, хрупким мальчиком. Хуже того: однажды, когда ребята из его класса подрались с ним, он с ужасом почувствовал, что он — трус!

И он решил переломить себя, победить свою трусость, стать настоящим человеком, таким, как его храбрый, бесстрашный дядя Рэй. Джон знал, что храбрость — качество, которого дядя Рэй прежде всего требует от человека. И не одна храбрость, а целая дюжина. Не раз Джон слышал от дяди Рэя перечисление этой «дюжины храбростей».

Первая храбрость — помнить, что достойная смерть лучше недостойной жизни.

Вторая храбрость — бесстрашно смотреть в глаза врагу, человек ли он или животное.

Третья храбрость — когда видишь, что целятся в друга, подставить под пулю собственное сердце.

Четвёртая храбрость — не основывать свою свободу на чужом рабстве.

Пятая храбрость — рвать с прошлым, если это нужно во имя будущего.

Шестая храбрость — при любых обстоятельствах стоять прямо. Помнить, что горизонтальная линия — линия змеи. Человек — вертикален.

Седьмая храбрость — не упорствовать в своих ошибках.

Восьмая храбрость — отстаивать истину, даже когда за неё надо бороться со всем миром.

Девятая храбрость — верить в человечество, даже если ты разочаровался в некоторых людях.

Десятая храбрость — ставить общее выше личного.

Одиннадцатая храбрость — беречь от мозолей ноги, но не бояться мозолей на руках.

Двенадцатая храбрость — любить блеск звёзд больше, чем блеск золота.

Итак, у дяди Рэя была целая дюжина храбростей, а он, Джон, — ничтожный трус!

Как же быть?

И тут Джону пришла блестящая мысль!

Если тело можно развить с помощью гимнастики, то таким же способом можно развить и храбрость. Надо только придумать гимнастику храбрости.

Сначала он решил упражнять себя в том, в чём был наиболее слаб.

По дороге в школу он мог идти через населённый ирландской голытьбой квартал, прозванный «Гуз Холлоу» («Гусиный ров»), но обычно обходил его. Мальчишки из этого квартала были отчаянными задирами и лютой ненавистью ненавидели барчуков в хорошеньких чистеньких костюмчиках, важно шествовавших в школу с дорогими портфельчиками.

Стоило такому барчуку появиться в «Гуз Холлоу», и откуда-то летел камень, пущенный ловкой рукой, из подворотни выскакивали с бешеным лаем здоровенные псы, которых кто-то явно науськал, а то раздавался свист и грозная ватага вырастала на пути.

И вот Джон перестал обходить этот квартал. Он шёл через него — но как! Ноги его подгибались, в глазах темнело, сердце дико стучало.

Его избили раз, другой, третий. Он храбро защищался. Но преодолеть гнусный липкий страх не мог.

И тут произошло самое отвратительное.

Как-то, когда он, обливаясь, как всегда, холодным потом, вошёл в пределы «Гуз Холлоу», к нему подошёл один из главарей местных мальчишек и предложил сделку: пусть Джон даст им пятицентовую монету, тогда они перестанут его бить. И хотя Джон понимал всю унизительность сделки, он дал мальчишке проклятый пятицентовик.

Этот способ «гимнастики храбрости» явно не удался. Тогда Джон решил пойти по другому пути: развивать свою храбрость не там, где он наиболее слаб, а в том, в чём наиболее силен.

Он хорошо плавает. Так пусть же он станет самым смелым, самым бесстрашным, непобедимым пловцом среди мальчишек Портленда!

У кромки берега по утрам ещё белел ледок, а Джон Рид уже открыл свой «купальный сезон». Вскарабкавшись на борт стоявшей на причале баржи, он раздевался и бросался в реку. Ледяная вода обжигала огнём. Сперва он проводил в воде две минуты, потом три, пять, десять. Сперва проплывал сотню метров, потом стал заплывать на самую середину широкой реки.

Настала весна, а за нею лето, и оказалось, что Джон Рид плавает дальше всех, ныряет глубже всех и умеет в воде откалывать такие штуки, на которые не способен ни один мальчишка.

Но Джону этого было мало.

Он отправлялся на берег Тихого океана и по неделям жил в хижине старого лодочника. Провожал взглядом рыбаков, выходивших туманным рассветом в море на остроносых двойных челнах. Валялся в песке, обдаваемый брызгами вечно бушующих волн. Забирался на утёсы, вокруг которых, пенясь, бурлил прибой. Наблюдал приближение бури, когда ветры, несущиеся с отдалённых морей, со звучным свистом ударяются о грудь Каскадных гор, и все птицы возвращаются с моря, и только чайки летят навстречу шторму.

Вместе с рыбаками он отправлялся в море.

Помогал вытягивать сети. Учился обращению со снастями.

Дни и ночи напролёт проводил он у моря и плавал, плавал в любую погоду: и в тихие дни, когда океан мирно дремлет и свет и тень широкими полосами сменяются на его поверхности. И в непогоду, когда покрытые пенящимися гребнями волны с шумом разбиваются о прибрежные скалы. И в шторм, когда бушующий океан катит тяжёлые, широкие волны. Джон выжидал, его гибкое юношеское тело напрягалось, и он кидался в кипящую воду, прыгая с волны на волну.

Вот тут-то он и нашёл свою храбрость. Он назвал её тринадцатой храбростью. Она гласит: «Всегда и во всём держать курс навстречу шторму».

Осенью в школу пришёл совсем другой мальчишка.

За лето Джон сильно вытянулся, развил мускулы рук и спины. Он ходил широким шагом, приподнимаясь на носки и словно пробуя силу своих крепких ног. В каждом его движении чувствовалось желание в любой момент сделать всё, что угодно: броситься в огонь, вскочить на спину необъезженной лошади, пройти над пропастью по обледеневшему канату. Любимым его занятием стало делать вещи, которые считаются невозможными: плотно завязав глаза, простоять неподвижно пять минут; меньше чем за четверть минуты завязать знаменитый ковбойский узел, который называют «алмазная петля»; в жгучий мороз в одних трусах кубарем прокатиться по снегу.

Так он доказал себе и другим свою храбрость не в драке, а в большем. Благодаря этому перестал бояться драки. Начал играть в футбол и бейсбол. И заставил других уважать свою любовь к книгам.

Вместе с приливом физических сил и веры в себя у Джона пробудился деятельный интерес к окружающей его жизни. Он часами бродил по улицам Портленда, заходил в ирландские и китайские кварталы, прислушивался к таинственному звону гонга. Толкался на пристани среди матросов всех цветов кожи. Вбирал в себя оттенки, запахи, звуки чужеземной речи, то похожей на бульканье ручья, то резкой, гортанной, словно крик ночной птицы.

Он по-прежнему любил книги, но горячая, динамичная, полная страсти жизнь влекла его не меньше. Всё теснее становилось ему в душном мирке его класса, будто чайке, залетевшей в чужие края.

ТОВАРИЩ «ЛУННЫЙ» И ЕГО ДОЧЬ

Лет шестьдесят тому назад, ещё до революции, на окраине Москвы существовала астрономическая обсерватория, которая вела наблюдение за небом, звёздами и планетами.

Обсерватория занимала здание, расположенное в большом тенистом саду. В этом же саду находились дома, в которых жили работники обсерватории — профессора, научные сотрудники, инженеры, а также мастера, следившие за исправностью телескопов и подзорных труб.

Одним из профессоров, работавших в обсерватории, был крупный учёный — астроном Павел Карлович Штернберг. Это был плечистый, чернобородый человек с умными, весёлыми, насмешливыми глазами. Уже в молодые годы, едва окончив университет, он стал известен в научных кругах своими работами по астрономии: «Прохождение Меркурия по диску Солнца», «Фотографические наблюдения двойной звезды у Девы».

Казалось, что он всеми своими думами и помыслами живёт в далёком мире звёзд. Увлёкшись астрономией ещё с юных лет, он с такой же страстью занимался ею и потом, когда сделался профессором, женился, стал отцом.