Охота на охотника, стр. 49

В центре зала для приемов царил полумрак, горели только свечи, освещая стойку бара. Весь свет был сосредоточен на стенах: бра, направленные светильники и опять таки свечи освещали картины. Видимо, в размещении экспозиции принял участие сам художник, чьи работы были сегодня выставлены – сам подбирал освещение и размещал собственные шедевры.

Ян Уолш, в смокинге, встречал гостей у входа в зал. При виде Сандерса и Полубоя широкая профессиональная улыбка осветила его лицо.

– А вот и наши ученые друзья! – воскликнул он. – Проходите, господа. Вам, как представителям творческой профессии, искусство должно быть особенно близко.

Полубой мрачно огляделся. Если при виде его фигуры, упакованной в дорогой костюм, взятый напрокат, кто-нибудь подумал бы, что ему близко искусство, Сандерс был бы весьма удивлен.

– Я бы выпил пива, – сказал мичман.

– Напитки в баре, прошу, господа. – Уолш жестом отправил их в глубину зала и устремился к следующим гостям.

– Может, отозвать его и спросить напрямик, как дела? – предложил Полубой.

– Это будет невежливо по отношению к приглашенным и привлечет к нам ненужное внимание, – остановил его Сандерс. – Походите по залу, посмотрите картины. Весьма необычная манера исполнения.

Он остановился возле полотна, на котором из клубка голых человеческих тел торчали в разные стороны руки и ноги. Руки были нежно-голубые, ноги – ядовито красные. «Любовь в невесомости», – прочитал Сандерс и попытался сосчитать конечности, чтобы понять, сколько народу участвовало в акте любви. Рук и ног было неравное количество, кроме того, ноги имелись в нечетном числе. Решив, что в групповухе участвуют инвалиды, Сандерс направился к бару, возле которого Полубой уже приканчивал первую кружку пива.

Публика фланировала по залу, то скрываясь в темноте, то проявляясь на свету, возле полотен. Наиболее серьезные ценители склоняли головы, отступали на шаг, вновь приближались к картинам, выбирая наиболее удачный ракурс. Сам живописец сновал от группы к группе, явно напрашиваясь на комплименты. У него был удручающе низкий лоб, глубоко посаженные маленькие глазки и взбитые в высокий хохол волосы, флюоресцирующие в темноте. «Если он неожиданно возникнет из темноты возле Полубоя со своей светящейся прической, ему может не поздоровиться, – подумал Сандерс, – получит кружкой по башке, и еще повезет, если мичман этим ограничится».

– Профессор, – произнес рядом томный голос, – а я уж отчаялась вас дождаться.

– Добрый вечер, Флоранс, – Сандерс учтиво склонил голову, – вы обворожительны.

Теперь, когда он получил карт-бланш от посла на соблазнение мисс Вердье, ему почему-то совсем не хотелось обольщать ее. Правду говорят: интерес вызывает лишь то, что достается долгим и упорным трудом. Мисс Вердье была в балахонистой накидке, которая, прилегая к телу, делалась почти прозрачной. Она щелкнула пальцами в направлении бармена.

– Жорж, повторите, будьте любезны. И профессору Сандерсу то же самое.

– Я, собственно, начал с коньяка… – заикнулся, было, Дик.

– Как и в прошлый раз. Не пейте эту дрянь, там дубильные вещества. Вот напиток для настоящих мужчин. – Флоранс подняла бокал с уже известным Сандерсу напитком.

– Только не увлекайся, Дик, – проворчал Полубой, – нам еще надо обговорить с послом условия работы.

– Я прослежу, чтобы все было в норме, – заверила его Флоранс, – ваше здоровье.

Сандерс, внутренне содрогаясь, припал к бокалу. Черт его знает, откажешь – устроит скандал. Кажется, Флоранс прибыла на прием одной из первых и коротала время в ожидании Сандерса, употребляя любимый коктейль.

Глаза у нее, что ни говори, прекрасные, но манеры… Сандерс вспомнил Веру (он вообще постепенно вспомнил почти все подробности того чудесного вечера и ночи). Полунамеки, быстрые взгляды. Ничего не говоря, даже не обещая, она сразу дала ему понять, что он заинтересовал ее так же, как и она его. Небрежные легкие движения и вся она была будто не от мира сего. Игра, конечно, но какая увлекательная.

Карен, хоть и действовала прямолинейно, почти грубо, была леди до кончиков ногтей. В речи, даже вульгарной, на грани грубости, чувствовался стиль, утонченность, которую не заменит ни жеманство, ни напускное высокомерие.

Флоранс, конечно, попроще и пьет этот невозможный коктейль. Что у нее, предки, что ли, из Ирландии? Но каков бюст… Сандерс вспомнил, как она несла ему, лежащему на постели, банку с пивом. Вся такая аппетитная, с приятными округлыми формами… если не злоупотреблять виски с сахаром…

Он принял от мисс Вердье очередной бокал и внезапно увидел, что они уже стоят перед какой-то картиной, озаренной трепетным светом свечей. По полотну, среди звездного неба, бежал хоровод планет. Приглядевшись, можно было обнаружить на планетах крошечные фигурки людей в недвусмысленных позах. «Вселенская любовь». Да, сюжеты разнообразием не отличались.

– А к чему разнообразие? – спросила Флоранс и Дик понял, что последнюю фразу он произнес вслух. – Любовь есть любовь и ничего нового с того момента, как позы «Камасутры» были увековечены в камне, еще не придумали. Признайтесь, профессор, ваша мечта – отыскать что-то подобное индийскому эпосу в наследии некой исчезнувшей цивилизации. А если они не похожи на людей, представляете, как это было бы интересно?

Сандерс признался, что представить «Камасутру» в исполнении негуманоидов он не в состоянии, и, сделав большой глоток, с тоской огляделся. На его счастье, стоявший рядом с Уолшем Полубой заметил его взгляд и направился к нему.

– Мисс, – пробасил он, – мне придется увести вашего собеседника – нас ждет господин посол. Буквально на несколько минут, – добавил мичман, заметив, что Флоранс готова возразить.

– Последняя фраза была лишняя, – проворчал Сандерс, следуя за Полубоем.

– А если она закатит скандал? Нет уж, Дик, отвязывайтесь от нее сами: напоите, в конце концов. Неужели так трудно споить слабую женщину.

– Эту – да, – в сердцах бросил Сандерс и добавил, понизив голос, – мне, во всяком случае, не под силу.