Венгерский набоб, стр. 47
Госпожа Крамм взяла деньги и потихоньку наняла учителей музыки и пения для Фанни. Только ей раскрыла она секрет. Терезу в него не посвятила, что было ошибкой. Она опасалась, и не без основания, что та по суровости своей вышвырнет деньги за окно: дескать, порядочная девушка ни от кого, ни под каким видом не должна их принимать, если сама честно не заработала! И еще одно: артистическая карьера. Это, в свой черед, встретило бы сильнейшие возражения. Об этом не смели они и заикаться.
Но от Терезы ничего нельзя было утаить.
Она сразу, в первые же дни, заметила в настроении девушки перемену.
В сердце Фанни запало, что она владеет сокровищем, которое поможет ей возвыситься над остальными, славы добиться. И у нее тотчас пропала охота к простой работе, скромным развлечениям, которым она, бывало, так радовалась. И с молодым подмастерьем не болтала уже с прежним увлечением. Часто задумывалась и по целым часам мечтала о чем-то, а после говорила тетке, что за хлопоты когда-нибудь богато вознаградит ее.
Как вздрогнула Тереза при этих словах!..
Племянница, значит, грезит о богатстве. Искуситель показал ей мир и сказал: «Все это дам тебе, если поклонишься мне». А ей и не приходит в голову ответить: «Отойди от меня, Сатана!»
Охотник искусно расставил сети.
Движимая признательностью, девушка не раз подступала к г-же Крамм, уговаривая сводить ее к неведомой благодетельнице, чтобы горячо поблагодарить, получить совет на будущее и попросить как-нибудь теткино сердце умягчить. Понуждениями этими она в конце концов совсем обезоружила недалекую старуху, заставив ее сознаться, что тайный благотворитель – не женщина, а мужчина, который предпочел бы навсегда остаться неизвестным.
Открытие поначалу устрашило Фанни, но тем сильнее раздразнило вскоре ее любопытство. Кто он, этот мужчина, желающий ее осчастливить, но избегающий даже взгляда, который настолько осторожен, так опасается своим великодушным даром повредить ее доброй славе, что имени своего не открывает?
И лишь естественно, что девичье воображение соткало идеальный образ неведомого покровителя. Высокий, смуглый человек с бледным лицом, который никогда не улыбается, – единственно только творя добро: таким виделся он ей. Мягкий его взгляд часто преследовал ее во сне.
Встречаясь на улице с молодыми людьми, девушка нет-нет да и кинет украдкой взор: не это ли ее тайный благодетель?
Но все они мало походили на хранимый в душе высокий образ.
Наконец в один прекрасный день увидела она похожее лицо с такими же глазами и взглядом, какой ей представлялся. Да, это он, ее идеал, ее тайный добрый гений, не желающий открыться! Да, да, о нем грезила она – об этих голубых очах, этих благородных чертах, этом стройном стане.
Бедняжка! То был не таинственный ее доброхот. То был Рудольф Сент-Ирмаи, муж Флоры: счастливейший и вернейший из мужей, но о ней, о Фанни, ей-богу же, нимало не помышлявший.
Но ничто уже не заставило бы девушку выбросить из головы, что это ее покровитель.
Она донимала Краммшу просьбами, уговорами хоть разочек, хоть издали показать ей человека, который с такими предосторожностями печется о ее судьбе. Но когда старуха по добросердечию своему решилась наконец уступить, это стало невозможно, так как Абеллино перестал приходить по воскресеньям в церковь и даже следующие свои триста форинтов передал в начале месяца не самолично, а через старика камердинера.
Какой тонкий расчет!
У старухи не возникло никакой другой мысли, кроме той, что незнакомец избегает показываться девушке на глаза. Значит, надо самим его подкараулить!
И она со всем возможным почтением справилась у камердинера, нельзя ли где в публичном месте хоть издали взглянуть на его барина.
Тот сказал, что в палате магнатов на завтрашнем заседании: он там сидит обычно у пятой колонны.
Ах, значит, и он из тех, из важных. Один из отцов отечества, кто день и ночь сушит головы, заботясь о счастье страны и народа. Это преисполнило Краммшу еще пущего доверия. Кому вручена судьба страны, тот уж никак не может быть легкомысленным человеком.
Знали бы наши вельможи, какого высокого мнения о них простой люд! Иные бы таким мнением возгордились, а иные – постарались бы и заслужить.
Госпожа Крамм уведомила Фанни, что неизвестного доброжелателя можно увидеть завтра в сословном собрании, где он в толпе не заметит их, да и займет это всего каких-нибудь несколько минут.
Так попала Фанни на балкон собрания, и Краммша указала ей тайного ее радетеля.
Фанни словно с неба наземь упала. Она думала увидеть совершенно другого человека. Но того нигде не было в зале. Этот же совсем ее не привлекал, скорее напротив: лицо его пугало и настораживало. Она поторопила Краммшу и с обманутым сердцем воротилась домой.
Там она во всем созналась тетке: в мечтах своих, честолюбивых надеждах и разочаровании. Призналась, что любит, по-прежнему любит одного человека, свой идеал, хотя имени его не знает, и просила защитить ее от нее самой, ибо чувствуя, что теряет разум и власть над гобой.
И на другой день, явившись за Фанни, чтобы отвести ее к учителю пения, г-жа Крамм нашла квартиру пустой. Окна-двери распахнуты, мебель вся вывезена. Куда уехала Тереза, не знал никто. Переезжать надумала она ночью, квартирную плату оставила у привратницы, пожитки перетаскали ей посторонние. И никому не сказала, где теперь ее искать.
XII. «Сальдирт» (оплачено)
Куда же скрылась Фанни столь быстро и бесследно вместе с теткой?
Признанья девушки в отчаяние повергли Терезу.
Племянница рассказала без утайки, что любит, душой и сердцем любит свой идеал, который приняла было за покровителя, чья небесная доброта, высокое благородство месяцами грезились ей, на чьи заботы ответила бы она со всем пылом признательной любви, но сейчас – в полном ужасе, ведь тайный опекун ее – не тот, кого она себе вообразила, кого однажды видела и не может позабыть. Такое чувство у нее, будто правильнее было бы нипочем не принимать денег от того человека, теперь же она словно головой выдана, обязана ему и боится, трепещет, на улицу не смеет показаться, как бы не встретиться с ним: лицо его не внушает доверия и сама мысль противна, что он может думать о ней. Да, но шип-то из сердца не вырван! Тот, другой, идеальный образ, хотя больше нет нужды искать благодетеля, не стереть ведь уже из памяти. Знать его она даже по имени не знает, но любить будет по гроб жизни – сгибнет, исчахнет, но не расстанется с мечтой о нем.
Бедный Шандор…
Долголетнее здание Терезиных трудов лежало в развалинах.
И тут, и во храме настигают невинное детское сердце; нет, значит, спасения нигде.
С отчаяния и горя решилась Тереза на шаг, на который не могла ее прежде вынудить самая крайняя бедность: пошла к Болтаи и, рассказав ему все, попросила охранить, защитить девушку, ибо женской опеки уже недостаточно.
Болтаи с радостью предложил свое покровительство. Его широкое лицо ремесленника побагровело от гнева, а мозолистые руки сжались в кулаки. Он даже не пошел днем в мастерскую, чтобы с кем-нибудь ненароком не побраниться. Распорядился только переправить той же ночью Терезины пожитки к нему, в одну из пристроек. Сюда пусть попробуют сунуться!
Шандор узнал обо всем, очень опечалился, но с той поры с удвоенной заботой стал относиться к Фанни. И она ведь любила без взаимности: он – девушку, она – другого; оба были несчастливы.
В семье все знали тайну, хотя избегали говорить о ней. Двое стариков часто совещались друг с другом, и на семейный совет иногда приглашался и Шандор, которому в эти дни пришлось побывать во многих местах, где прежде не доводилось.
Добрые старики все старались разузнать имя неизвестного вельможи. Зачем? Да чтоб обратно отослать потраченные им на Фанни деньги. Такие долги упаси бог задерживать, их надо срочно отдавать – той же монетой, форинт к форинту, крейцер в крейцер, чтоб не оговорили: взято, мол, больше, чем ворочено!