Венгерский набоб, стр. 44

Он поворотил обратно и поспешил домой.

А там все пересуды, да жалобы, да сокрушенья по поводу Терезиного требованья.

Младшая сестра переходила из одних объятий в другие; ее прижимали к себе, целовали, будто оберегая от страшного несчастья.

– Фанничка, бедняжка! Тяжеленько придется тебе у Терезы. У нас служанке и той легче.

– Чудесные деньки тебя там ждут: шить да вязать, а вечером «Часы благочестия» [184] тетушке читать на сон грядущий.

– Представляю, как чернить нас будет, пока ты совсем от нас не отдалишься, глядеть даже не захочешь!

– Ах, бедная, она ведь еще и поколачивать тебя вздумает, старая карга!

– Бедняжечка Фанни!

– Бедная моя деточка!

– Бедная сестричка!

Совсем этими причитаньями ребенка растревожили и сошлись наконец на том, что Фанни, буде отец и взаправду порешит тетке ее отдать, скажет: «Не хочу», а остальные поддержат.

Тут как раз на лестнице послышались его шаги.

Прямо в шляпе вошел он в комнату: в таких домах, как этот, шапок не снимают.

Он знал, что все смотрят на него. И что лицо у него слишком расстроенное, чтобы их напугать.

– Собирайся, – ни на кого не глядя, сказал он Фанни. – Пальто и шляпку надень.

– Зачем, папа? – спросила Фанни, как все невоспитанные девочки, которые, прежде чем послушаться, обязательно с вопросами будут приставать.

– Пойдешь со мной.

– Куда, папа?

– К Терезе.

Все приняли изумленный вид. Фанни, теребя с опущенными глазами какую-то ленточку, робко молвила:

– К Терезе я не хочу.

На столе лежали разобранные пяльцы.

– Что ты сказала? – переспросил Майер, наклоняясь к дочке, будто не расслышав.

– Я к Терезе не хочу.

– Ах, вот как? Не хочешь?

– Я дома хочу остаться с маменькой и сестричками.

– И такой же, как все они, стать?

И с тем взял дочь за руку и, не успела та даже испугаться, так ее отколотил схваченной со стола боковинкой пялец, что самому стало жалко.

Сестры бросились между ними, и кстати! Все боковины обломал об них папаша Майер. На жену пялец уже не хватило, и ее он просто двинул кулаком, да так, что в угол отлетела.

Заблаговременно и в надлежащих дозах примененное, средство это, может, и помогло бы, но так вышло из леченья одно мученье.

За всю баталию Майер словечка не проронил, только ярость свою вымещал, как вырвавшийся из клетки зверь.

Потом рванул Фанни за руку и потащил, не прощаясь, к Терезе. Девочка всю дорогу плакала-заливалась.

Избитые же дочери, едва за отцом затворилась дверь, в сердцах пожелали ему больше совсем не возвращаться. И пожелание это сбылось, потому что с того дня Майер в самом деле из Пожони исчез. Куда уж он подевался, что с ним сталось, так никто и не узнал. Одни утверждали, будто бросился в Дунай, другие – что за границу уехал. И долго еще возвращались домой разные путешественники с известием, будто видели – кто в Турции, а кто в Англии – очень похожего на него человека.

XI. Искуситель во храме

Господи боже! Насколько же легче богачам попасть в царствие небесное!

В какие только прегрешения не впадает бедняк, которые даже и не снились богачу!

Слыханное ли дело, чтобы богачи воровали, чтоб инстинкт самосохранения толкнул их на этот шаг, предаваемый проклятию и словом божиим, и судом людским? Слыхано ли, чтобы благородные дамы своей невинностью за деньги поступались? Нет. Это грех бедняков: дочек бедных людей.

С незапамятных времен, с каких только ведомы злато и любовь, говорилось, что она – от бога, а злато – от диавола. И редко разве божеское за диавольское продают? Очень часто. Но позор достается всегда лишь тем, кто продает, а не тем, кто покупает.

Скромна и старательна девушка? Не видела никогда вокруг иного примера, кроме доброты, терпения и самоотречения? Сердцем в добродетели укрепилась и краской заливается от одного нескромного взгляда? Чиста душой, невинна помыслами и неприступна в целомудрии своем?… Ну а если взнесет искуситель на гору высокую и покажет мир изобильный и ненасытный в удовлетворении радостей и наслаждений своих и скажет: «Смотри, все это дам тебе, если, падши, поклонишься мне!» – много ль найдется, кто, не потеряв головы, ответит: «Отойди от меня, Сатана!». Особенно ежели станом строен и ликом приятен искуситель. А ведь всякому известно: упадешь – разобьешься, да и по закону природы падают вниз только, а не вверх. И все-таки сколько же, сколько их, падших вверх!

Три года уже прошло с тех пор, как Фанни стала жить у своей тетки Терезы. На юную, восприимчивую душу сильно повлияли эти годы.

Давно замечено, что хорошие и дурные склонности дремлют в сердце человеческом рядом, в одной колыбели. Какие поощряются, те и растут, покидая собратьев: педагогика рушит доктрину краниологов; [185] Фанни, родная сестра печально знаменитых веселых девиц, стала образцом кротости и целомудрия. Быть может, и сестры ее совсем иными стали бы, дай кто другое направление их душевному росту…

Поначалу строга и неумолима была с ней Тереза – это поломало шипы детской строптивости. Ни одного промаха девочке не спускала; никаких противоречий, самомалейшей прихоти не терпела; все ее время до минуты расписала на разную работу, которую спрашивала с нее неуклонно. Ничто не могло укрыться от ее взгляда, обмануть эти сурово-проницательные глаза просто нельзя было. Они насквозь видели девичью душу – любая сомнительная мысль прозревалась еще в зародыше и вырывалась с корнем. Что делать, сперва сорную траву надо выполоть, а потом уж цветы сеять.

Куда как неприятна сухая воспитательная метода таких вот очерствелых старых теток, да зато полезна!

После того как одичавшие побеги были в конце концов сломлены и выяснилось, что лгать, притворяться и прикидываться бесцельно, ибо на страже существо, которое читает в твоем сердце, наблюдает за всем и ничего не упускает, бодрствуя даже во сне, что честной и правдивой по внутренней нужде надо быть, девочка, подводимая к тому понемногу Терезой, начала узнавать и приятные стороны такой душевной метаморфозы. В меру ее искренности возрастало и доверие к ней Терезы. Часто уже осмеливалась она предоставлять Фанни себе, порученного не проверять, полагаясь на ее слово, – не важно, что при этом незаметно приглядывала за ней. И это нравственно возвышало, очищало девочку. При виде доверия суровой воспитательницы у нее пробуждалась уверенность в себе. А это сокровище бесценное! Жаль, что столь мало ему уделяется внимания.

Сестер при ней Тереза ни разу не поминала; да Фанни и сама старалась выбросить, отогнать всякую мысль о них.

Позже, с ощущением своей чистоты, девушка меньше стала и тосковать по ним. И укрепилась в конце концов в этом чувстве настолько, что однажды, отправясь куда-то с разрешения Терезы и повстречав Матильду в открытой коляске, забежала во двор к одной Терезиной знакомой, шепча с боязливой дрожью: «Господи, лучше бы ей не видеть меня!»

Тереза узнала о том и стала относиться к Фанни с нежностью необычайной. Как-то, садясь за работу, Фанни глубоко вздохнула. Тереза безошибочно угадала: о сестрах подумала.

– Ты о чем? – спросила она.

– Бедная Матильда! – отвечала девушка, откровенно признаваясь в своих мыслях: ведь ей нечего было скрывать; ей, счастливой и за рукодельем, искренне было жаль сестру, даром что та красуется в экипаже в своих брабантских кружевах.

Ничего не сказала Тереза, только ласково прижала ее к груди. Господь вознаградил ее за трехлетние труды, телесные и духовные; девушка спасена, честное будущее ей возвращено!..