Столп огненный, стр. 33
Они вышли к реке. Как обычно, на узкой полоске берега было не протолкнуться от людей и повозок. Барни прикинул на глазок, что у пристани стоят десятка четыре судов. Как правило, моряки предпочитали отплывать с утренним приливом, ибо в таком случае впереди был весь день; но неизменно находились и те, кто снимался с якоря после обеда. Между тем прилив уже наступил, и если кто-то собирается в путь, он наверняка готовится к отплытию.
Мужчины спустились к воде и принялись высматривать признаки скорого отправления – задраенные люки, шкипера на палубе и матросов на такелаже. Судно под названием «Сьерво» уже выбирало канаты, а матросы длинными шестами отталкивались от корпусов других кораблей по обе стороны. Если постараться, еще можно было успеть.
Карлос сложил ладони лодочкой и крикнул:
– Эгей, на борту! Крепкие руки не нужны?
– Нет! – ответили ему. – Команда полная!
– А трех пассажиров возьмете? Мы заплатим!
– Места нет!
Барни подумалось, что шкипер «Сьерво», возможно, замышляет что-то не совсем законное и не хочет, чтобы на борту были люди, которых он не знает или которым не доверяет. В этих водах чаще всего промышляли перегрузкой американского серебра, чтобы избежать податей в королевскую казну в Севилье. Но попадались и самые настоящие пираты…
Троица двинулась вдоль берега, однако удача наотрез отказывалась им улыбаться. Никто другой к отплытию будто бы не готовился. Барни был близок к отчаянию. Что же им делать?
Они добрались до края гавани, где стояла крепость, носившая название Золотой Башни. Здесь при необходимости натягивали между берегами железную цепь, чтобы налетчики, пришедшие с моря, не могли напасть на корабли на якоре.
У стен крепости трудился вербовщик: взобравшись на бочку, он соблазнял молодых мужчин воинской службой. «Горячая еда! – обещал он. – Бутылка вина каждому, кто запишется прямо сейчас!» Зеваки внимательно слушали. «Вон стоит корабль, который зовется «Хосе и Мария» [22], двое великих святых присматривают за ним и оберегают всех, кто поднимается на его борт!» Вербовщик ткнул пальцем; Барни заметил, что у него железная рука, искусственная замена настоящей, потерянной, должно быть, в какой-то схватке.
Юноша посмотрел туда, куда указывал вербовщик, и увидел большой трехмачтовый галеон, чьи борта щетинились пушками, а палубу заполняли молодые мужчины.
– Мы отплываем сегодня! – продолжал искушать вербовщик. – Мы идем убивать коварных язычников. Девушки там красивы и податливы, друзья мои, и в том порукой моя шкура, ибо я сам их перепробовал.
Толпа отозвалась одобрительным гоготом.
– Нам не нужны слабые! – кричал вербовщик. – Нам ни к чему трусы! Нам не нужны парни, которые как девчонки, сами знаете, о ком я говорю! Нет, мы зовем храбрых, дерзких и крепких! Настоящих мужчин!
С палубы «Хосе и Марии» донесся клич:
– Все на борт!
– Последняя возможность, парни! – гаркнул вербовщик. – Выбирайте! Либо сидеть дома с мамашами, лопать хлеб с молоком и делать, что вам велят. Либо плывите со мной, шкипом Гомесом по прозвищу Железная Рука! Я обещаю вам достойную жизнь, приключения и путешествия, славу и достаток! Просто поднимайтесь по трапу – и весь мир будет вашим!
Барни, Карлос и Эбрима молча переглянулись.
– Да или нет? – спросил Карлос.
– Да, – сказал Барни.
– Да, – сказал Эбрима.
Трое мужчин бросились к кораблю, взбежали по планкам и поднялись на борт.
Спустя два дня они вышли в открытое море.
Эбрима проплыл по морям много миль, но прежде он был пленником и сидел в цепях в трюме. Видеть море с палубы было для него в новинку, и от этого зрелища захватывало дух.
Рекруты маялись от безделья и обсуждали, куда их везут. Матросы на сей счет отмалчивались, ибо это была военная тайна.
А Эбриму интересовал еще один вопрос – его собственное будущее.
Едва они взошли на палубу «Хосе и Марии», их встретил офицер, восседавший за столом, на котором лежала книга для записей.
– Имя? – спросил он коротко.
– Барни Уиллард.
Офицер записал это в книге, затем посмотрела на Карлоса.
– Имя?
– Карлос Крус.
Офицер сделал запись, посмотрел на Эбриму – и отложил перо. Поглядел на Карлоса, потом на Барни, перевел взгляд обратно и сказал:
– В армии нет рабов. Это позволено только офицерам, но они должны кормить и одевать таких людей на собственные средства. Рекрутам такое не разрешается, сами понимаете.
Эбрима не сводил взгляда с лица Карлоса. Тот, очевидно, пребывал в затруднении: дорога к спасению, мнившаяся столь доступной, ускользала от него. Помешкав мгновение-другое, Карлос произнес те единственные слова, какие только мог произнести:
– Он не раб. Он свободный человек.
Офицер кивнул. Рабов освобождали редко, но нельзя утверждать, что это было вообще немыслимо.
– Отлично, – сказал офицер, посмотрел на Эбриму и спросил: – Имя?
Все случилось очень и очень быстро; когда его записали в книгу, Эбрима так и не понял, радоваться ему или огорчаться. Барни не поздравил его с освобождением, Карлос же нисколько не походил на человека, который облагодетельствовал ближнего своего. Да, с Эбримой теперь надлежало обращаться как со свободным, но была ли эта свобода настоящей?
Свободен он или нет?
Он не знал ответа.
Глава 5
Свадьба Марджери откладывалась.
После падения Кале все ждали французского вторжения в Англию, и от Барта Ширинга потребовали собрать и вооружить сотню человек и разместить их в гавани Кума. Со свадьбой следовало повременить.
Для Неда Уилларда эта заминка означала возрождение надежд.
По всей стране города наподобие Кингсбриджа поспешно чинили стены, а графы укрепляли собственные замки. На обращенные к морю стены укреплений вытаскивали старинные пушки, а местной знати недвусмысленно разъяснили, что от нее ждут исполнения долга и защиты населения от кровожадных французов.
Молва винила в происходящем королеву Марию Тюдор. Это все ее вина, говорили люди, потому что она вышла замуж за короля Испании. Если бы не дон Фелипе, Кале по-прежнему оставался бы английским, ибо Англии не пришлось бы воевать с Францией, и никому не понадобилось бы чинить стены и направлять пушки в сторону моря.
Нед тихо радовался. Пока Барт и Марджери не поженились, может случиться что угодно: скажем, Барт передумает, или его убьют в сражении, или он умрет от лихорадки, терзавшей страну…
Марджери – его женщина, это Нед знал наверняка. Конечно, на свете полным-полно пригожих девиц, но ни одна из них не сравнится с Марджери. Юноша, спроси его кто-нибудь, вряд ли ответил бы, почему он так в этом уверен. Он просто знал, что Марджери – это Марджери, такова истина, вечная и неизменная, как собор.
Ее помолвку он воспринимал как досадную помеху, вовсе не как крушение надежд.
Барт со своими людьми собирался отправиться из Кингсбриджа в Кум по реке в субботу накануне Страстной недели. Тем утром у воды собралась многолюдная толпа, чтобы проводить и подбодрить солдат. Нед присоединился к провожающим с иной целью – он хотел удостовериться, что Барт действительно уплыл.
Было прохладно, однако светило солнце, и набережная выглядела празднично. Ниже моста Мерфина виднелись лодки, большие и малые, стоявшие на приколе по обеим берегам реки и у острова Прокаженных. Дальний берег, где лежало селение Лаверсфилд, усеивали амбары и мастерские, словно пытавшиеся потеснить друг друга. От Кингсбриджа река становилась судоходной, и суда с небольшой осадкой доходили до самого побережья. Потому-то Кингсбридж долгое время был одним из главных торговых городов Англии, а потом сделался ярмаркой, куда народ стекался со всей Европы.
Крупное судно швартовалось к ближнему берегу, как раз когда Нед приблизился к Мясницкому причалу. Должно быть, на этой вот посудине Барт и его солдаты поплывут к Куму. Двадцать гребцов наваливались на весла, выгребая против течения, ветер наполнял единственный парус. Потом гребцы опустили весла, отдыхая, а другие люди на палубе взялись за шесты, подталкивая судно к пристани. Вниз по реке двигаться будет куда легче, даже с сотней солдат на борту.