Открывая новые страницы... (Международные вопросы: события и люди), стр. 88
Минувшее может по-разному отозваться в дне сегодняшнем. По причинам, которые будут ясны ниже, наши связи с Йеменом перед войной ослабли. Но семена, посеянные в конце 20-х — начале 30-х годов, не погибли. Во время командировки мне довелось познакомиться с Шарафом Мутихаром, педиатром крупного госпиталя в Сане. Приятно было не только узнать, что он окончил мединститут в Симферополе, но и услышать теплые слова о советских врачах, работающих в той же больнице. У Шарафа опыт пока невелик, и, когда бывают трудности, наши всегда помогают. И вообще, говорил Шараф, советских медиков (а они работают не только в столице) знают здесь давно и доверяют им.
Собирая материалы о полпреде, я пытался уяснить для себя, что же предопределило успех его миссии. Сын башкирского крестьянина, которому пришлось и батрачить, и добывать уголь на шахте, не смог закончить даже полного школьного курса. Ясно, что на дипломатических постах ему было нелегко. Но, может быть, природный ум, общительность компенсировали недостаток образования? Хакимов, говоря по-современному, был на редкость коммуникабельным человеком. Невысокий, с оспинками угольной пыли, въевшимися в кожу, пронзительным взглядом, он становился душой любой компании, хорошо пел, а в трудных ситуациях умел сохранить чувство юмора.
Помогала и врожденная способность к иностранным языкам. Заняв в 1921 году пост генерального консула в Мешхеде (Иран), он совершенно не знал персидского языка. Учителем взял садовника, тщательно прислушивался к разговорам на улицах, базарах, а через пару месяцев уже выступал перед иранцами. Так же, общаясь с йеменцами, освоил арабский. Говорил по-французски, по-итальянски, по-турецки. Нужно учесть и то, что в Сану Хакимов приехал отнюдь не новичком. Был уже опыт дипломатической деятельности в Иране, в соседних с Йеменом королевствах.
И все же на одном личном обаянии или хорошем знакомстве с местными обычаями далеко не уедешь. Тем более в мусульманской стране, где к «неверным» относятся с крайней подозрительностью. Успех или неудача дипломата зависит прежде всего от политики его государства, от той роли, которую оно играет в мире. Хакимов представлял государство, которое отвергло курс колониальных захватов, обнародовало и расторгло тайные договоры царской России с империалистическими державами и уже в одном из первых своих внешнеполитических документов заявило, что арабы, как и все мусульмане, имеют право «устроить жизнь по образу своему и подобию».
Ни одна крупная держава не проводила в то время на Ближнем Востоке политику, основанную на безоговорочном признании суверенных прав арабов. Советская Россия стала первой такой страной. И этого не могли не оценить по достоинству даже в таких отсталых регионах, каким был Аравийский полуостров. Не случайно в послании к Советскому правительству в 1927 году йеменский принц губернатор порта Ходейда С. Мухаммед писал, что российское правительство бдительно стоит на страже интересов Востока… и завоевывает симпатии народов. «Мы надеемся, — заключал он, — на установление хороших отношений между нашим и этим правительством».
Обращение принца к СССР приобретало особое звучание в свете складывавшейся тогда обстановки. Йемен, обретя независимость, столкнулся с враждебностью Англии. Она подстрекала к мятежу племена и одно время даже оккупировала южную часть королевства. Поэтому связи между Советским Союзом и Йеменом, которые привели 60 лет назад к заключению Договора о дружбе и торговле, рассматривались обеими странами как акты международной поддержки Йемена.
Впрочем, даже в благоприятной политической атмосфере работа нашего дипломата тогда была связана с немалым риском. Рисковать приходилось, передвигаясь на мулах по горным тропам или пересекая район, где вели кровавую тяжбу племена. Так произошло в феврале 1926 года, когда Хакимов, дипломатический агент и генеральный консул СССР в Хиджазе, должен был доставить в лагерь ибн Сауда, будущего короля Саудовской Аравии, только что одержавшего победу в войне, сообщение о признании его государства Советским Союзом.
Повсюду в пустыне были видны следы боев. Хакимов сам управлял машиной с советским флажком над капотом, но воинам ибн Сауда наш флажок ничего не говорил. Прогремели выстрелы, пуля пробила мотор. Автомобиль замер. Пришлось выбираться наружу и пережидать под колесами, пока прекратится огонь. Но как дать знать бедуинам, что к ним едут с доброй вестью? Генконсул запел «Варшавянку», потом другие революционные песни. Керим-бея (так называли Хакимова арабы) узнали. Задание Советского правительства было выполнено.
В чем, в чем, а в нехватке мужества никогда его нельзя было упрекнуть. В. В. Куйбышев, под руководством которого Хакимов воевал в гражданскую, дал такую характеристику: «Знаю по 19—20-м гг. в Туркестане. Из работников-мусульман он был наиболее коммунистически выдержан и чужд националистическим уклонам. Считаю… добросовестным членом партии». Но в 1937 году, когда Хакимов вернулся на Родину после очередной длительной командировки в Саудовскую Аравию, не было в живых уже ни Куйбышева, ни Чичерина, который напутствовал его на работу полпреда.
Флора Хакимова вспоминает: «Мы жили в доме Наркоминдела, на улице Маркса и Энгельса. На нашем этаже не осталось ни одной квартиры, где бы не арестовали главу семьи. На улице дети играли в Ежова. Отец дал с границы телеграмму, и мы поехали встречать на вокзал. Но не встретили. Часа через четыре все же появился дома; узнав об этом, у нас собрались сотрудники наших посольств, работавшие раньше с папой. Не понимали, что творится, просили отца разобраться… Прошло несколько дней, я вернулась из школы, смотрю, дверь в одну комнату оклеена белой бумагой. Отца больше никогда не видела. Дворник Гаврюша поймал меня во дворе, говорит: поживи у нас, твою маму тоже возьмут».
Так оно и случилось. Трудно даже представить, какой ущерб нашему государству принесли репрессии, обрушенные на немногочисленный тогда отряд наших специалистов по Арабскому Востоку… С матерью Флора встретилась через 10 лет, после того как закончился срок пребывания спутницы жизни Керим-бея в лагерях.
У меня в руках справка военной коллегии Верховного суда СССР от 1956 года о полной реабилитации Хакимова. Страна вернула соратнику Куйбышева доброе имя; на его родине, в Башкирии, открыт музей, в честь него названы улицы в нескольких городах. И все же когда полпред встретил смертный час? В Башкирии почти во всех публикациях называют 37-й год. А в свидетельстве о смерти поставлено 12 марта 1941 года. Будто бы в тот день Хакимов подписал письмо на имя Сталина. Что это: правда или легенда, изобретенная по указанию некоего руководителя или чиновника, который даже после разоблачения сталинских преступлений считал неполитичным помечать смерть 37-м годом?
Оказалось, что дата в свидетельстве о смерти фальшивая.
Мы обратились в военную коллегию Верховного суда СССР. Там нам сообщили: Хакимов погиб в 1938 году.
Кажется, английский публицист Эктон высказал такую мысль: история не вознаграждает тех, кто страдает, и не наказывает тех, кто творит зло. Увы, чаще всего так и бывает. Мы, живущие 50 лет спустя, не в силах что-либо изменить в событиях того трагического времени, когда бесследно пропадали чистые, преданные революции люди.
Зато мы можем спокойно, не впадая в эмоции и преувеличения, оценить сделанное ими. По любым меркам роль Керима Хакимова в становлении советской дипломатии на Востоке достойна памяти. И в том, что нас с Йеменской Арабской Республикой, как почти со всеми арабскими странами, сегодня связывают дружеские отношения, есть и его вклад.
В. К. Архипенко [55]
Федор Раскольников
Год 1918-й. Только что закончился перерыв в заседании Учредительного собрания. Он был сделан по предложению фракций большевиков и левых эсеров, после того как большинство депутатов отвергло Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа. В мягких креслах широкого амфитеатра рассаживаются те, кто совсем недавно отказался принять исторический документ. По их лицам и манере поведения чувствуется, что они ощущают себя сейчас хозяевами положения. И хотя места, где должна находиться большевистская фракция, пустуют, заседание продолжается. Но вот получивший записку председательствующий Виктор Чернов — лидер правых эсеров — объявляет: