Открывая новые страницы... (Международные вопросы: события и люди), стр. 117

«Советский Союз в 1937 году… — говорит сегодня Эрвин Гешоннек. — Я не мог понять, что же там происходило. Да и кто понимал это? Уж, во всяком случае, мои друзья в Чехословакии не могли никак уразуметь, почему я оказался в Праге. А позже, в гестапо, у меня родилось иное чувство, понимание истины: я — в ловушке у врага, меня схватили мои враги, нацисты… И вновь в голове появилась полнейшая ясность, даже, если хотите, гордость: я здесь потому, что вокруг меня те, против кого я боролся всю жизнь…»

Конечно, цена такого прозрения чудовищна. Ибо чудовищны прежде всего сами факты выдачи немецких антифашистов гестаповцам — особенно многочисленные после заключения пакта 1939 года, а также закрытие нашей границы перед беженцами из порабощенной Гитлером Европы. Но вряд ли легче и душевные муки, которыми заплатили такие люди, как поэт Иоганнес Р. Бехер, за позднее осознание своей слепоты. В заметках, написанных им после XX съезда КПСС и опубликованных только в 1988 году тем же журналом «Зинн унд форм», сказано:

«Я не могу отговориться тем, что ничего не знал об этом. Не могу я и утверждать, что ничего не хотел знать об этом. Я не только предполагал — о нет! — я знал! Я находил объяснения чудовищному, говорил самому себе, что социализм пришел к власти в отсталой стране и методы, которые он использовал для сохранения своей власти, в определенных случаях тоже были отсталыми, если не сказать — варварскими. Следует добавить и то, что социализм, пришедший к власти в отсталой стране, вынужден был защищаться от нацистского варварства, которое задало человечеству новые загадки в обличье высочайшего технического совершенства и одновременно самой утонченной и беспощадной преступности… И теперь следует найти язык, чтобы описать и искупить все то чудовищное, за что я тоже несу свою вину, ибо — молчал…»

Свое стихотворение К. М. Симонов закончил строкой:

Мы многое и многих не сумели спасти вместе. Но спасли главное — Жизнь и Память.

А. Г. Латышев

Трагедия Коминтерна [81]

Время революционной перестройки безотлагательно требует объективного анализа развития советского общества с 1917 года, восстановления исторической справедливости по отношению ко всем действующим лицам истории Советского государства, и в первую очередь к тем, кто был во главе народных масс в Октябрьской революции и в период построения основ нового общества. Безусловно, это требование относится к И. В. Сталину, его деятельности и наследию. В этой статье речь пойдет о тяжелейшем уроне, который он нанес коммунистическому и демократическому движению за полтора десятилетия после смерти В. И. Ленина.

В тот период, когда Ленин из-за болезни еще не отошел от всех дел в партии и государстве, Сталин практически не пытался в отличие от Троцкого и Бухарина, Зиновьева или Радека оказывать влияние на созданный в 1919 году III, Коммунистический Интернационал (Коминтерн) или его отдельные секции.

Но догматичность взглядов Сталина, его сектантский подход к проблемам мирового революционного движения начали проявляться уже в последние месяцы жизни Ленина, который как раз боролся с подобными взглядами и подходами. Так, на Пленуме ЦК партии 15 января 1924 года Сталин со свойственной ему лаконичностью заявил, что за последнее время произошла «передвижка мелкобуржуазных социал-демократических сил в сторону контрреволюции, в лагерь фашизма. Вывод: не коалиция с социал-демократией, а смертельный бой с ней, как с опорой нынешней фашизированной власти».

В том же году в статье «К международному положению» Сталин дал сектантскую, представляющую собой прямой отход от ленинизма оценку фашизма и социал-демократии: «Фашизм есть боевая организация буржуазии, опирающаяся на активную поддержку социал-демократии. Социал-демократия есть объективно умеренное крыло фашизма… Эти организации не отрицают, а дополняют друг друга. Это не антиподы, а близнецы. Фашизм есть неоформленный политический блок этих двух основных организаций, возникший в обстановке послевоенного кризиса империализма и рассчитанный на борьбу с пролетарской революцией».

Вплоть до VII конгресса Коминтерна, состоявшегося в 1935 году, Сталин неуклонно придерживался взгляда, что фашизм и социал-демократия (которую он стал именовать социал-фашизмом) равноценны. Этим он не только очернял социал-демократию, но и в той же мере обелял фашизм. Справедливости ради необходимо сказать, что вначале подобные сектантские позиции занимал и председатель Исполкома Коминтерна Зиновьев. Уже после отстранения Зиновьева Сталин начнет обвинять в «правом уклоне» тех коммунистов, как советских, так и зарубежных, которые откажутся признать главным врагом наиболее близких по взглядам к коммунистам левых социал-демократов.

Сталин препятствовал сближению коммунистов и социал-демократов даже накануне VII конгресса Коминтерна, когда, например, во Франции единство рабочего класса становилось уже реальностью.

Да, это было так: во многих европейских странах фашизм рос как на дрожжах, а в пролетарских кварталах, на заводах рабочие — единственная сила, способная преградить путь грозной опасности, вели между собой яростную полемику: кто является главным врагом — «левые» социал-фашисты или сторонники «красной диктатуры» — коммунисты.

Сегодня ясно, что история была бы иной, если бы рабочий класс с середины 20-х годов объединился — в первую очередь в Германии — и преградил путь фашизму.

Уже после прихода Гитлера к власти в докладе на XVII съезде партии в 1934 году Сталин подчеркивал, что для Советского Союза неважно, в какой форме буржуазия будет осуществлять господство в той или иной стране, в том числе в Германии. «Дело здесь не в фашизме, — заявил он, — хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной».

Для 20—30-х годов характерны упрощенный подход, неверные оценки Сталиным проблем развития империализма, преувеличение им тех тенденций, которые ведут к «расшатыванию», упадку, распаду и гибели капиталистического строя. И наоборот, недооценка, отрицание факторов, способствовавших стабилизации, укреплению капиталистических порядков. Отсюда и проявлявшееся Сталиным и его окружением сектантство, догматизм в вопросах стратегии и тактики коммунистических партий в капиталистических странах. Отсюда и оторванный от реальности революционный оптимизм, схематизм в определении цели, главного врага, возможных союзников за пределами рабочего класса, пренебрежение к его частичным требованиям, недооценка общедемократического процесса развития, переходных форм в борьбе за пролетарскую власть, забегание вперед в оценках перспектив революции.

Огромный урон мировому коммунистическому движению принесла деятельность Сталина накануне второй мировой войны. Заключение Договора о ненападении между СССР и гитлеровской Германией 23 августа 1939 года оказалось отчасти вынужденной мерой. Но следует признать, что та вакханалия произвола и беззакония, которая развернулась в стране в 1936–1939 годах, оттолкнула от союза с коммунистами, от поддержки переговоров своих правительств с СССР влиятельные либерально-буржуазные круги Англии, Франции и других стран.

Обстановка в стране была такой, что часть друзей СССР на Западе поверили, что большинство руководителей ленинской партии и Советского государства, командного состава Красной Армии — немецкие и японские шпионы. Этой ситуацией, безусловно, воспользовались правые силы, ориентировавшиеся на нацистскую Германию, подталкивавшие свои правительства к мюнхенской сделке, а фашистские державы — к нападению на Советский Союз.

Сталинский догматизм проявился после заключения Договора о ненападении с гитлеровской Германией и в том, что в советской прессе, печати Коминтерна вообще исчезло слово «фашизм», а главным врагом был объявлен англо-французский империализм.