Продажное королевство, стр. 18

Парень поднял голову и увидел, как что-то дугой рассекает небо. Не задумываясь, прицелился и выстрелил. Раздался взрыв.

– Прыгай в воду! – крикнул Уайлен.

Джеспер нырнул в фонтан, и через секунду воздух замерцал от света. Когда его мокрая голова высунулась из воды, он увидел, что каждая все поверхности двора и сада испещрены дырами и из крошечных кратеров поднимаются струйки дыма. Люди, находившиеся на крыше, кричали. Какую же бомбу выпустил в мир Уайлен?

Он надеялся, что Матиас с Казом нашли укрытие, но размышлять об этом не было времени. Джеспер кинулся ко входу под жующим карандаш демоном. Уайлен и его отец ждали внутри. Как только он ввалился к ним, дверь заперли.

– Помогите, – выдавил Джеспер. – Нужно ее забаррикадировать.

На человеке за столом была серая мантия ученого. Его ноздри раздулись так широко, что Джеспер побоялся, как бы его не засосало в одну из них.

– Молодой человек…

Стрелок наставил пистолет ему в грудь.

– Шевелитесь.

– Джеспер! – воскликнул его отец с осуждением.

– Не волнуйся, пап. В Кеттердаме люди постоянно тычут друг в друга пистолетами. Это практически местное рукопожатие.

– Это правда? – спросил господин Фахи, пока ученый неохотно отошел в сторону, чтобы дать им возможность придвинуть тяжелый стол к двери.

– Чистая, – кивнул Уайлен.

– Определенно нет! – возмутился ученый.

Джеспер помахал, показывая, что им нужно идти дальше.

– Зависит от района. Пошли.

Они побежали через главный проход читального зала, вдоль которого грудились длинные столы с горящими лампочками на изогнутых ножках. Студенты жались к стенам и прятались под стульями, наверняка думая, что все они вот-вот умрут.

– Народ, вам не о чем беспокоиться! – крикнул Джеспер. – Это всего лишь небольшая учебная стрельба во дворе.

– Сюда, – Уайлен подозвал их к двери, покрытой сложным орнаментом в виде завитков.

– О, туда нельзя! – забрюзжал ученый, спеша за ними и размахивая полами мантии. – Только не в зал с редкими книгами!

– Хотите снова пожать мне руку? – поднял бровь Джеспер, а затем добавил: – Обещаю, мы не будем стрелять без необходимости. – Он подтолкнул отца к лестнице. – Наверх!

– Джеспер? – раздался тоненький голосок из-под ближайшего стола.

На него смотрела миловидная блондинка, скрючившаяся на полу.

– Мадлен? – прошептал стрелок. – Мадлен Мишо?

– Ты обещал, что мы позавтракаем!

– Мне пришлось уехать во Фьерду.

– Фьерду?

Джеспер начал было подниматься по лестнице за Уайленом, но затем высунул голову обратно в читальный зал.

– Если я выживу, то куплю тебе вафель.

– У тебя нет денег на вафли, – проворчал Уайлен.

– Тихо! Не шуми в библиотеке.

Ни разу за время своего обучения у Джеспера не появлялось повода посетить зал с редкими книгами. Царившая здесь тишина была такой глубокой, словно они находились под водой. Подсвечиваемые золотыми лучами ламп манускрипты стояли на стеклянных стеллажах, а стены были завешаны редкими картами.

В углу, задрав руки, стоял шквальный в синем кафтане, но тут же отпрянул, увидев их.

– Шуханцы! – завопил он, глядя на Уайлена. – Я с вами никуда не пойду. Только через мой труп!

Фахи-старший сделал жест руками, словно успокаивая лошадь.

– Тихо, парень.

– Мы просто проходили мимо, – кивнул Джеспер, вновь подталкивая отца.

– Следуйте за мной, – скомандовал Уайлен.

– Что шквальный делает в зале с редкими книгами? – полюбопытствовал стрелок, когда они двинулись по лабиринту из полок стеллажей, минуя встречающихся преподавателей или студентов, которые прижимали к себе книги и тряслись от страха.

– Влажность. Он делает воздух сухим, чтобы сохранить рукописи.

– Хорошая работа, можно неплохо устроиться.

Дойдя до западной стены, Уайлен остановился перед картой Равки. Он осмотрелся, убедившись, что за ними не следят, и нажал на символ, обозначающий столицу – Ос Альту. Страна на карте будто бы начала разрываться вдоль шва Неморя, открывая темный зазор, ширины которого едва хватало, чтобы пролезть.

– Он ведет на второй этаж мастерской гравера, – сказал Уайлен, когда они втиснулись внутрь. – Его построили, чтобы профессора могли спокойно попасть из библиотеки домой, не участвуя в разборках с озлобленными студентами.

– Озлобленными? – переспросил отец Джеспера. – Тут все студенты ходят с пистолетами?

– Нет, но существует давняя традиция устраивать бунт из-за оценок.

Карта снова склеилась, и они продолжили передвигаться бочком в темноте.

– Не хочу показаться бестактным, – пробормотал Джеспер Уайлену, – но я бы никогда не подумал, что ты часто бываешь в зале с редкими книгами.

– Я встречался там с одним из своих преподавателей, еще в те времена, когда мой отец думал… Репетитор рассказывал много интересных историй. И мне всегда нравились карты. Порой, когда я обводил пальцами буквы, мне становилось легче… в общем, так я и нашел проход.

– Знаешь, Уайлен, когда-нибудь я перестану тебя недооценивать.

Последовала короткая пауза, а затем откуда-то впереди он услышал ответ:

– Тогда мне будет намного труднее тебя удивить.

Джеспер улыбнулся, хотя сейчас для этого было неподходящее время. Сзади раздавались крики из зала редких книг. Они были на волосок от смерти, его плечо кровоточило, но им удалось сбежать – ради таких моментов он и жил. Он должен гудеть от радости после битвы. Парень чувствовал волнение, пенящееся в его крови, но в паре с ним шло зябкое, незнакомое ощущение, которое, казалось, высасывало из него всю радость. Все, о чем он мог думать, – это: «Папу могли ранить. Он мог умереть». Джеспер привык к тому, что в него постоянно стреляли. Его бы даже слегка обидело, если бы люди перестали это делать. Но тут совсем другое. Отец не нарывался на драку. Его единственное преступление заключалось в том, что он поверил в своего сына.

«В этом и беда Кеттердама, – подумал Джеспер, пока они неуклюже протискивались вперед в темноте. – Доверься не тому человеку – и тебе крышка».

6

Нина

Нина не могла отвести глаз от Колма Фахи. Он был немного ниже своего сына, шире в плечах и выглядел как типичный каэлец – яркие темно-рыжие волосы и молочно-белая кожа, густо усеянная веснушками от земенского солнца. И хотя его глаза были того же ясно-серого цвета, что у Джеспера, в них читались серьезность, уверенность и теплота, которые так отличали его от искрящейся энергией Фахи-младшего. Но повышенное внимание девушки к фермеру объяснялось не только тем, что ей нравилось находить общие черты у отца и сына. Просто было странно видеть человека столь нравственного в каменном корпусе пустого мавзолея, окруженного худшими из кеттердамских отродий – включая ее саму.

Нина вздрогнула и закуталась в старую попону, которую использовала как накидку. Она начала делить жизнь на хорошие дни и плохие и, из-за Корнелиса Смита, этот день считала ужасным. Девушка не могла позволить себе раскисать, особенно теперь, когда они были так близки к освобождению Инеж. «Пусть с тобой все будет хорошо, – молила она подругу, надеясь, что ее мысли могут каким-то образом рассечь воздух, промчаться над водами кеттердамских гаваней и попасть к ней. – Будь целой и невредимой и жди нас».

Нины не было на Вельгелюке, когда Ван Эк взял Инеж в заложницы. В то время она все еще пыталась избавиться от парема в своем организме, проходя через горнило страданий, начавшихся по пути в Керчию из Джерхольма. Она убеждала себя, что должна быть благодарна за те мучения, через которые ей пришлось пройти, за каждую минуту, которую она провела, дрожа от лихорадки, воя от боли или выворачиваясь наизнанку. За стыд от того, что Матиас все это видел, убирал ей с лица волосы, промокал лоб, придерживал ее так осторожно, как только мог, пока она спорила, кричала и умоляла его о еще одной дозе парема. Она заставила себя вспомнить каждую сказанную гадость, каждую непристойную дикость, каждое оскорбление или обвинение, которыми она закидывала его. «Тебе нравится смотреть, как я страдаю! Хочешь, чтобы я тебя умоляла, так ведь? Как долго ты ждал, чтобы увидеть меня такой? Хватит наказывать меня, Матиас! Помоги мне. Будь добр ко мне, и я буду добра к тебе». Все это он проглотил в стоическом молчании. Нина крепко держалась за эти воспоминания. Они нужны ей максимально яркими, насыщенными и вызывающими стыд, чтобы бороться с тягой к наркотику. Она больше не хотела становиться такой.