Рондо смерти, стр. 32

— Ребята, не будем вести академическую дисскусию. "Наши цели ясны, пути определены, за работу, товарищи!" — проснулся в Грише трибун, но старый лозунг, которым мобилизовал массы на строительство "светлого будущего" один из «вождей» прошлого, звучал: как всегда, юмористически.

Мы быстро распределили роли. Я не мог надолго уезжать из Города, поэтому южный участок, где ожидалась концентрация боевиков и где возможны были решительные их действия, поручили постоянно там работающему Мгеру, дав ему в помощь Клаву, которая находилась в отпуске по случаю завершения диссертации. Эта парочка еще с тех времен, когда мы вместе учились в одной группе на втором отделении «Вышки», была неравнодушна друг к другу, но тогда у них что-то не сладилось. Мгер обзавелся семьей, а Клава погрузилась в науку. Но после того, как жена и дочь Мгера погибли в Сумгаитской резне, я стал замечать, что он как будто тянется к своей старой привязанности, ищет у нее утешения и сочувствия. В свои частые приезды в Москву по долгу службы или по личным делам Мгер обязательно встречался с Клавой, и они много времени проводили вместе… Не я один замечал это, и все мы от души желали им счастья, хоть и позволяли себе иногда по-дружески подтрунивать над ними. Вот и сейчас Гриша стал прозрачно намекать на их особые отношения, на то, что блондинки всегда пользовались на юге успехом… Мы его нейтрализовали, поручив самую неприятную работу — подготовить доклад начальству на тот случай, если понадобится прибегнуть к задействованию крупных сил раньше, чем мы рассчитывали. Ратманов пытался отвертеться, но после того, как Клава заявила, что только у него есть чувство меры и литературный дар, необходимые для выполнения такой задачи, согласился.

— Мне говорили, что в профиль я похож на Данте, — повернулся он боком, демонстрируя свой мефистофельский нос, — как ты считаешь, Клавочка?

— Даже на Сирано, — явно преувеличивала Клава. — Но твоя сила не в этом.

— А в чем же? — насторожился Гриша, чувствуя подвох.

— У тебя почерк хороший, — безжалостно заявила Клава-Диана, или Клавдиана, как прозвал ее Мгер за маленькую грудь еще после первого нашего совместного посещения пляжа. Гриша изобразил обиду и окунул свой нос в стакан с пивом.

Самый организованный из нас, Павел Владимирович, взялся осуществлять координацию действий и корректировку плана, а Вася Кившенко должен был собирать всю информацию, все факты, которые могли касаться замыслов противника. Он как-то умел располагать к себе людей, его обаянию поддавались самые нелюдимые архивариусы и сварливые бухгалтеры, по обрывкам случайных бесед в курилках он был способен составить цельную картину самых секретных дел, добывать сведения, закрытые самыми строгими грифами, спрятанные за семью замками. Его способности в этом граничили с ясновидением, хотя и основывались всегда на почве реальных данных. Мне предстояло по-прежнему работать в "логове врага", играть роль эдакого Штирлица.

Занявшись привычным делом, мы как-то незаметно вновь обрели обычную уверенность и профессиональное спокойствие перед лицом опасности. Во всяком случае, внешне это выглядело именно так. К одиннадцати часам, допив пиво и съев все бутерброды, мы начали расходиться. Связь решено было поддерживать через Павла Владимировича. Уже в прихожей ко мне подошел Вася.

— Скажи, они действительно могут осуществить задуманную угрозу и взорвать реактор? — тихо, чтобы не слышала Клава, занятая шутливой перебранкой с Ратмановым, который отказывался проводить ее до метро, спросил он. Я вспомнил лицо "человека в красном халате", которого знал под именем Антона. Физическая и духовная сила, сквозившая во всем его облике, невольно внушала уважение и казалась несовместимой с чудовищной жестокостью задуманного. В моей памяти всплыли спокойные светлые глаза, изогнутые в чуть насмешливой улыбке твердые губы… Да, такой может сделать многое, может бросить вызов всему свету, самому Богу. В нем не было часто встречающейся у «блатных» истеричности, только безграничная уверенность в своем праве и своей способности осуществить любое желание, руководствуясь только личной волей, быть свободным. Свободным от всего.

— Да, — ответил я так же тихо. Вася нахмурился, и его лицо приобрело несвойственное ему суровое выражение.

23

Совещание, на которое меня вызвали в Москву, закончилось через три дня, и я возвратился в Город, становившийся местом моего пребывания на неопределенное время. Меня ждало письмо от Вероники. Бесхитростные, не очень грамотные строки были полны такой неподдельной грусти и желания встречи, что я воспользовался затишьем в моей официальной деятельности и взял краткосрочный отпуск. Приближался "бархатный сезон", и если бы не мое привилегированное положение, мне ни за что не взять бы билета.

Вероника загорела и посвежела, ее тетка, вкусив благ, доставляемых прикосновением к "высшим сферам", стала покладистее. Она всецело была поглощена сложной интригой, которую затеяла в компании с новой знакомой против обитательниц соседнего санатория. Ей нравилось изображать «гранддаму», знавшую лучшие времена, туманно намекать на свое, якобы высокое, происхождение, фыркать по поводу манер посетительниц столовой. Словом, дуэнья играла герцогиню в изгнании и поэтому смотрела сквозь пальцы на наши с Вероникой длительные совместные прогулки и не стремилась сопровождать нас во время вылазок в горы.

Теплое море, бездонное синее небо, пронизанное солнечным светом или наполненное белоснежными громадами облаков днем, и бархатно-черное, усеянное непривычно большими и яркими звездами ночью, запахи и, если и не «немыслимых», как в стихотворении Гумилева, то, во всяком случае, незнакомых в средней полосе трав, цветов и деревьев, а самое главное законное безделье способствовали, как всегда, повышению сексуальности, и мы с Вероникой во всю использовали это обстоятельство, отбросив обычные условности и так называемые «приличия». Через неделю после моего приезда мы выглядели, несмотря на отличное питание, как марафонцы на финише. Впрочем, остальные обитатели нашего и окрестных санаториев вели себя точно так же, если только позволяли здоровье и возраст. Как всегда бывает в переломные моменты истории, как было, судя по литературе и воспоминаниям современников, накануне первой и второй мировых войн, люди инстинктивно чувствовали, что для многих из них эти теплые дни могут оказаться последними счастливыми днями, что старая, налаженная жизнь неотвратимо и стремительно катится в пропасть, что надвигается какая-то непонятная, но явно ощутимая катастрофа. Томные взоры, нежные прикосновения, воркующий смех, словом, все признаки "любовников счастливых" можно было наблюдать и слышать повсюду, за каждым кустом, деревом, на каждой полянке и скамье. Это лихорадочное веселье, пир накануне чумы, затягивали, как омут, и я с трудом сохранял в глубине сознания сторожевой пункт бдительности, готовности к неприятным неожиданностям. И они не замедлили появиться.

Мы только что вернулись с пляжа и собирались идти на обед, как вдруг меня позвали к телефону. Опасаясь, что это очередной приступ деятельности моего начальника, придумавшего мне срочную и бессмысленную работу, я нехотя направился в кабинет дежурного врача.

— Слушаю.

— Привет, Джек, — узнал я голос Мгера. — Как отдыхаешь?

— Очень хорошо. Есть новости?

— Да. Заболела Клава. Врачи говорят — воспаление легких.

— Высокая температура?

— До тридцати девяти. Антибиотики она не переносит, ты же знаешь.

— Понятно. Я постараюсь выслать тебе витамины и сульфамидные препараты. Возможно, уже завтра, с попуткой.

— Спасибо, буду ждать. Пока. Джек.

— Будь здоров, привет Клаве, пусть поправляется.

— Спасибо, пока.