Аствац, инчу амар !, стр. 1
Думбадзе Нодар
Аствац, инчу амар !
Нодар Владимирович ДУМБАДЗЕ
АСТВАЦ, ИНЧУ АМАР!
Рассказ
Перевод З. Ахвледиани
Дядя Геворк умер неожиданно. Сперва он встал, поднес левую руку к виску и произнес пропавшим вдруг голосом:
- Слышь, Мито, со мной, кажется, все...
Потом сел, поднял вверх лицо с расширенными от изумления глазами, "Аствац, инчу амар!" - проговорил по-армянски, уронил седую голову на шахматную доску и... кончился с зажатой в руке моей черной ладьей.
Дяде Геворку было лет сорок, сорок пять. Жил он в нашем дворе, в одной комнате, с женой и дочерью. Дочь его, писаную красавицу Нелли, в послевоенный год увел Трубка-Гогия из Сванетского квартала. По воскресеньям Нелли навещала родителей. Весь день бабка Анетта и дед Геворк наслаждались, лаская внучка. Вечером Нелли возвращалась к мужу.
Мы с мамой поддерживали с дядей Геворком более чем доброе соседство. Дело в том, что когда Трубка-Гогия похитил Нелли, никто, кроме меня, не заступился за нее, не погнался за похитителем. Обошлось мне это в добрый синяк на глазу да в два унизительных пинка в нашем же дворе, но зато я навсегда заслужил любовь, доверие и симпатию дяди Геворка и тети Анетты. Симпатия эта со стороны дяди Геворка выражалась в том, что ни с кем, кроме меня, он в шахматы не играл. Турнир устраивался почти ежедневно и протекал по установленному порядку: белыми играл я, проигравший выставлял две бутылки "саперави" и закуску, в которой, как правило, доминировала красная редиска. Возвратясь с работы, дядя Геворк обедал, затем устраивал "мертвый час", потом, облачившись в пеструю арестантскую пижаму, выходил во двор и, задрав вверх голову, звал мою маму:
- Глубокоуважаемая сударыня, почтенная Анико, вернулся ли с лекций ваш чокнутый Капабланка?
- Вернулся, вернулся, - отвечала мама.
- В таком случае, если он не занят, как обычно, творческим трудом, передайте ему, что ваш сосед Ботвинник просит его оказать честь, уделить из золотого фонда своего драгоценного времени несколько минут и...
- Ладно, ладно, отсохни твой язык! Чем трещать и мудрствовать по-грузински, выучил бы, несчастный, хоть одно армянское слово, был бы человеком, а то не поймешь, кто ты! Ни то ни се! - отвечала мать, потом звала меня: - Спускайся вниз, приглашает твой свистун!
Не было на свете человека сладкоречивее и рассказчика интереснее дяди Геворка. В шахматы мы играли во дворе, у самых дверей его комнаты. Я спускался вниз, подсаживался к шахматной доске с расставленными уже фигурами и протягивал руку дяде Геворку:
- Баров!*
Дядя Геворк не отвечал. Он дожидался моего первого хода, затем делал ответный ход, записывал его и лишь после этого здоровался со мной за руку:
- Здравствуй. Дав-давбасэ** идет?
_______________
* Б а р о в! - от армянского "барев" - здравствуй!
** Д а в-д а в б а с э - удвоение, утроение ставки при игре в
нарды.
- Нет!
- Соседи, будьте свидетелями, дав-давбасэ не идет! - обращался дядя Геворк к занятым своими делами соседям во дворе. Те равнодушно кивали головой. Прежде, бывало, соседи роились, словно пчелы, вокруг нас, но потом им надоели наши бесконечные споры и препирательства, и они постепенно охладели к нашим шахматным баталиям. Теперь я и дядя Геворк пользовались во дворе полной автономией, и это доставляло нам удовольствие.
- Товарищ Геворк Артавазович, почему вы записываете ходы? - начинал я придирки.
- Так положено!
- Я ведь не записываю?
- Должен!
- А я не умею.
- Значит, ты неуч. Дай-ка я запишу твой ход, а ты поставь крестик или же приложи отпечаток пальца.
- Какой еще отпечаток? Что я, заключенный? - слово "заключенный" я произношу с ударением - дядя Геворк в свое время побывал в плену и напоминание о тех днях расстраивает ему нервы. Но делаю я это не со зла волнуясь, дядя Геворк начинает допускать ошибки, и у меня появляются шансы на выигрыш.
- Но, но, сопляк, без намеков! Я ведь не напоминаю тебе о двойках по политэкономии, планированию, статистике, праву и диалектическому материализму. - Дядя Геворк по пальцам пересчитывает предметы университетского курса.
- Ты, что ли, учишься вместо меня? Как же я перехожу с курса на курс?
- Вот именно - как? - смеется дядя Геворк.
- Где это ты получил такое образование? Не в плену ли? - щурю я глаза.
- В каком еще плену? - цедит дядя Геворк сквозь зубы и испуганно оглядывается.
- А в таком! От Навтлуги до самого Ростова с поднятыми руками кто вместо "ура" орал "хайль Гитлер"? Не ты?
- Геворк, ты человек мудрый. Не обращай внимания на этого сопляка, иначе схлопочет он от тебя пощечину, а это не к лицу тебе, - предупреждает дядя Геворк сам себя и делает ход, от которого меня бросает в жар.
- Ва-а-а, вот это ход! - хватаюсь я за голову.
- Армянский ход! - уточняет дядя Геворк.
- От изменника Родины иного я и не ожидал.
- Слушай, парень, почему я изменник Родины? - встает дядя Геворк.
- Потому, что сдался Гитлеру!
- Я один, да?
- А ты на других не кивай!
- Так я же был вместе с другими! Шах! Что же мне оставалось делать? Убери руку, это моя фигура!
- А ты вышел бы и заявил: "Товарищ Гитлер, я не могу быть заодно с этими трусами!" Почему не объявляешь "гардэ"?
- Болван, королю "гардэ" не объявляют... Хорошо, а что дальше? - Дядя Геворк садится.
- Да, так и сказал бы: "Я не могу быть заодно с ними, я свою цветущую, красивую..."
- Знаешь что? Я помню тебя вот с такого возраста, - дядя Геворк показывает кончик мизинца, - и всегда ты был обезьяной, ничего в тебе не изменилось. Плевал я на Дарвина и его эволюционную теорию! Человека из тебя не получится! Вот ты здесь, наглядное пособие. Какая же тут эволюция! Тьфу!
- Значит, ты не изменник Родины? - не отстаю я.
- Я был бы таковым, если отвел бы Гитлера в сторону и шепнул бы ему, как Иуда: "Товарищ Гитлер, товарищ Сталин скрывается в Гефсиманском саду!"
- Где, где?! - удивляюсь я.
- Эх ты, одноклеточное! - сокрушенно качает головой дядя Геворк.
- И дивизии своей ты не изменял?
- Нет!
- Ни полку, ни батальону, ни взводу? - допытываюсь я.
- Слушай, человек, что ты ко мне привязался? Если я изменял кому, так это моей Анетте, и то раз в жизни, и то в командировке, и то в Кутаиси, и то с двадцатилетней официанткой, понятно тебе?
- Нет, непонятно! - упорствую я.
- Анетта, - кричит дядя Геворк, - пока я не взял греха на душу и не раздавил, как клопа, этого мерзавца, вынеси две бутылки и авоську!
- Опять проиграл? - смеется в комнате тетя Анетта.
- Смейтесь, смейтесь, будет и на моей улице праздник! - грожусь я.
- Ну, а до праздника, дорогая Анетта, положи ему в авоську две бутылки.
- Хоть две, хоть пять - денег у меня нет! - предупреждаю я дядю Геворка и собираюсь встать.
- Сиди-и-и, - дядя Геворк кладет мне на голову свой огромный кулак, хочешь, чтобы я пошел под суд именно за убийство?
- Ва, нет денег у меня! Ты что, не человек? Нет у тебя ни сердца, ни детей?
- Такое, как ты, дитя я убивал бы три раза в день... Анетта, одолжи-ка этому недоноску еще одну десятку за мой счет... Редиска - на улице Клары Цеткин, хлеб - на 25 февраля, хлеб возьми мой любимый "Отелло", дешево и вкусно... Вино - "саперави"...
- Что ты сказал? - появляется в дверях подбоченившаяся тетя Анетта.
- Ничего, Анетта-джан, одолжи, говорю, ему десять рублей... За мой счет... - Голос дяди Геворка заметно ослабевает.
- Прохвосты, жулики! Решили околпачить Анетту Георгобиани? Ну-ка, проваливайте отсюда, иначе напьетесь у меня стрихнина и сулемы! Ишь ты, сговорились, аферисты! Да этот вислоухий уже задолжал мне сто двадцать рублей за твой счет!
- Что ты, дорогая, в чем ты нас обвиняешь? - удивляется дядя Геворк.