Красный Царицын. Взгляд изнутри (Записки белого разведчика), стр. 16

Мое знакомство с командармом Егоровым произошло по прямому проводу. Вот в чем оно состояло.

Продолжая свою секретную командировку, мне посчастливилось попасть на значительное место помощника видного военного деятеля [40] «совдепии» и по его поручению передать по прямому проводу некоторые распоряжения Егорову, который находился в Балашове. Надо сказать, что до этого назначения я бывал дважды арестован по подозрению в «белогвардейской» деятельности, но каждый раз довольно благополучно уходил не только целым, но и каждый раз с большим повышением.

Когда я вызвал Егорова к аппарату, он долгое время не хотел верить в мое право называться тем званием, которым я себя рекомендовал.

Но когда это выяснилось в мою пользу, весь наш разговор только и вертелся на одной лишь истерической фразе Егорова: именем революции. Во имя защиты поруганных прав всемирного пролетариата, я требую… Дальше начинались не ответ на вопрос, предложенный ему начальством, не то или другое тактическое или стратегическое соображение, а просто набор митинговых Фраз, которыми командарм подкреплял свои требования на шинели и сапоги, а также и военные запасы, которые на его участке расходовались в неимоверных количествах.

Эти истерические выкрики при разговоре по прямому проводу так были смешны и неестественны, что все, кому приходилось переговариваться с Егоровым, шли на эту работу как на пытку. Комиссары же военно-революционного совета фронта от души смеялись над этим новым «полковником-коммунистом» и, как я уже говорил, доверяли уму не больше, чем многим другим, совершенно непричастным к коммунизму.

Военными талантами Егоров совершенно не блистал и то, что его произвели на должность командарма Царицынского фронта, показывает лишь то, что у большевиков совершенно нет соответствующих людей для замещения ответственных постов.

Дела южных комиссаров были, вероятно, не из блестящих, если им приходиться просить или, вернее, соглашаться на столь несоответствующее назначению лицо, ибо они первые часто возмущались Егоровым и неоднократно требовали его смещения.

Кроме того, факты говорят сами за себя: Царицын не устоял. Командарм Егоров не сумел спасти город.

Думенко

Думенко [41] — бывший вахмистр эскадрона, состоявший всю кампанию на этой должности в одном из кавалерийских полков. Резкий, требовательный в своих отношениях к солдатам в старое время, он остался таковым и теперь. Но как человеку своей среды, красноармейцы, весьма требовательные в манере обращаться с ними к своему начальству из бывших офицеров, совершенно легко и безобидно для своего самолюбия сносили грубости, резкости и, зачастую, привычные для Думенко — старого вахмистра [42] — основательные зуботычины, которыми Думенко не только преисправно наделял простых рядовых бойцов, но отечески благословлял и свой командный состав.

Приходилось «красному Стюарду» [43] выступать и на митингах, а также на различных совещаниях, тут его положение было не из блестящих, ибо даром слова природа его более, чем обездолила…

«Так что, товарищи», я теперь полагаю, что если защита, то пусть значит, будем защищаться. А потому, что прикажут, надо сделать…

Вот, кстати, образец его красноречия. Но в этом же образце есть резкое указание на старую привычку к повиновению, к сознанию того, что в военном деле необходимо идти к одной общей цели, которую кто-то намечает, которую кто-то приказывает выполнять. Этот конец его короткой безыскусственной речи: «ежели прикажут, надо сделать» как нельзя лучше объясняет секрет его успехов.

Без сомнения, надо принять за правило, что только тот умеет повелевать, кто сам умеет или умел повиноваться. А это в старой службе Думенко было. Были у него, очевидно, настойчивость и характер, а кроме того было и вахмистерское знание лошади. Все это, вместе взятое, дало ему такой плюс, что при наличности у большевиков хорошего конского запаса, ибо будущие планы большевиков, конечно не могут обращать внимания на вопросы сохранения государственного коннозаводства, в его часть попадали очень хорошие лошади и притом, тем же путем, как и в полки дивизии Киквидзе [44], т. е. просто путем разграбления ценного заводского материала.

Кроме того, насколько мне известно, Думенко всегда умел настоять на необходимом для его части отдыхе, отнюдь им не злоупотребляя.

Думенко в среде большевистских вождей — далеко незаурядная личность, один из немногих самородных талантов, вышедших из среды простого народа, но, к глубокому сожалению, приложивших свои силы не к созиданию народного величия, а к его разрушению.

Жлоба

Мне несколько раз приходилось упоминать, что среди военных деятелей «совдепии» новой формации, т. е. появившихся революционным путем, есть не мало лиц рядового военного звания старой нашей армии.

Наиболее способные и обладающие сравнительным военным талантом вышли из кавалерийских частей: Тулак, Киквидзе, Думенко и т. д., но все они кроме Думенко в коннице и Жлобы [45] в пехоте страдают отсутствием способности к маневрированию своими частями.

Жлоба таким образом является таким же самородком для пехоты, как Думенко для конницы. Среди царицынских комиссаров усиленно поговаривали, что Жлоба — бывший офицер, якобы усиленно скрывающий это. То же самое говорили про почти каждого из таких самородков. Как мне кажется, это были просто попытки объяснения успехов того или другого из их начальников, а вместе с тем — разговоры для своего успокоения, ибо идти за человеком, в знания которого верим, конечно, гораздо легче, чем исполнять приказания, ведущие тебя на смерть, и в то самое время знать, что отдающий эти приказания, ничего в них не смыслит.

Жлоба еще более самостоятелен, чем Думенко. Являясь командиром самой лучшей дивизии красных, он позволял себе такие капризы, которые не могли разрешить себе другие деятели, не имевшие под руками такой опоры. Надо, однако, отдать ему справедливость — капризничал Жлоба с толком и часто тогда, когда он чувствовал бесполезность распоряжений различных комиссаров, причем он не стесняется ругаться даже со Сталиным, что непозволительно было и для комиссаров более высокого ранга.

На митингах и совещаниях Жлоба совершенно не показывался. Говорить он, как будто, не умеет или не хочет. Если предположить, что он воздерживается от словесных выступлений с целью создать вокруг себя обстановку некоторой таинственности, то это показывает еще раз на его незаурядность.

Из маневров Жлобы самым лучшим надо считать удар под Царицыным в октябре прошлого 1918 года [46]. Получив приказ ставки Вацетиса (к слову сказать — это также одно из немногих правильных и талантливых приказаний бывшего главковерха) двинуться для освобождения Царицына, он сделал все распоряжения, совершенно самостоятельно, выбрав направление удара, избрав для него время и совершенно правильно учтя всю невыгодность и ошибочность в расположении сил противника. Жлоба нанес действительно громовой удар в тыл и отчасти во фланг зарвавшимся и совершенно не обеспечившим себя войскам противника.

Правда, дивизия у Жлобы лучшая, но это тоже его заслуга, ибо какие бы изменения его дивизия ни претерпела, она оставалась всегда на высоте.

В заключение о Жлобе не только можно, но в должно сказать то же самое, что и про Думенко: жалко, что и его силы приложены в сторону разрушения нашей Родины, жалко, что и он работает по интернациональной указке.

Гай

Совершенно нельзя того же сказать про совдепского дивизионера Гай. Кто такое Гай?