Степная радуга (Повесть-быль), стр. 35
— Они! Они! Да вон же! Скачут! — махнул он рукой.
— Слава те господи, слава! — перекрестился Вечерин. — Наконец-то дождались! Доставай, Григорий Никитич, подношение!
Пока Заякин рылся в кошелке, захваченной им из дома, Аким Андриянович успел подкрутить усы, сделав их похожими на две торчащие в стороны стрелки, расчесать бороду и одернуть полы пиджака. Снял с головы картуз, бросил в кошелку. Заякин вручил ему огромный белый калач, а сам прижал к груди икону Николая-угодника. Аким Андриянович осторожно положил калач на полотенце, поставил на него маленькую берестянку с солью и, держа все это перед собой на согнутых руках, зашагал к дороге. Концы старинного, с красными петухами полотенца свисали до колен и ярко выделялись белизной на фоне синих брюк.
У обочины дорожной чинно выстроились, прижав к локтям картузы, встречающие. Вечерин только теперь заметил, что все его друзья, как и он сам, стрижены в окружало под горшок, и обрадовался этому сходству. Он степенно прошелся вдоль строя и, как предводитель сельского общества, встал впереди.
Они замерли, как солдаты на параде, повернув головы вправо, с лицами, полными умиления.
Всадники проскакали через луг, спустились в прибрежную низину и галопом форсировали Иргиз. Теперь хорошо можно было различить во главе кавалерийского взвода долговязую фигуру в офицерском френче. Господин Кадилин скакал на белом коне, дергал поводья, важно вскидывал бородку вверх. Кавалеристы, следовавшие за ним, осаживали коней, стремясь удержаться на некотором расстоянии от своего предводителя. Дальше громыхала, подскакивала на ухабах тачанка, впряженная в тройку гнедых. Гривастые ломовые лошади упрямо тянули пушку-трехдюймовку, преграждая дорогу конному обозу с солдатами и парному тарантасу, отлакированные крылья которого зеркально отсвечивали.
По мере приближения к рощице кони сбавляли шаг и, когда осталось каких-нибудь метров десять, остановились. Кадилин проворно соскочил с лошади, пригладил черную бородку и, приветливо улыбаясь, заспешил навстречу Акиму Вечерину. Тот протянул ему белый калач.
— Милости просим, глубокочтимый Ефим Василии, в наше гостеприимное общество! — ласково пропел он и склонил голову.
И все, кто стоял на дороге, дружно отвесили долгожданному гостю по низкому, до пояса, поклону, одарили его улыбками.
Кадилин, отдавая честь, вскинул к околышу офицерской фуражки три пальца:
— Здравия желаю, господа! — и ослепительно сверкнул золотым зубом под холеными усами. — За хлеб, за соль, за милость вашу сердечно благодарствую! Хлеб-соль заемное дело, от него не отказываются.
Он снял фуражку и склонился, крестясь, над иконой Николая-угодника. Выпятив губы, смиренно припал к лику святого и лишь затем принял из рук Вечерина пышный калач, ткнулся носом в румяную корку. Поцеловал и ее.
— Без хлеба, без соли, как говорится, худа беседа. Теперь же можем и потолковать. Спустимся, господа, в лощинку. — Он отдал хлеб ординарцу, подцепил Вечерина под руку, и вся кулацкая братия двинулась за ними. — Я крайне взволнован вашим вчерашним прошением, господа. Штабс-капитан Емельянов рассказал о бесчинствах бедноты. — Тут взгляд Кадилина упал на припухлую синеву под глазом Гришки Заякина. — Гм… Гм… Премного сожалею, господа, что в ту критическую минуту не мог быть с отрядом у вас. Но унывать не стоит. Как помните, с балаковским восстанием тоже были неприятности. Зато теперь в наших руках большинство сел вашей и соседних волостей. Скоро и Балаково и Красный Яр обретут законную власть. Операция у вас в селе, надо полагать, займет не больше десяти минут — имена зачинщиков смуты известны, и моим добровольцам не составит труда одним ударом разделаться с ними. Помощи комбедовцам ждать неоткуда — вокруг гуляют наши доблестные отряды… Так что готовьтесь, господа, принять бразды правления в свои руки! И не забудьте позвать на торжественный банкет нас, своих избавителей!
— Об чем речь! Мы уж постараемся! — возликовал Вечерин.
Гришка Заякин забежал вперед, схватил руку Кадилина, поднес к губам:
— Спаситель вы наш, Ефим Васильевич… Сердце разрывается от благодарности… Да мы ради вашей светлости…
Кадилин осторожно убрал руку, сказал великодушно:
— Хлеб-соль платежом красна. Общее дело вершим. Успеем еще друг дружку отблагодарить. А пока…
Он замолк, услышав гулкий звук над головой.
— Грома вроде не должно быть, — встревоженно глянул вверх Кадилин. — Небо-то как стеклышко.
В воздухе совсем низко что-то треснуло с шипением, сверкнуло синеватыми искрами. Образовалось кудлатое белесое облачко. Оно повисело недолго и развеялось, как дым.
— Шрапнель разорвалась, — определил Кадилин. — Уж не Шкарбанов ли пристреливается? Наша разведка разузнала, что он с конницей в Злобинку собирался. Не должно быть, чтобы пробился. Оборона там крепкая…
И еще один орудийный раскат пронесся над рощей. Стреляли со стороны Злобинки. Черный пучок взрыва выметнулся из кустов совсем рядом, на лесной опушке. Кадилин, а за ним и все остальные выбежали к дороге, где, поджидая офицера, ерзали в седлах кавалеристы. Кадилин навел бинокль на далекий Матвеев курган, двугорбый хребет которого маячил за иргизной излучиной, над зеленой поймой Злобинских лугов, и увидел на самой вершине гаубицу. Жерло ее смотрело прямо на него. Батарейцы суетливо, по-муравьиному метались по кургану то вверх, то вниз, подносили снаряды.
— Выгодную позицию избрали, мерзавцы! Мы у них как на ладони. — Кадилин озабоченно обернулся к Акиму Андрияновичу. — Ситуация осложнилась. Кто мог подумать! Стоит нам в село торкнуться — красные следом бросятся, откроют пальбу. При их подмоге комбедовцы ваши сразу духом воспрянут. И пойдет — куча мала. Так что не будем гусей дразнить. Выждать придется. Шкарбановцы не сегодня-завтра покинут Злобинку. Вот тогда мы к вам и нагрянем, справим победоносный пир. Емельянов сказывал: у Калягина во дворе оружие спрятано. Пошебаршите там, пока беднота не захапала. А мы тем временем главного ревкомовца за жабры потрясем. Дорога на Горяиновку открыта, сам бог путь указывает. А утречком, на свежую голову — к вам. На хлеб-соль. В Яру есть где разгуляться — много ты мне адресочков-то большевистских накидал! Ни одного не обойдем.
Попрощавшись с красноярцами, Кадилин сел на лошадь, крикнул взводу:
— По коням!
На Матвеевом кургане грозно гаркнул новый пушечный выстрел. Земля на дороге вздыбилась, окуталась густой серой наволочью.
Когда пыльное облако осело, кулаки увидели в придорожной канаве тарантас. Передок его был разворочен взрывом. Рядом валялось колесо с перебитыми спицами, а под ним в запыленной траве чернела поджаристая корка непочатого калача.
Глава шестая
ШИРОКАЯ ПОЛЯНА
Только-только Калягин ступил на крыльцо ревкома, как, откуда ни возьмись, перед ним блаженный Юшка с книжкой в руках. Глаза блуждающие. Крючковатый, дрожащий палец тыкался в раскрытую книгу, как куриный клюв, выискивающий зернышко в груде мусора.
— Опасность великую пророчит Акулина-праведница в число тринадцатое, — суетно тряс Юшка лохмотьями рукава, указывая в конец страницы, где стояла названная цифра. — Поостеречься вам надобно, Архип Назарович, делатель добродетели. Из мрака степного идет на вас сатана Кадилин с воинством нечестивых.
Архип Назарович усадил встревоженного Юшку на ступеньку рядом с собой и стал успокаивать:
— Не расстраивайся, Юшка. Не так страшен черт, доложу тебе, как его малюют. Обломаем мы Кадилину рога. Вот увидишь! Пошарь-ка получше в талмуде своем Много у тебя там чисел всяких. Найди для меня самое счастливое!
— Найдено было Акулиной-праведницей число это благостное, но невидимым крестиком оно в книге помечено. Тщатся кулаки употребить насилие жестокое супротив семей добродетельных красноярских. Утром нынешним в кущах заиргизных, мимо коих путь Акулины-праведницы простирался, черным вороном каркала стая сатанинская Акима Вечерина. Хлебом-солью привечали Кадилина-дьявола, злоумышлие строили…