Ветер Севера. Риверстейн, стр. 2
– Встать! Кому сказала! Бегом! Еще круг!
Я, шатаясь, встала на четвереньки, кое-как поднялась. Ладони ободраны, нос разбит, ноги болят нестерпимо. И это только начало дня!
– Бего-о-о-ом-м-м!!!
Гарпия с вытаращенными глазами снова замахнулась. Этого удара я уже почти не почувствовала… Шатаясь, заковыляла по дорожке. Бегом это, конечно, трудно назвать, но хоть так. У меня появились серьезные опасения, что если упаду снова, Гарпия оторвется на мне по полной. Послушницы уже закончили пробежку, я уловила несколько сочувственных взглядов. Правда, тайком, никто не хотел разделить мою участь. Я, хрипя и пошатываясь, волочилась по дорожке, из носа капало, и я вытирала его рукавом, оставляя на ткани красную полоску.
Еще и стирать придется. А на холоде сохнет долго… Это плохо. Или так пойти на занятия?
Нет, нельзя. Мне предстоит урок святопочитания и смирения у арея Аристарха, он хоть и не Гарпия, но гад еще тот. Лучше в мокрой пойду!
Я сосредоточенно переставляла ноги. Ворота маячили где-то вдалеке и, кажется, совсем не приближались. Эх, не доползу…
Надо подумать о чем-нибудь, что отвлечет меня от боли в ногах, от душащих слез и бесконечной усталости.
В голову опять полезло видение удобного топчана с теплым пушистым покрывалом… Мягким-мягким, теплым-теплым… Надо встряхнуться.
«Ветер крылышки мне дарит, в спинку ласково толкает… Укрывает, закрывает, помогает, помогает… – забормотала я себе под нос детскую песенку. – Снег пушистый все укроет, успокоит… успокоит…»
А как там дальше? Забыла!
Ох! За детской считалочкой даже не заметила, как доплелась до ворот! Гарпия смотрела дикими глазами, не ожидала, видимо, такой живучести от меня – ходячего трупа, даже хлыст выронила. И медленно, словно через силу, мне кивнула, отпуская.
У меня от радости даже силы появились, и я почти бегом припустила к приюту.
Уже входя в здание, обернулась. Гарпия все так же стояла посреди двора и смотрела мне вслед. От ее взгляда даже на расстоянии у меня мороз пошел по коже – ох, не к добру. Вокруг нее медленно кружились и оседали снежинки. Надо же, а я и не заметила, когда снег пошел.
Первый в этом году.
Завтрак я пропустила. Пока плелась дополнительный круг, пока судорожно застирывала рукав рубашки, промывала и заматывала тряпицами икры – завтрак закончился.
В животе бурчало уже, кажется, на весь приют, так есть хотелось. Но когда я ворвалась в трапезную, дневальщицы уже отодвигали лавки и мели вениками под столами.
От голода я чуть не завыла.
Кухарка Авдотья осторожно поманила меня пальцем в закуток.
– Ветряна, опять получила? – тихо спросила она. Я понуро кивнула. Понятное дело, кто ж по доброй воле завтрак пропустит? Кухарка жалостливо покачала головой. Из всех наших «попечителей» жалели нас только она да еще травница Данина.
Правда, толку от этой жалости было мало, жалеть и привечать послушниц было строжайше запрещено. И кухарка, и травница – бабы местные, деревенские. Жили в деревеньке бедно, а здесь, в приюте, они зарабатывали хоть какую-то медяшку, и потому ссориться с наставницами им совсем не хотелось, а то живо прогонят.
А Авдотья еще и бездомная, сгорела ее изба в пожаре два года назад, а новую поставить безмужней кухарке никто не захотел. Да и некому особо, в деревеньке одни старики да бесхозные женщины и остались. Потому и бабская жалость их выражалась лишь в печальных вздохах и горестных взглядах на нас – горемык.
– Опять отхлестала?
Я поморщилась и кивнула. Ноги под тряпицами ныли и кровоточили, благо хоть под коричневыми балахонами, которые мы носили, не видно. Но хромала я заметно, и нос опух.
– Ох, бедняжка, за что ж на тебя наша Гар… ох… мистрис Карислава так взъелась!
Я хихикнула. Ну да, Гарпия – это за глаза, конечно, а так-то – мистрис Карислава! Чтоб ее!
Авдотья тоже хихикнула, от глаз ее разбежались лучики морщинок, и я залюбовалась ее добродушным круглым лицом с румянцем и веснушками.
Она же мое осмотрела с грустной улыбкой.
– Какая ты худющая, Ветряна, ужасть… Болезненная, тощая… А с носом-то что, горюшко? Упала?
– Ага, – я беззаботно повела плечом, жадно принюхиваясь к запахам трапезной. Каша сегодня, похоже, была кукурузная. Обычно у Авдотьи она получалась чуть подгорелой и жидковатой, но вкусной.
В горле что-то булькнуло.
Авдотья покосилась на дневальщиц, те сосредоточенно скребли пол вениками.
– Вот, возьми, – в карман моего балахона из передника кухарки перекочевали кусок хлеба с подсохшим сыром и румяное яблоко. Я сглотнула и от счастья еле сдержалась, чтобы не расцеловать ее.
– Тихо ты, – чуть улыбнулась Авдотья, – не шуми. Иди, скоро занятия начнутся. Опоздаешь, опять тебе влетит.
– Авдотьюшка! Спасибо! Вот чтоб тебе замуж выйти! За…
Я задумалась, кого бы такого хорошего пожелать. Все-таки мои познания о женихах были весьма скудны. Да и откуда им взяться – познаниям, кроме противного арея Аристарха, послушницы и мужчин-то не видели. Так, заезжал раз в полгода ректор, толстый, вальяжный мужик, на которого мы смотреть боялись, да порой заглядывали вестники. Ну и деревенские, пропахшие по́том забулдыги, помогали в приюте по хозяйству. Вот и весь наш опыт.
– За богатого! – неуверенно выдохнула я. – И красивого!
Авдотья рассмеялась.
– Ох, бездоля ты, бездоля! Какой богатый-красивый? В нашей глухомани-то? Тут кривых да убогих расхватали, а ты говоришь! И кто на старицу позарится, когда молодки безмужние сидят? Эх, выдумщица ты, Ветряна! – Авдотья пригладила передник и лукаво улыбнулась: – Да и на кого ж я вас брошу, глупых? Давай уже, беги.
Я кивнула и выскочила в коридор, на ходу засовывая в рот хлеб с сыром. Вкусно-то как!
Занятия я отсидела еле-еле. Постоянно клевала носом, клонило в сон. От недосыпа даже чувство голода притупилось. Тем более что помимо подарка Авдотьи и Ксеня обо мне позаботилась – притащила с утренней трапезы постную коврижку с кислой брусникой. Я половину вернула, зная, какая подружка сластена и как редко нам перепадают такие вкусности.
Довольные, мы схрумкали лакомство, поделили мое яблочко и запили все ледяной водой из настенного фонтанчика.
Аристарх нудно бубнил что-то про грехи и искупления, я честно старалась не уснуть. Ксенька пару раз тыкала мне в бок пером, и я вздрагивала, бессмысленно тараща глаза на учителя.
Зато мой жуткий вид пронял даже Аристарха, и меня он сегодня не трогал, только косился неприязненно. Хотя он просто косоглазый, так что косил, может, и не на меня, а на подругу. Поэтому старательно таращились мы обе.
После скудного обеда из пустых щей и ржаной краюшки нас наконец отпустили на подготовку. Девчонки уселись учить писания святых, я же без сил свернулась на кровати. За окошком было серо, снег прекратился, и небо затянула привычная осенняя хмурь.
Глухим отголоском всплыло воспоминание о совсем другой осени: мягкой, переливчатой, бронзово-золотой, с яркими всполохами падающих кленовых листьев, пронзительной синевой неба и острыми, пряными запахами прелой травы. И счастье, беззаботное, спокойное, уверенное счастье – словно еще один запах, такой же естественный и понятный, такой же необходимый…
Когда это было? И было ли вообще? Или снова моя голова выдает желаемое за действительное, странную мешанину из снов и фантазий? Но как радостно окунаться в эти сны!
Здесь, в Приграничье, я такой осени не видела. Может, потому что здесь не было кленов? Только ели. Огромные, стоящие плотной стеной, как суровые колючие стражи, протыкающие острыми макушками хмурое небо.
После холодного лета здесь как-то разом наступала осенняя хмурь, без перехода и подготовки. Беспросветно затягивало тучами небо, и нудный, монотонный дождь выливался на землю грязными серо-желтыми потоками. В один день развозило дороги, превращая утоптанную колею в глинистое, скользкое и непроходимое месиво, и мы грустно вздыхали: осень.