Салимов удел, стр. 114

ИЗ «КАЛЕНДАРЯ СТАРОГО ФЕРМЕРА»

Воскресенье, пятое октября 1975 года. Закат — 19:О2. Восход в понедельник, 6 октября 1975 года, в 6:49. На данном витке Земли, через тринадцать дней после весеннего равноденствия, темновой период в Иерусалимовом Уделе составляет одиннадцать часов сорок семь минут. Новолуние. Стишок, публикуемый «Старым фермером» каждый день, на этот раз гласил: «Деньки теперь короче стали, мы урожай почти собрали.»

ИЗ СООБЩЕНИЙ ПОРТЛЕНДСКОГО МЕТЕО-ЦЕНТРА:

Максимальная температура воздуха в темновой период была зарегистрирована в 19:О5 и составила 62 градуса. Самая низкая, сорок семь градусов, отмечена в 4:О6 утра. Переменная облачность, без осадков. Ветер северо-западный, от пяти до десяти миль в час.

ИЗ РЕГИСТРАЦИОННОЙ КНИГИ ПОЛИЦЕЙСКОГО УПРАВЛЕНИЯ ОКРУГА КАМБЕРЛЕНД: Ничего.

Утром шестого октября никто не объявил Иерусалимов Удел мертвым — никто не знал об этом. Город, как и появившиеся накануне тела, сохранял всяческое сходство с живым.

Рути Крокетт, которая весь уикэнд провела в постели больная и бледная, в понедельник утром пропала. Исчезновение прошло незарегистрированным. Мать Рути лежала в подвале возле полок с домашними консервами, закутавшись в кусок брезента, а Ларри Крокетт, который проснулся действительно поздно, просто подумал, что дочка ушла в школу. Сам он решил не ходить в контору. Он чувствовал слабость, измотанность и головокружение. Грипп, что ли? Было больно смотреть на свет. Ларри поднялся и задернул шторы, взвыв от боли, когда солнечный свет упал на руку. Позже, когда ему станет лучше, надо будет заменить стекло. Оконное стекло с изъяном — не шутка. Так, пожалуй, придешь домой в солнечный день и увидишь, что твое жилище ударными темпами пожирает пламя, а раздолбаи из страхового агентства при министерстве внутренних дел назовут это самовозгоранием и не заплатят ни гроша. Но когда Ларри почувствовал себя лучше, было уже довольно поздно. На мысль о чашечке кофе желудок отозвался приступом тошноты. Ларри смутно недоумевал, куда делась жена, но вскоре эта мысль ускользнула от него. Крокетт вернулся в постель, щупая непонятно откуда взявшийся порез под подбородком (наверное, неаккуратно побрился), натянул простыню до ушей и опять уснул.

Дочь Ларри тем временем спала в эмалевом мраке выброшенного холодильника неподалеку от Дада Роджерса — в ночном мире своего нового бытия, среди сваленного кучами хлама, она сочла авансы горбатого мусорщика более чем приемлемыми.

Лоретта Старчер, городской библиотекарь, тоже исчезла, хотя при ее уединенной жизни старой девы заметить это было некому. Теперь она обосновалась на сумрачном и заплесневелом третьем этаже Публичной библиотеки Иерусалимова Удела. Третий этаж всегда держали на замке (единственный ключ, не снимая, носила на цепочке вокруг шеи сама Лоретта), исключение составляли случаи, когда какому-нибудь особенному просителю удавалось убедить мисс Старчер, что он — человек достаточно решительный, интеллигентный и нравственный, чтобы удостоиться особой милости.

Теперь там покоилась она сама — первое издание совершенно иного рода, такая же новенькая, как в момент своего появления на свет. Ее переплет, так сказать, еще не растрескался.

Исчезновение Вирджила Ратбана тоже прошло незамеченным. Проснувшись в девять в их лачуге, Фрэнклин Боддин туманно отметил, что койка Вирджила пуста, ничего на этот счет не подумал и начал выбираться из постели, чтобы посмотреть, не осталось ли пивка. И рухнул обратно — голова шла кругом, ноги не держали.

«Господи, — подумал он, уплывая обратно в сон. — Что это вчера с нами было?»

А под халупой, в холодке, в нападавших за двадцать лет осенних листьях, окруженный галактикой ржавых пивных банок, попавших сюда через щели в полу, лежал, дожидаясь ночи, Вирджил. Возможно, в серой глине его мозга роились видения жидкости более жгучей, чем самое лучшее шотландское и утоляющей жажду сильнее самого лучшего вина.

Ева Миллер хватилась за завтраком Проныры Крейга, но быстро забыла о нем. Она была слишком занята тем, что регулировала приток и отток постояльцев от плиты. Квартиранты глотали завтрак и, спотыкаясь, отправлялись заглянуть в глаза очередной трудовой неделе. Потом Еву поглотили уборка и мытье тарелок за Гровером Верриллом, будь он проклят, и ни на что не годным Мики Сильвестром — оба стойко игнорировали приклеенное над раковиной объявление «Пожалуйста, мойте за собой посуду», которое висело там не первый год.

Однако, когда в день снова закралась тишина, а отчаянная прорва связанных с завтраком трудов слилась с ровным потоком обычных домашних забот, Ева опять хватилась Проныры. По понедельникам на Рэйлроуд-стрит собирали мусор, и Проныра всегда выносил большие зеленые пакеты с хламом к кромке тротуара — для Ройяла Сноу, который забирал их в свой полуразвалившийся грузовик. Сегодня зеленые пакеты все еще стояли на ступеньках черного крыльца.

Ева подошла к дверям комнаты Проныры и легонько постучала.

— Эд?

Ответа не было. В другой день, решив, что Проныра упился, она просто вынесла бы пакеты сама, сжав губы чуть крепче обычного. Но этим утром в душу Евы закрался червячок беспокойства и, повернув дверную ручку, она просунула в комнату голову.

— Эд? — негромко позвала она.

Комната была пуста. Покорные капризам легкого ветерка занавески то выпархивали в раскрытое окно у изголовья кровати, то возвращались. Ева взялась застилать смятую постель — руки механически делали свое дело. Когда Ева переходила на другую сторону, под правой кроссовкой что-то хрустнуло. Посмотрев под ноги, она увидела на полу вдребезги разбитое зеркальце Проныры в роговой оправе. Ева подняла его и, хмуря брови, повертела в руках. Когда-то это зеркальце принадлежало матери Проныры, и однажды тот отклонил предложение антиквара, который давал за зеркальце десять долларов — а ведь это было уже после того, как Проныра начал пить.

Ева принесла из шкафа в коридоре совок и смела стекло, двигаясь медленно и задумчиво. Она знала, что вчера вечером Проныра пошел спать трезвым и купить пива в десятом часу ему было негде — разве что он подъехал на попутке к «Деллу» или в Камберленд.