Илайес Б Хопкинс, стр. 1

Артур Конан Дойл

Илайес Б.Хопкинс

В Джекманз-Галше его окрестили преподобным, хотя сам он никогда не выражал законных или иных притязаний на сей титул, который, как полагали старатели, являлся своего poда почетным званием, присвоенным Хопкинсу за его изрядные добродетели. К нему привязалось и еще одно прозвище - Пастор, весьма отличительное на австралийском континенте, где паства вечно в разброде, а пастыри наперечет. К чести Илайеса Б. Хопкинса надо сказать, что он нигде и ни при каких обстоятельствах не утверждал, будто имеет духовное образование или иную подготовку, дающую ему право исполнять функции священника. - Каждый из нас старается на участке, отведенном ему господом нашим Богом, а работаем ли мы по найму или же пляшем под свою собственную дудку это не имеет совсем никакого значения, - однажды заметил он, грубой образностью своего высказывания как нельзя лучше потрафив инстинктам обитателей Джекманз-Галша. Никак не оспорить тот факт, что в первый же месяц после его прибытия в Джекманз-Галш у нас явно поубавилось характерных для этого небольшого старательского поселка злоупотреблений крепкими напитками и не менее крепкими эпитетами. Под его влиянием старатели начали понимать, что возможности родного нашего языка не столь ограничены, как они предполагали, и точность выражения мыслей ничуть не пострадает, если не прибегать к помощи витиеватых богохульств и ругательств. К началу 1853 года мы, не сознавая того, весьма остро нуждались в духовном наставнике, способном направить нас на путь истинный. Вся колония была охвачена золотой лихорадкой, но нигде золотоискателям не фартило больше, чем у нас, и материальное процветание очень дурно повлияло на состояние общественной морали. Небольшой наш поселок располагался в ста двадцати с лишним милях к северу от Балларата(1) в извилистом ущелье, по которому протекает горный поток, впадающий в реку Эрроусмит. Никаких сведений или преданий о Джекмане, чьим именем был назван этот населенный пункт(2), не сохранилось. В описываемый период население Джекманз-Галша состояло примерно из сотни взрослых мужчин, многие из которых нашли здесь убежище после того, как обстановка в более цивилизованных поселениях стала слишком неблагоприятной для их пребывания там. Затерявшаяся в их среде горстка благочинных граждан не очень-то могла влиять на этот грубый, кровожадный сброд. Сообщение Джежманз-Галша с внешним миром нельзя было назвать простым и надежным. В буше, простиравшемся между нашим поселком и Балларатом, хозяйничал с небольшой шайкой головорезов, таких же отпетых, как и он сам, грозный бушрейнджер(3), по кличке Носатый Джим, из-за чего путешествие в Балларат было отнюдь не безопасным предприятием. По этой причине добытые обитателями Джекманз-Галша самородки и золотой песок принято было хранить на особом складе, где доля каждого старателя складывалась в отдельную сумку, на которой значилось имя владельца. Обязанности хранителя этого примитивного банка были поручены доверенному человеку по фамилии Уобэрн. Когда на складе скапливалось значительное количество драгоценного металла, вся добыча укладывалась в специально нанятый фургон и препровождалась в Балларат под охраной полиции и определенного числа старателей, которые по очереди выполняли указанную повинность, а из Балларата золото регулярно переправлялось в Мельбурн. Хотя эта система и вызывала задержку золота в Джекманз-Галше, длящуюся порой месяцами - до отправки очередного фургона, с ее помощью надежно расстраивались преступные замыслы Носатого Джима, так как группа, сопровождающая золотой фургон, была слишком многочисленна и не по зубам небольшой шайке бушрейнджеров. В пору, о которой ведется рассказ, Носатому Джиму, по-видимому, ничего не оставалось, как, плюнув на все, покинуть район своего разбойничьего промысла, так что путники, объединяясь в небольшие группы, могли безбоязненно пользоваться дорогой. Днем в поселке царил относительный порядок, поскольку большинство обитателей ломами и кайлами крушили кварцевые пласты или на берегу ручья промывали в лотках глину с песком. С приближением заката старательские участки мало-помалу пустели, а их нечесанные, забрызганные глинистой жижей владельцы неторопливо брели в лагерь, готовые Бог весть на какие проделки. Сначала они наносили визит на склад Уобэрна, где сдавали дневную добычу, точная величина которой записывалась, как полагается, в амбарную книгу, причем каждый старатель оставлял себе некоторое количество молота на покрытие вечерних расходов. Покончив с делом, старатели без удержу и со всем проворством, на какое только были способны, принимались тратить оставшееся на руках золото. Притягательным центром вечерней жизни поселка являлась грубая стойка из досок, положенных на две большие бочки. Это сооружение громко величалось питейным баром "Британия". Дородный бармен Нэт Адаме отпускал здесь дрянное виски по два шиллинга за кружечку или по гинее за бутылку, в его брат Бен выполнял роль крупье в убогой пивнушке, сзади примыкавшей к бару и преобразованной в игорный дом, который всякий вечер бывал переполнен. У Адамсов был еще один, третий брат, но его жизнь безвременно оборвалась в результате досадного недоразумения с одним из посетителей. - Больно вежлив он был, - прочувствованно заметил его брат Натаниэл на похоронах, - а такие люди не заживаются на этом свете. Сколько раз я говорил ему: "Уж коли ты собрался спорить с незнакомым посетителем об оплате за пинту пива, сперва выхватывай оружие, а после начинай спорить и, если увидишь, что тот готов пустить в ход свой револьвер, обязательно стреляй первым". Но брат был чересчур деликатный - сперва начинал спорить, а уж только потом доставал револьвер, хотя вполне бы мог взять посетителя на мушку перед тем, как выяснять с ним отношения. Благородная обходительность покойного обернулась убытками для братьев Адамсов, которые, испытывая после гибели Нилла острую нехватку рабочих рук, вынуждены были принять в компаньоны человека со стороны, что неизбежно привело к значительному сокращению доходов их семейного концерна. Ник Адаме владел придорожной пивнушкой в Джекманз-Галше еще до того, как там нашли золото, и на этом основании мог претендовать на звание старейшего обитателя поселка. Содержатели придорожных пивнушек - весьма своеобразная порода людей, поэтому небезынтересно, пусть даже ценой отступлений от непосредственной темы рассказа, проследить, каким образом умудрялись они сколотить значительный капитал на сельских дорогах, где даже путники - и те в редкость. Обитатели внутренних районов Австралии, иными словами погонщики волов, пастухи и другие работники на овечьих пастбищах, обычно подписывают контракт, по которому соглашаются работать на хозяина в течение года, а то и двух или трех лет за столько-то фунтов стерлингов и определенный харч. Спиртные напитки в таких соглашениях никогда не оговариваются, и работники в течение всего срока работы волей-неволей соблюдают обет трезвости. Деньги им выплачиваются единовременно по окончании найма. Наступает день выплаты заработка. Джимми, рабочий на скотоводческой ферме, входит ссутулившись в хозяйскую контору со шляпой из листьев веерной пальмы в руке. - Доброе утро, хозяин, - говорит Джимми. - Вот, значит, мое времечко вроде бы и вышло. Я, пожалуй, получу с вас чек да и съезжу в город. - Потом вернешься, Джимми? - Известное дело, вернусь; может, недельки через три, а то и через месяц. Надо прикупить кой-какую одежонку, да и проклятые сапоги почитай что совсем развалились. - Сколько, Джимми? - спрашивает хозяин, взяв перо. - Шестьдесят фунтов - по уговору, - раздумчиво отвечает Джимми. - И помните, хозяин, когда пятнистый бык вырвался из загона, вы посулили мне дна фунта; еще один фунт - за купание овец. И еще фунт я заработал, когда овцы Миллара смешались с нашими... - Джимми продолжает говорить еще некоторое время: пастухи редко умеют писать, по память у них отменная. Хозяин выписывает и вручает чек. - Не налегай на выпивку, Джимми, - напутственно советует он. - Не беспокойтесь, хозяин. - Джимми прячет чек в кожаный кисет, и не проходит часа, как он уже не спеша едет на длинноногой своей лошади в город, до которого сто с лишним миль. В течение дня ему предстоит миновать шесть или восемь из упомянутых выше придорожных пивнушек, а по своему опыту он знает, что нарушать длительное воздержание от крепких напитков нельзя ни в коем случае, поскольку выпивка, от которой он основательно отвык, незамедлительно окажет сокрушающее воздействие на его разум. Джимми рассудительно покачивает головой, решая, что ни за какие коврижки не возьмет в рот ни капли спиртного, покуда не покончит со всеми делами в городе. Единственный для него способ на деле осуществить свое решение - это избегать соблазна. Памятуя о том, что в полумиле стоит первая из придорожных пивпушек, Джимми пускает лошадь по лесной тропке, обходящей опасное место. Вооруженный решимостью соблюсти данный себе обет, едет он по узкой тропке и уже мысленно поздравляет себя с избавлением от опасности, как вдруг замечает загорелого чернобородого мужчину, лениво прислонившегося к дереву. Это не кто иной, как содержатель пивнушки, издали заметивший обходной маневр пастуха и успевший напрямик через заросли выйти к тропке, чтобы перехватить его. - Здорово, Джимми! - кричит он поравнявшемуся с ним наезднику. - Здорово, приятель, здорово! - Далеко ли путь держишь? - В город, - отвечает преисполненный стойкости Джимми. - Неужто? Ну что же, пожелаю тебе повеселиться там как следует. Может, зайдем ко мне да пропустим по стаканчику за удачу? - Нет, - говорит Джимми, - я не хочу пить. - Всего-то по стаканчику. - Кому говорят, но хочу, - сердито огрызается пастух. - Ладно, нечего серчать! Мне в общем-то все равно, хочешь ты выпить или не хочешь. Бывай здоров. - Бывай здоров, - прощается Джимми, но не успевает проехать и двадцати шагов, как слышит окрик кабатчика, призывающий его остановиться. - Послушай, Джимми, - говорит кабатчик, снова застигая его. - Буду тебе премного обязан, если ты выполнишь в городе одну мою просьбу. - Что тебе нужно? - Мне нужно, Джимми, переслать письмо. Это очень важное письмо, поэтому я не могу доверить его первому встречному. Тебя я знаю, и, если ты возьмешься доставить его, у меня просто камень с души свалится. - Давай письмо, - лаконично говорит Джимми. - У меня его с собой нет, осталось в хижине. Пойдем со мной. Это совсем близко, четверти мили даже не будет. Джимми неохотно соглашается. Когда они достигают хижины-развалюхи, кабатчик приглашает пастух ха спешиться и зайти в дом. - Давай сюда письмо, - отвечает Джимми. - Понимаешь, оно еще не совсем дописано, но я мигом его закопчу, а ты пока присядь на минуточку. И вот пастух уже заманен в пивную. Наконец письмо готово и вручено. - Ну а теперь, Джимми, - говорит кабатчик, - прими на посошок стаканчик за мой счет. - Ни единой капли, - отвечает Джимми. - Ах вот как! - тон у кабатчика оскорбленный. - Ты чертовски гордый и не желаешь пить с парнем наподобие меня! Раз так, давай письмо назад. Будь я трижды проклят, если приму одолжение от человека, который брезгует выпить со мной! - Ладно уж, не серчай, - говорит Джимми. - Так уж и быть, налипай по стаканчику, и я поеду. Кабатчик вручает пастуху оловянную кружку, до половины налитую неразбавленным ромом. Как только Джимми ощутил знакомый запах, к нему возвращается желание выпить, и он единым глотком осушает кружку. В глазах его появляется блеск, а на щеках - румянец. Кабатчик пристально смотрит па него. - Можешь теперь ехать, Джим, - говорит он. - Спокойно, приятель, спокойно. - отвечает пастух. - Я ничуть не хуже тебя. Раз уж ты угощаешь, можем и мы угостить. - Кружка снова наполняется, И глаза Джимми начинают блестеть еще ярче. - Ну а теперь, Джимми, по последней за благополучие сего дома, - говорит кабатчик. - И тебе пора ехать. Пастух в третий раз прикладывается к кружке, и с этим третьим глотком у него улетучивается всякая настороженность и все благие намерения. - Послушай, - говорит он малость осипшим голосом, доставая чек из кисета, - возьми вот это, приятель, и будешь приглашать всех на дороге выпить за мое здоровье кто чего сколько пожелает. Скажешь им, когда все будет истрачено. И Джимми, покончив с самой мыслью добраться когда-либо до города, в течение трех-четырех недель валяется в пивнушке, пребывая в состоянии глубоного опьянения и доводя до аналогичной кондиции всякой путника, которому случается оказаться в этих местах. Но вот приходит утро, когда кабатчик извещает его: - Монета кончилась, Джимми, пора бы тебе снова отправляться на заработки. - После чего пастух для протрезвления обливается водой, вешает за спину одеяло с котелком, садится на лошадь и отправляется на пастбище, где ждет его очередной год трезвости, оканчивающийся месяцем беспробудного пьянства.