Библиотека мировой литературы для детей, т. 39, стр. 57

Тут его осенила мысль, и, вместо того чтобы вернуться к своему табурету, он решил выйти из хижины и посмотреть, не едет ли хозяин.

— Пойдем, Тара! — закричал он, направляясь к дверям. — Пойдем, старый пес, поднимемся на обрыв и посмотрим, не видно ли на равнине хозяина. Мастеру Морису будет приятно, если он увидит, что мы с тобой о нем беспокоимся.

Пройдя через поросшую лесом речную долину, ирландец в сопровождении собаки поднялся по откосу и очутился на границе прерии.

Она простиралась на восток на расстояние около мили.

Заходящее солнце светило ему в спину. На плоской равнине кое-где торчали кактус или одинокая юкка. Больше ничто не заслоняло дали. Даже койот не мог бы пробежать здесь незамеченным.

Вдали на самом горизонте виднелась темная полоса лесных зарослей.

Фелим молча смотрел в ту сторону, откуда должен был приехать хозяин.

Ждать ему пришлось недолго. Из-за деревьев на горизонте показался всадник, направлявшийся к Аламо. Хотя их разделяла еще целая миля, верный слуга сразу узнал в нем своего хозяина. Полосатое серапе, сотканное индейцами племени навахо, которое Морис всегда брал с собой в дорогу, нельзя было не узнать. Его яркие полосы — красные, белые, синие — отчетливо выделялись на фоне равнины.

Правда, Фелима удивило, почему хозяин набросил серапе на плечи в такой душный вечер, вместо того чтобы свернуть его и привязать к седлу.

— Тара, песик мой! Чудно что-то! Сейчас такая жара, что впору на камнях жарить мясо, а он этого будто и не замечает. Не схватил ли он простуду в этой конуре у Обердофера? Наша хибарка — настоящий дворец по сравнению с ней. Свинья и та не захотела бы там жить.

Фелим некоторое время молча наблюдал за всадником. Тот был уже на расстоянии полумили.

— Господи боже мой! — воскликнул Фелим. — Что же это он придумал? Натянул серапе на голову… Нет, это он, наверно, шутит, Тара. Он хочет, чтобы мы с тобой удивились. Ему вздумалось подшутить над нами… Господи, что это? Похоже, что у него нет головы. Право, нет! Что же это значит? Пресвятая дева! Ведь если не знать, что это хозяин, можно до смерти напугаться! Да хозяин ли это? Наш хозяин вроде повыше. А голова? Святой Патрик, спаси нас и помилуй, где же она? Вряд ли под серапе. Не похоже как будто… Что же все это значит, Тара?

В тоне ирландца слышался ужас; соответственно изменилось и выражение его лица. Собака, стоявшая немного впереди Фелима, тоже была встревожена. Она чуть присела и, казалось, готова была прыгнуть вперед. Испуганными глазами она уставилась на всадника, который был теперь уже на расстоянии каких-нибудь полутораста шагов.

Когда Фелим задал последний вопрос, закончивший длинную тираду, Тара жалобно завыла, будто отвечая ему.

Вслед за этим собака, словно почуяв недоброе, сорвалась с места pi бросилась навстречу странной фигуре, которая вызвала такое недоумение и у Фелима и у нее.

На бегу она отрывисто взвизгивала; этот визг был совсем не похож на тот бархатистый, ласковый лай, каким она обычно приветствовала возвращающегося домой мустангера.

Не переставая визжать, Тара подбежала к всаднику; гнедой, в котором Фелим уже давно узнал лошадь хозяина, круто повернул и поскакал обратно.

Когда лошадь поворачивалась, Фелим увидел — или ему показалось, что он увидел, — то, от чего кровь застыла в его жилах и мороз пробежал по коже.

Он увидел голову — голову всадника, но не на ее законном месте — не на плечах, а в его руке, у передней луки седла!

Когда лошадь повернулась к нему боком, Фелим увидел — или ему показалось, что он видит, — страшное, окровавленное лицо, наполовину заслоненное кобурой.

Больше он ничего не видел. В следующую секунду Фелим повернулся спиной к равнине и помчался вниз по откосу со всей скоростью, на которую только были способны его подкашивающиеся ноги.

Глава XLIV

Четверо команчей

Фелим бежал не останавливаясь и не оглядываясь; его рыжие волосы встали дыбом и чуть было не сбросили шляпу с головы. Прибежав в хижину, он закрыл дверь и забаррикадировал ее тюками и свертками, которые лежали на полу.

Но и после этого он не чувствовал себя в безопасности. Разве могла защитить дверь, хотя бы даже запертая на засов, против привидения?

А то, что он видел, конечно, было привидением. Разве кто- нибудь когда-нибудь встречал такое? Человек едет верхом на лошади и держит в руке собственную голову! Разве кто-нибудь когда-нибудь слыхал о таком? Конечно, нет — во всяком случае, не Фелим О’Нил.

Вне себя от ужаса, он метался по хижине: то садился на табурет, то снова вскакивал и подкрадывался к двери, не смея, однако, ни открыть ее, ни даже заглянуть в щелку.

Порою он дергал себя за волосы, судорожно сжимал руками виски и протирал глаза, точно стараясь убедиться, что он не спал и на самом деле видел эту жуткую фигуру.

Только одно обстоятельство немного успокаивало Фелима: спускаясь по откосу, он, пока голова его была еще над краем обрыва, оглянулся и увидел, что всадник без головы уже далеко от Аламо и скачет галопом к лесу.

Если бы не это воспоминание, ирландец, метавшийся по хижине, был бы перепуган еще больше.

Долго он был не в силах говорить и только иногда испускал какие-то бессвязные восклицания.

Через некоторое время к Фелиму вернулось если не спокойствие, то, по крайней мере, способность рассуждать, и он снова обрел дар речи. Тут посыпались бесконечные вопросы и восклицания. На этот раз он обращался только к самому себе. Тары не было около него, и она не могла принять участия в разговоре.

Он говорил тихим шепотом, словно опасаясь, что его кто-нибудь подслушивает за стеной хакале.

— Господи боже ты мой! Не может быть! Это не он! Святой Патрик, защити меня! Но кто же тогда? Ведь все было как у него! Лошадь, полосатое серапе, гетры на ногах, да и сама голова… вот разве только лицо не его. На лицо я тоже посмотрел, да только не разобрал, — где уж там, когда оно все в крови! Ах! Это не мог быть мастер Морис! Нет! Нет! Это был сон. Я спал, и мне все привиделось. А может, виски виновато? Но я не был настолько пьян, чтобы такое почудилось. От этого я не стал бы пьян. Я выпивал вдвое больше — и то ничего, даже язык не заплетался. Ей-богу! А если я был пьян, то как же я теперь трезвый? Ведь не прошло и получаса, как я видел все это, а я трезв, как судья. Кстати, вот и сейчас-то не худо бы выпить капельку. А то ведь я глаз не сомкну всю ночь и все буду думать. Что это за наваждение? И где хозяин, если это не он? Святой Патрик! Охрани бедного, одинокого грешника — ведь кругом него только духи и привидения…

После этого обращения к католическому святому ирландец с еще большим благоговением обратился за помощью к другому богу, издревле известному под именем Вакха [35].

Последний услышал его мольбы. Уже через час после того, как Фелим преклонил колени перед алтарем языческого божества, представленного в образе бутыли с мононгахильским виски, он освободился от всех страданий и лежал на полу хакале, позабыв не только о зрелище, которое насмерть перепугало его, но даже о собственном существовании.

В хижине Мориса-мустангера не слышно ни звука — даже часы не напоминают своим тиканьем о том, что время уходит в вечность и что еще одна ночь спустилась на землю.

Звуки слышны лишь снаружи. Но это привычные звуки — ночные голоса леса: журчит ручей, шепчутся встревоженные ветерком листья, стрекочут цикады. Изредка раздаются крики какого-нибудь зверя…

Наступила полночь, но от только что взошедшей яркой луны светло, как утром. Серебристые лучи, освещая землю, проникают в самую чащу леса и бросают полосы света среди черных теней деревьев.

Отдавая предпочтение тени перед светом, продвигаются несколько всадников.

Их немного — всего лишь четверо, но вид их внушает страх. Обнаженные красные тела, татуировка на щеках, огненные перья, торчащие на голове, сверкающее оружие в руках — все это свидетельствует о дикой и опасной силе.