Год Людоеда. Время стрелять, стр. 59
— Да я бы такое чудовище голыми руками задушил! — не выдержал Станислав. — Я считаю, что все эти злодейства совершаются, по большому счету, из-за человеческой распущенности! Казнить бы таких выродков прилюдно и еще по телевизору показывать — сразу бы другие твари попритихли!
— Ну вот и они, наверное, примерно так же думают, — понимающе склонил голову Герман. — А Евгений Трофимович — человек догадливый и все эти годы всячески пытается отдалить день своего выхода из больницы.
— Так он здоров или нет? — нервно перебил Борис. — Вы скажите: он что, здесь тоже на кого-нибудь нападал?
— Здесь — нет, — Деменцев снял очки, и гостям предстали его темные, слегка скошенные к носу воспаленные глаза. Он достал из кармана халата платок и начал протирать стекла. — Конечно, у нас тоже случались разные инциденты, но в целом контроль за больными поставлен на очень высоком уровне, и мы подобных рецидивов не допускаем. Но вот когда к нам недавно приезжал выступать детский оркестр, Малек написал мне заявление с просьбой исключить его встречу с гостями. В то же время у него постоянно изымают рисунки и фотографии детского порно. Каким образом они к нему попадают, мы пока не знаем.
— Единомышленники, что ли? — Весовой заметно разрумянился, ухватил пальцами в области груди свой белый свитер и начал его потряхивать. — Вот они как своих поддерживают!
— Это не исключено, — Герман надел очки и осмотрел гостей. — Хотите еще кофе или чаю? Вода рядом с тобой, Федя, ты дотянешься?
— Конечно, Гера, о чем речь?! — Борона извлек бутыль с питьевой водой. — Интересно, чьи это пациенты «Экстаз-холл» заминировали?
Глава 25
ЗАКРЫТЫЕ ГРОБЫ
Если бы не помощь Ларисы и Филиппа, Ангелина бы, конечно, ни за что не справилась с этими двойными похоронами: она действительно как-то крепко надломилась за последние дни. Ну а могло ли быть иначе? Она ведь потеряла все, что имела в этой жизни, — свою единственную кровную дочь! Безусловно, у нее остались все те, как было принято говорить, пять, а на самом деле куда больше: те девочки, а теперь уже в большинстве зрелые женщины, которых она когда-то тоже назвала своими дочерьми, — так уж ей нравилось обращаться к тем, кто попадал под ее опеку, но все-таки не она их рожала, а это, оказывается, на самом деле очень важно.
Большинство участников похорон, да и тех, кто постоянно звонит на радиостанции и заказывает песни ее дочери, знали ее бедную девочку только как идола российской эстрады. Наверное, им и в голову не могло прийти, что разухабистую Лялю Фенькину, ее несчастную доченьку, звали Людой, Людочкой, Лялечкой, что она очень любила сыр, сырки в глазури и малину.
Бывший муж Ангелины, криминальный авторитет Лазарь Вершков, оказывается, тоже был ей по-своему дорог, хотя и причинил ей ой как много зла, а по сути, просто сломал ей жизнь.
Лариса занималась всеми светскими приготовлениями, а Филя взял на себя решение остальных чисто похоронных вопросов. К сожалению, на протяжении всей церемонии оба гроба оставались закрытыми. А на что, собственно, там было смотреть? Фрагменты тел, как их называли эксперты, а скорее всего, никакие не фрагменты, а просто невесть что, — ну да ладно, что с них-то взять? Хоронить-то надо! Вот и набросали в полиэтиленовые мешки каких-то кусков.
Ангелина помнила о том, что она долго сидела возле гроба в одном из залов морга, где началось прощание. Она сидела и разговаривала со своей доченькой, иногда, впрочем, обращаясь к бывшему супругу. Шмель вспоминала о том, что были они с Лялечкой не только матерью и дочерью, но и подружками, а иногда даже учительницей и ученицей, причем ученицей становилась Ангелина, такая уж Лялечка была умница.
Шмель старалась не плакать и говорила об этом, но иногда все равно не могла удержаться, и слезы струились по ее вздрагивающим щекам.
Людей было очень много, причем достаточно разномастная публика: в основном это были друзья Ангелины и Лялечки, ее поклонники, окружение Лазаря и братьев Волтузиных, похороны которых должны состояться через два дня. Если, конечно, снова что-нибудь не произойдет, а ждать сейчас можно уже чего угодно!
После поминок в ресторане Ангелина пригласила всех к себе. Собственно, Руслан с ребятами уже и так числились ее постояльцами, не говоря уже о пасторе Джоне, а к ним она еще добавила Тимура и Ларису. С Левшой на похоронах была Офелия, которую Шмель пару лет назад так удачно послала к нему на блат-хату. Сейчас он притащил Засыпную к Ангелине, но она не возражала — хорошо еще Кристинку не захватил, а то бы у нее дома образовался второй приют!
Они сидели в гостиной и вспоминали то лучшее, что связывало их с ушедшими от них Лазарем и Лялей, отцом и дочерью, ставшими жертвами невесть откуда взявшегося наемного убийцы. Зеркала были занавешены черной тканью, окна зашторены, на столе горели свечи.
— Очень крепко! Очень часто! — лицо Джона покрылось аллергическими пятнами, глаза заплыли слезами, а Левша все подливал и подливал присутствующим: кому водку, кому коньяк, кому вино. — Очень много!
— Ничего-ничего, янки, держись! — подбадривал пастора Драев, пытаясь вновь наполнить его емкость и не забывая по-хозяйски оглаживать молчаливую Офелию. — Давай, брат, людей по-человечески помянем! А денежки тютю, да?
— Янки — это не есть самый лучший слова, если я тебе брат! — американец надеялся прикрыть свой бокал рукой, но Руслан уже успел нацедить ему граммов сто водки. — Будет плохо, если я называй тебя москаль, да?
— Ничуть! Мне такие погоняла до фени! Главное, чтобы не позорные были! — Левша похлопал Джона по спине: — Ну давай, святой отец, за то, чтобы им земля была пухом! А вы чего? — с угрожающей улыбкой посмотрел Драев на своих попутчиков. — Давайте, пацаны, обжигайтесь!
Все выпили. Лариса и Ангелина сидели, обнявшись, и тихо плакали, Офелия смиренно напряглась в объятиях Руслана, Тимур презрительно смотрел на американца.
— А что, господин Джон, вы тут у нас какую религию проповедуете? Христианство? — Острогов склонил голову набок.
— Ну да-да, христианство! — с готовностью ответил пастор.
— Неужто православие? — продолжал допытываться шеф ООО «Девять миллиметров».
— О, ноу! — взмахнул руками Джон. — Я не ортодокс!
— Тогда что, католичество? — не унимался Тимур.
— Да-да! — закивал головой пастор. — Мы ближе к протестантству.
— Ну как это понимать — ближе? — Острогов приблизился к американцу. — Какая-нибудь секта, что ли?
— Нет-нет, это не есть секта, это есть истинная вера, но немножко другая, — отпрянул Джон. — Каждый человек имеет право на собственную веру! Это и есть демократия!
— Господи, да перестаньте вы все-таки спорить! — взмолилась Шмель. — Бог-то один, вот и верьте в него, как умеете! Что вам, Бога не поделить, на самом деле?
— Ну что ты им объясняешь? — принялась размеренно гладить подругу по голове Мультипанова. — Сами они разберутся — мужики грамотные!
— Ангел, не переживай! — Драев начал разливать водку. — Давайте выпьем за то, чтобы нам тоже, грешным делом, рай не проскочить!
— О, ноу! Ай кен нот! — пастор истерично замахал руками. — Я уже хорошо пьяный!
— Головка — бо-бо! Денежки — тю-тю! — резюмировал Чистый, глаза которого тоже уже сходились к переносице. — Хитер бобер, а лиса еще хитрее!
— Слышь, попал наш высокий иностранный гость в расклад, да? — Стрелок с восхищением посмотрел на Левшу. — Напоили святого отца! Сейчас он тут нам и рок-н-ролл спляшет!
— Я пошел отдыхать, буду спать! — сообщил американец, с трудом поднимаясь с дивана. — Плохая погода плавать!
— Что он сказал? — изобразил удивление Чистый. — Я в эту тему, конкретно, не въезжаю!
— Да ладно тебе на него переть, братан! Он же нерусский, в натуре, что он понимает? — стал урезонивать своего друга Стрелок. — Прикинь, если мы с тобой вот так в Америку приедем, а там нас начнут прессовать: зачем тебе такая засада?