Тень Императора (СИ), стр. 21

Глава третья.

Афарга

Седмица, отведенная под Торжище, была на исходе. По ясному, безоблачному до сих пор небу поплыли редкие пока тучи, и часть скотоводческих племен начала откочевку в Красную степь. Газахлар повел своих людей к Спящей деве, наотрез отказавшись брать с собой Эвриха, и тот, воспользовавшись тем, что поток нуждавшихся в помощи глухих, слепых и увечных изрядно поуменьшился, уговорил Джинлыка взять его на рыбалку. Не на ту, с сетями, которая обеспечивала благополучие озерников и стала возможной лишь после установления торговых связей с Мванааке и другими городами империи, и не на ту, в которой участвуют преимущественно подростки и старики, бродящие по мелководью с плетеными корзинами, - ничего нового в них для арранта не было. Нет, он стремился увидеть рыбную ловлю с гарпуном, процветавшую здесь недолгое время до появления сетей и устраиваемую теперь преимущественно во время свадебных торжеств, дабы жених и его друзья могли продемонстрировать соплеменникам свою удаль и сноровку.

Желающих посмотреть на неё с катамаранов или с долбленок оказалось великое множество, и все же Эврих удостоился чести попасть в число зрителей, коим посчастливилось наблюдать за происходящим из первого, если так можно выразиться, ряда амфитеатра. Как уж этого удалось добиться Джинлыку - одному Великому Духу ведомо, но катамаран, на который пригласили арранта, был среди полудюжины плывших в непосредственной близости от трех скользких бревен, скрепленных в некое подобие крохотного плота, заменившего жениху привычную лодку-долбленку.

Балансируя на носу неустойчивого плотика, Гурьям сноровисто работал двухлопастным веслом, пристально всматриваясь в насыщенную голубизной воду. Справа, слева и чуть позади плыли на таких же трехбревенных плотиках его сверстники. Все они рассчитывали на добычу, но загарпунить первого машшала должен был, естественно, жених. Ему же первому следовало и обнаружить гигантскую рыбину, но, судя по тому, как он временами оглядывался на товарищей, ожидая услышать условный сигнал или увидеть поданный знак, сейчас они высматривали добычу для него.

В отличие от Гурьяма и его друзей, плывущие на двух десятках каноэ - целой нарядно убранной флотилии - совсем, казалось, не интересовались происходящим в глубинах озера. Женщины и девушки, восседавшие на предназначенных для пойманной рыбы помостах, весело болтали между собой и подшучивали над мужчинами, даже не пытавшимися придать своим лицам серьезное выражение. На тех, кто побогаче, были яркие одеяния из привозной ткани, те, что победнее, прицепили к сделанным из табапы юбочкам и передникам пестрые ленты, также доставленные сюда купцами из Города Тысячи Храмов.

Поднимаясь вверх по Гвадиаре, а потом и по Улле, Эврих неоднократно видел, как деревенские женщины изготавливают табапу - материю из особым образом обработанного луба деревьев. Наблюдал за тем, как его вымачивают, отбивают деревянными колотушками и покрывают ярким орнаментом. Из табапы приречные жители делали не только одежду, но и ковры, охотно приобретаемые купцами из Мванааке. От соседей своих осевшие на берегу Голубого озера ранталуки и переняли секреты изготовления табапы, изделия из которой повсеместно заменили здесь плетенные из травы одеяния и циновки кочевников. Полностью, впрочем, с обычаями предков равранталуки, все чаще именовавшие себя озорниками, не порвали, о чем свидетельствовали украшавшие катамараны и сновавшие между ними лодки-долбленки ветки степной акации. Дерево это скотоводы почитали едва ли не больше, чем остальные обитатели империи почитали хасу. И не без причины. Дело в том, что почки на степной акации набухали обычно за две-три седмицы до начала дождей, а близ Голубого озера на этих деревьях уже появились первые мелкие листочки. Как же кочевникам не любить провозвестницу сезона дождей, от которых зависело не только их благополучие, но и самая жизнь?

Кроме того, имелся у степной акации замечательный брат - пылецвет - редкий в здешних местах представитель листопадных деревьев, листья коего распускались лишь в сухой сезон. Видеть это дивное дерево, сбрасывающее листву перед наступлением влажного сезона и раскрывающего почки с началом засухи, арранту ещё не доводилось, но наслышан он был о нем немало. Пылецвет был поистине чудом, ибо единственный оживал, когда все вокруг гибло, давая прекрасный свежий корм диким животным и домашнему скоту. Без него Красные степи на полгода становились бы необитаемыми, и их жителям приходилось бы откочевывать туда, где сохранялись зеленые травы и кустарники. Его-то ранталуки и иные кочевники почитали более всех иных растений, однако возле Голубого озера пылецвет не произрастал, и свою любовь к нему озерники перенесли на степную акацию...

Сидящие на Эвриховом катамаране зашумели, замахали руками, и аррант понял, что начинается самое интересное: жених заметил машшала - рыбину весом и размерами превосходящую порой взрослого человека. Судя по огромным белым хребтам, виденным им на краю рыбачьего поселка, такая добыча попадалась здесь нередко, хотя основной пищей и предметом торговли являлась тилапия, рыба, выраставшая до локтя длиной, которую озерники в больших количествах сушили на высоких решетчатых козлах, сделанных по образу и подобию тех, которые издавна строят на берегу Гвадиары рыбаки Города Тысячи Храмов.

Эврих отыскал глазами Гурьяма в тот самый миг, когда он, бросив между бревнами весло, подхватил гарпун и метнул его прямо перед собой, в невидимую зрителям цель. Увенчанный зазубренным наконечником шест без звука ушел в воду, привязанная к нему бечева начала разматываться, затем натянулась, и крохотный неустойчивый плот стремительно понесся вперед. Жених взмахнул руками, наклонился вперед, с трудом удерживая равновесие. Обретя его, попятился к корме, дабы плот не зарылся носом в воду. Перед связанными бревнами то вскипали, то исчезали пенные бурунчики, и аррант испугался, что смельчак вот-вот кувырнется в озеро. Ничего страшного в этом не было, но кому же охота в день собственной свадьбы становиться всеобщим посмешищем?

- Почему он не ляжет на плот? Смоет ведь парня!

- Э, нет! Так нельзя. Хороший рыбак так не сделает. Иначе люди скажут: рыба победила человека. Гурьям должен изловить машшала стоя, иначе будут смеяться больше, чем если он просто бултыхнется в воду... - принялись объяснять арранту сразу же несколько человек, сидящих на помосте между долбленками.

- А-а-а... Ну тогда конечно, - поспешил признать свою ошибку Эврих.

Между тем плот жениха стал замедлять ход, бечева заметно ослабла, потом вновь натянулась. Теперь уже рыбак тянул свою жертву, и вскоре из воды показалась спина машшала, покрытая крупной золотисто-красной чешуей. Один из катамаранов устремился к Гурьяму, и дюжина рук помогла удачливому рыбаку затащить умирающую рыбину на помост.

Машшал был именно таким, каким описывали его озерники: четыре локтя в длину, могучий и прекрасный. Нужны были на редкость зоркий глаз и твердая рука, дабы разглядеть и поразить с шаткого плота золотистую рыбину в голову, в самое уязвимое место. Ведь если бы Гурьям не попал точно в цель, охота была бы безнадежно испорчена - машшал порвал бы бечеву, мог перевернуть плот, а то и утащить человека под воду...

С одного из плотов, удалившихся от флотилии катамаранов, донесся радостный вопль: кто-то из приятелей Гурьяма обнаружил ещё одну рыбину. Рыбалка, а точнее, охота с гарпуном продолжалась. На этот раз, однако, преследовать добычу ринулись сразу три охотника - рыба-оса считалась неизмеримо худшим трофеем, чем машшал, но добыть её было несколько сложнее из-за удивительной живучести.

Даже после того, как в неё вонзились два из трех брошенных одновременно гарпунов, она довольно долго таскала парней по озеру, и охотникам пришлось проявить немалую ловкость, чтобы не столкнуться друг с другом и не шлепнуться в воду. За перипетиями их борьбы с неутомимой рыбой-осой, темно-серебристая спина которой была усеяна ярко-желтыми полосами и пятнами, а пасть полна устрашающего вида крючковатых зубов, Эврих, впрочем, понаблюдать как следует не сумел. За охотниками на рыбу-осу отправился лишь один катамаран, остальные же сбились в кучу, дабы каждый из сидящих в них мог отведать кусочек вырезки из спины машшала, которая, будучи полита острым, заранее приготовленным соусом, оказалась и впрямь недурна.