Убить сову (ЛП), стр. 91
Я скребла губы, пока они не начали кровоточить, но кровь не могла смыть сотню детских поцелуев, когда меня заставляли прикасаться к его губам. Я ненавидела его уже тогда и считала, что заслуживаю за это ада. Злобный ребёнок. Испорченный ребёнок. Дитя сатаны. Чти отца твоего... Почитай твоего пастыря. Чти Отца твоего Небесного. Повинуйся им. Люби их. А каков долг отца перед ребёнком? Избивать и наказывать, гнуть и ломать по своей воле и называть это любовью. А сломленного считать послушным, искупившим грех кровью. Этого хочет от нас Отец — раболепия, лести, преданности побитой собаки, слёз испуганного ребёнка в ночи? Его радует наш страх?
Январь. Канун дня святой Агнес
Ночь гаданий на любовь. А ещё в эту ночь воют псы преисподней, предсказывая неминуемую смерть или несчастья.
Беатрис
— Что, чёрт возьми, ты делаешь, женщина? — Пега вцепилась в моё запястье и оттащила от банок.
Я почти закончила. Почти все банки и флаконы в лечебнице были ободраны и ждали, когда я подпишу их своей рукой. Оставалось только две. Я попыталась освободиться от её хватки, но Пега держала слишком сильно. Она причиняла мне боль.
Кухарка Марта смотрела на обрывки пергамента на полу.
— Все этикетки Целительницы Марты сорваны. Вырваны все записи из её книг. Зачем, Беатрис, зачем?
Я не слышала, как они подошли. Я была слишком занята. Кухарка Марта казалась удивлённой, хотя я не понимала причины.
— Я должна написать новые, — терпеливо объяснила я.
Кухарка Марта такая бестолковая. Ей нужно объяснять даже самые очевидные вещи. Закусив губу, она бросила взгляд на Пегу. Потом успокаивающе погладила мою руку — словно я нуждалась в утешении.
— Но, дорогая, ведь теперь мы не знаем, где какое лекарство или микстура.
Я пнула ногой обрывки.
— Это писала Целительница Марта. И это, и это тоже. Я не могла всё так оставить. Я должна привести лечебницу в порядок. Османна не вернется. Я теперь Марта, я должна подписать всё сама, иначе никто не поймёт, что это моё.
— Если ты так управляешься с лечебницей — помоги нам Боже, — возмутилась Пега. Почему ты не делала этого с одной банкой за раз? Как теперь узнать, где что?
Я смотрела на неё. Пега ничего не поняла. Нужно избавиться от старого и начать всё заново. Как можно писать свои этикетки, если видишь старые? Они же тогда будут не мои, просто копии её записей.
Во дворе загрохотала повозка, послышались крики полудюжины встревоженных голосов. Пега оказалась у двери быстрее меня. Из повозки помогли выйти Учительнице Марте — она склонила голову на плечо Пастушки Марты, глаза полузакрыты. Обе были заляпаны грязью и отбросами. Пега подхватила Учительницу Марту и понесла в лечебницу. Пастушка Марта и ещё несколько женщин двинулись за ней. Хозяйка Марта так и осталась сидеть наверху повозки, нахохлившись, как ворона, и не отпуская вожжи. Похоже, она не заметила, что повозка остановилась. Она тоже была вся в грязи, словно ее забрасывали мусором. В складках плаща застряла гнилая капустная кочерыжка.
Не надо было им ездить в деревню, рискуя жизнями ради этой шлюшки Османны. Толпе следовало забрасывать только её, и камнями, а не капустой. На лбу у Хозяйки Марты виднелся неглубокий кровоточащий порез. Я тронула её руку — холодная, как смерть.
— Ты ранена, Хозяйка Марта. Позволь, я тебе помогу.
Хозяйка Марта испуганно взглянула на меня, оттолкнула руку.
— Сперва я должна поговорить с Настоятельницей Мартой. Где она?
— Но у тебя лоб в крови. Сначала позволь тебя осмотреть. Если не перевязать — может загноиться. Это моя обязанность.
Она коснулась рукой лба, удивлённо посмотрела на вымазанные кровью пальцы.
— Ничего страшного. Не суетись, Беатрис, — Хозяйка Марта отодвинула меня в сторону и слезла с повозки. — Где Настоятельница Марта?
— В часовне, думаю. — В последние дни она, кажется, больше нигде и не бывает. — Но ты должна позволить мне помочь...
Она не ответила, только отряхнула плащ и зашагала к часовне.
В лечебнице бегинки столпились вокруг Учительницы Марты.
— Меня схватил один из деревенских, — она приложила руку к груди.
Пега присела у очага, сунула раскалённую докрасна кочергу в кубок с элем, из которого с громким шипением вырвался пар.
— Вот, выпей, пока горячее. Так он причинил тебе боль?
Учительница Марта покачала головой.
— Но он... он сказал... — слова утонули в рыдании, — сказал...
— Что сказал? Выкладывай.
На вопрос тихо ответила Пастушка Марта. В углу, у её ног, сидел Леон, положив голову ей на колени и глядя грустными глазами, как будто понимал — что-то не так.
— Он обвинил нас в противоестественных действиях, — спокойно сказала Пастушка Марта. — Ну, понимаете, безнравственная связь между женщинами, только он сказал другими словами.
Пега громко фыркнула.
— Уж, наверное, другими. Да, в таком меня впервые обвиняют. Проститутка да шлюха — дело обычное, а это что-то новое. Осмелюсь предположить, они считают Настоятельницу Марту хозяйкой борделя, удивительно, что не выстроились в очередь к воротам. Такие уж у мужчин странные причуды. Пега хлопнула Учительницу Марту по спине, отчего та поперхнулось вином.
— Да ладно, парочка прозвищ, блудливая рука и несколько тухлых яиц. Я считала, что легко отделалась, когда мне попадало и побольше. Но ближе к делу — вы видели девчонку?
Учительница Марта покачала головой.
— Ты не понимаешь. Они перекрыли дорогу, не давали нам проехать. Мы пытались... А они кричали и глумились — целая толпа с камнями и палками. Отец Ульфрид стоял и смотрел. Ничего не делал. Если бы Хозяйка Марта не ударила того человека кнутом и не втащила меня обратно в повозку...
Она снова разрыдалась. Я обняла её.
Пега мрачно кивнула.
— Мастера Совы подстрекают деревенских, а все мы знаем, кто их хозяин. У Османны больше силы духа, чем я ожидала — сопротивляться этому жирному старому ублюдку.
— Даже слишком много, — сказала я. — Только посмотри, сколько проблем у нас из-за неё. Всё случившееся — вина этой глупой девчонки.
Минуту Пега молча глядела на меня, потом ответила.
— Может и так, но всё же, думаю, я недооценила эту девочку. Я бы воспротивилась д'Акастерам из чистого озорства, как делала уже не раз, но мне никогда не грозил за это костёр. Это не просто упрямство, тут нужны храбрость дикой кошки и вера больше, чем у святого Петра
— Почему ты её защищаешь? — закричала я. — Она же убийца... убила собственного ребёнка. Я знаю, вы все вините меня в том, что с ней случилось. Слышала, как вы шепчетесь за моей спиной. Думали, я не знаю, о чём вы говорите? А я знаю. И вы все ошибаетесь. Вы не смеете меня обвинять, она сама виновата во всём. Надеюсь, её сожгут, она это заслужила. За то, что она сделала — гореть ей в аду!
Никто не смотрел на меня. Все знали, что я права.
Дверь резко распахнулась, в лечебницу ворвалась Кэтрин. Лицо у неё было дикое и испуганное, как будто встретила ходячего мертвеца.
— В чём дело, детка? — нахмурилась Пега.
Но Кэтрин только стояла, задыхаясь, издавая невнятные мяукающие звуки.
— Ну давай, выкладывай, — Пега положила руку ей на плечо.
— Волы... на которых мы пахали. Мы с Молочницей Мартой пошли загнать их с пастбища на ночь, а они... ох, они мёртвые!
— Чума! — Пастушка Марта вскочила на ноги. — Господи, помилуй.
— Не чёрная погибель, — Кэтрин начала вслипывать. — Кто-то на них напал... огромные раны... и всё в крови... Оно вырвало им глаза... Оулмэн... это Оулмэн.
Настоятельница Марта
Опускаясь на колени у алтаря, я услышала, как открылась и закрылась дверь часовни за моей спиной, но не стала оборачиваться. Я надеялась, кто бы это ни был, он пришёл молиться, а меня наконец оставят в покое. Я больше не вынесу сочувствующих взглядов женщин, одних и тех же, повторяющихся снова и снова вопросов.