Убить сову (ЛП), стр. 59
Дверь часовни хлопнула от порыва ветра, огоньки свечей задрожали. Целительница Марта с трудом поднялась на ноги и захромала к выходу. Я двинулась за ней. Мы вышли вместе, направляясь обратно в свои комнаты, жадно вдыхая свежий ночной воздух. У двери кельи Целительницы Марты мы остановились.
В темноте она устало прислонилась к стене, потирая поясницу.
— Ты твёрдо решила?
— У меня нет другого способа сохранить бегинаж. Но примут ли женщины гостию из моих рук?
— Наши сёстры во Фландрии причащали отлучённых от церкви. Марты об этом знают, они помогут тебе убедить остальных. Но ты не учла кое-чего ещё.
— Не может ли это подождать до завтра, Целительница Марта? — Я ужасно устала и хотела только уснуть.
Она крепко сжала мою руку.
— Ты должна понимать, что собираешься сделать. От той гостии, что приносил францисканец, осталось только три облатки, на всех не хватит, как ни дели.
— Значит, придётся попросить францисканца возобновить визиты к нам. Уверена, он поможет.
— Нет, подруга, нет, ему больше нельзя этого делать. Это опасно и для него, и для нас. Ты же слышала, что сказала Привратница Марта — за бегинажем следят.
— Тогда нужно найти кого-то ещё, кого этот священник не станет подозревать.
Она покачала головой.
— Ты знаешь, как наказывают пойманных на передаче гостии отлучённым. Мы не вправе никого об этом просить. Ради нашего собственного блага следует молиться, чтобы францисканца не улучили. Церковные инквизиторы способны сломать даже самых сильных. Отец Ульфрид слеп, как крот на солнце, но есть и другие, видящие намного яснее. Если монах сознается, что никогда не входил в наши стены, они тут же догадаются о твоей роли в этой игре, а там недалеко и до отлучения. Не для тебя одной — для всех нас. А Отец Ульфрид не станет никого защищать, даже невинного младенца.
Я едва сдерживала раздражение.
— Целительница Марта, ты же сама уговаривала меня причащать женщин. Зачем мы тратили на это время, если гостии у нас нет и нет возможности ее получить? Всё пропало. Мы прямо сейчас можем собираться и ехать назад, в Брюгге. Этому бегинажу не выжить.
Словно услыхав мои слова, за стенами бегинажа внезапно взвыл ветер. Двери и ставни захлопали, по двору покатились кожаные вёдра.
Целительница Марта поплотнее запахнулась в плащ.
— Остаётся только одно, подруга. Ты должна сама освящать гостию.
— Нет! Только подавать уже освящённую. При этом я — просто служитель, передающий чашу. Но я не могу освящать её, не могу превратить хлеб в Его плоть.
— Это всего лишь еще один шажок по пути, на который ты уже встала.
— Я не могу, как тебе даже в голову пришло такое? — настаивала я. — Я не священник, не монах. Я даже не мужчина.
— Хлеб становится плотью не благодаря священнику. Это Бог превращает его в плоть, даже когда священник грешен.— Целительница Марта повернула мою руку вверх ладонью. — Так почему Бог не превратит в Свою плоть хлеб, что держат эти руки?
Зачем она просит меня об этом? Я так измучена. Разве мало мне досталось за последние недели? А она вместо того, чтобы поддержать, добавляет к моей ноше такой груз. Меня окружали закрытые двери, опущенные ставни окон, непроницаемая темь внутреннего двора.
Стояла безоблачная ночь. В тёмно-лиловом небе мерцали тысячи звёзд, как далёкие свечи. А в темноте за каждой свечой скрывалось лицо — они смотрели на меня, ждали, прислушивались. Они еще не порицали. Они будут только судить. Оставив выбор за мной, они проклянут меня, если я ошибусь.
Целительница Марта толкнула дверь своей комнаты и обернулась ко мне. Огонь очага, горящего в темноте, окружал её ореолом света.
— Скажи, Целительница Марта, — прошептала я, — как случилось, что мы оказались на этом пути, не замечая, куда он ведёт? Где мы свернули на эту дорогу?
— Теперь, подруга, уже не важно, как или когда это случилось. Мы сделали выбор, и пути наэад нет.
Ноябрь. День Святого Андрея
Празднование в честь святого Андрея, распятого на Х-образном кресте, покровителя рыбаков. Святой Регулус вышел в море с останками святого Андрея, чтобы выяснить, где святой Андрей желает, чтобы упокоились его мощи. Во время шторма судно выбросило на берег в Фифе, в Шотландии, поэтому Регулус решил, что мощи должны остаться в Шотландии.
Беатрис
Я звала её Гудрун, как нарекла внучку старая Гвенит. Хорошее имя. «Малышка Гудрун». Иногда она даже оборачивалась, когда я произносила его, словно знала, что это её имя. Настоятельница Марта сказала, Гудрун — языческое слово, знак тайных знаний. Поэтому Марты дали ей новое имя, Димпна, из-за падучей болезни. Жестоко называть ребёнка, напоминая о его мучениях. Я уверена, это придумала Настоятельница Марта. Она вечно указывает другим на их слабости.
Настоятельница Марта хотела окрестить девочку, поскольку ни Привратница Марта, ни Пега не помнили, чтобы её когда-нибудь приводили в церковь святого Михаила, но Дьявол не хотел её отпускать. Гудрун так отчаянно сопротивлялась удерживавшим её Мартам, как будто её пытались убить. В конце концов она вырвалась, сбежала из часовни и спряталась в закутке между хлевом и конюшней, таком узком, что с виду туда и кошка не залезет. Я полночи просидела рядом с ней, бормотала всякую ерунду, пытаясь уговорить выйти, предлагала еду. Девочка в конце концов согласилась, но так и не стала отзываться на имя Димпна.
Первое время она сновала по бегинажу, стараясь найти способ выбраться, а Настоятельница Марта безуспешно пыталась дисциплинировать ее и чем-то занять. И я впервые увидела, как Настоятельница Марта потерпела поражение. Гудрун не выполняла даже самых простых заданий. Она сбегала, едва начав подметать комнату, или замирала, глядя на облака, посреди кучи мокрого белья. Во время службы в часовне она рассеянно глазела на свечи, на изображения Пресвятой Девы на стенах, во время молитвы могла подойти и начать обводить пальцем контуры лиц. Звон колокола ее пугал. Она зажимала уши пальцами и пряталась в одном из своих укрытий, пока он не умолкал. Казалось, она никогда не привыкнет к такой жизни.
Настоятельница Марта пыталась подчинить девочку, говоря, что она не получит еды, если не будет работать, но Кухарка Марта и я тайком подкармливали её вопреки приказам. Бесполезно наказывать Гудрун, она всё равно ничего не понимала. Ей приходилось много голодать до того, как она попала в бегинаж, и она не связывала это со своими действиями, просто очередное несчастье без всякой причины. Кроме того, если я украдкой не приносила ей еду, Гудрун крала её на кухне или у животных, так что я оберегала её от худшего греха.
Она отказывалась носить бегинское платье, постоянно сдирала его с себя, расчёсывая кожу, как будто платье её раздражало. За всю жизнь девочка не надевала ничего, кроме лёгкой рубашки, и платье, должно быть, казалось ей тяжёлым. Настоятельница Марта утверждала, что старая рубашка, короткая и рваная, неприлична для девочки её возраста, поэтому я сшила для Гудрун новую льняную рубашку, достаточно длинную, но совсем лёгкую. Настоятельница Марта поджала губы, но ничего не сказала. Она всё же признала, что лучше уж Гудрун носить эту рубаху, чем ходить полуголой. Кроме того, девочка никогда не выходила из бегинажа, и кто кроме нас мог ее увидеть?
Настоятельница Марта распорядилась не выпускать Гудрун. Нам не следовало позволять ей работать в поле, чтобы она просто не ушла прочь и не умерла с голода или не сбежала в деревню, чтобы украсть еду. Деревенские и так побаивались Гудрун, а если к её преступлениям добавится воровство — пощады не будет. Мы даже не взяли девочку на похороны бабки. Просить разрешения хоронить ее на церковном погосте даже и смысла не было. Из-за Настоятельницы Марты священник отказал в христианском погребении всем, входившим в наш бегинаж, даже с северной стороны от церкви, посреди непрощённых душ. Даже если бы он позволил — Настоятельница Марта сказала, что деревенские выроют Гвенит и разорвут тело на части или вобьют гвозди ей в ноги, чтобы помешать покойнице ходить. Мёртвой старухи они боялись вдвое больше, чем живой. Поэтому мы отнесли тело на холм, к её дому, и зарыли под камнями очага. Вверх по реке, к могиле, Гвенит сопроводили те же четверо, что несли её вниз. Мы похоронили её тихо и быстро, неподобающе быстро.