Наш общий друг. Том 2, стр. 60
— Я про то, что вы совсем из сил выбились.
— А что тут удивительного? Я ни минуты не отдохнул с тех пор, как ушел отсюда. Даже, кажется, не присел ни разу.
— Так пойдите лягте, — сказал Райдергуд.
— Хорошо, только дайте мне чего-нибудь утолить жажду.
На столе снова появились бутылка и кувшин, и, сильно разбавив джин водой, Брэдли выпил один за другим два стакана.
— Вы меня о чем-то спрашивали? — сказал он.
— Нет, не спрашивал, — ответил Райдергуд.
— А я говорю, спрашивали! — диким, отчаянным голосом крикнул Брэдли, круто повернувшись к нему. — До того как я пошел умываться.
— А-а, тогда-то! — сказал Райдергуд и слегка попятился от стола. — Да, я спрашивал, что вы собираетесь делать.
— Разве в таком состоянии человек может что-нибудь решать! — Он с яростью взмахнул дрожащими руками так, что струйки воды полились на пол с его мокрых рукавов, будто он отжал их. — Разве тут можно составить какой-нибудь план, если я не спал столько времени!
— Да я о том же самом толкую, — ответил Райдергуд. — Ведь было сказано: подите лягте.
— Может, и было.
— Вот то-то и оно! И еще раз повторю: ложитесь, где вчера лежали. Чем подольше да покрепче поспите, тем легче вам будет решить, что делать дальше.
Проследив взглядом за его пальцем, показывающим на деревянную койку в углу, Брэдли с трудом собрал разбегающиеся мысли и вспомнил это убогое ложе. Он сбросил с ног изношенные, стоптанные башмаки и, как был, в мокрой одежде повалился спать.
Райдергуд сел в кресло, посмотрел на молнии, вспыхивающие в небе, прислушался к грому. Но гром и молнии, видимо, не так уж занимали его, потому что он снова, снова и снова с любопытством поглядывал на измученного человека, который лежал на койке. Воротник его грубой куртки так и остался поднятым от дождя и застегнутым на крючки. Не замечая этого, да не только этого, он не опустил его и когда умывался у реки и когда бросился на койку, хотя ему было бы гораздо удобнее спать с расстегнутым воротником.
Гром тяжело перекатывался в небе, зигзаги молний рвали на куски бескрайнюю завесу за окном, а Райдергуд все сидел в кресле и поглядывал на койку в углу. Человек, который лежал на ней, виделся ему то в красном свете, то в голубом, то почти сливался с непроглядной тьмой, то совсем исчезал в трепещущих вспышках ослепительно белого огня. Ливень порывами обрушивался на реку, и она точно вздымала свои воды ему навстречу, ветер, ломившийся в дверь сторожки, шевелил волосы и одежду спящего, так что казалось, будто какие-то невидимые посланцы ада поднимают его и хотят унести прочь. Но все эти перипетии грозы были для Райдергуда только помехой, — может, и весьма занимательной, но все же только помехой, отвлекавшей его от наблюдения за спящим.
«Сон у него крепкий, — рассуждал Райдергуд сам с собой. — Но он все время начеку, и попробуй я только подняться, он, пожалуй, сразу вскочит, хотя раскаты грома ему нипочем. А уж о том, чтобы дотронуться до него, и думать нечего».
С величайшей осторожностью он встал с кресла.
— Третий Хозяин… — тихим, спокойным голосом. — Ну, как вам спится? Стало холодно. Сударь… может, курткой вас накрыть?
Ответа не было.
— Положим, куртка-то на вас, — пробормотал он еще тише и совсем другим тоном. — Куртка-то на вас, на вас куртка.
Спящий шевельнул рукой, Райдергуд немедленно сел в кресло и прикинулся, будто смотрит в окно на разыгравшиеся стихии. Это было величественное зрелище, впрочем не настолько уж величественное, чтобы приковать к себе его взоры, ежеминутно обращавшиеся к тому, кто спал на койке.
На что же поглядывал Райдергуд так часто и с таким любопытством? На шею спящего, прикрытую поднятым воротником. И, дождавшись, когда тяжелый сон накрепко сковал его гостя, истомленного и душой и телом, он осторожно отошел от окна и стал возле койки.
— Эх, бедняга! — с хитрым, опасливым блеском в глазах чуть слышно пробормотал Райдергуд, готовясь в любую минуту отскочить назад, если спящий проснется. — Неудобно ему спать в куртке. Расстегнуть ее, что ли? Посвободнее будет. Эх, бедняга! Право, расстегну, что же делать-то?
Он дотронулся до верхнего крючка и тут же отступил назад. Но гость продолжал спать крепким сном, и остальные крючки были расстегнуты более уверенным, а следовательно, и более легким движением. Потом он дотронулся до воротника и медленно, осторожно отвернул его.
Под воротником, на груди гостя лежали длинные концы ярко-красного шейного платка, вымазанные чем-то темным, чтобы придать ему заношенный вид. Райдергуд перевел недоуменный взгляд с платка на лицо спящего, с лица спящего снова на платок, потом крадучись вернулся к окну, сел в кресло и долго сидел там, подперев подбородок рукой и в мрачном раздумье разглядывая спящего в платок, которым была повязана его шея.
Глава II
Золотой Мусорщик проявляет характер
Мистер и миссис Лэмл пожаловали к завтраку в особняк мистера и миссис Боффин. Считать этих гостей совершенно незванными было нельзя, но они так настойчиво напрашивались к золотой чете, что, если бы она захотела отказаться от удовольствия и чести видеть их у себя, это далось бы ей с большим трудом. В каком прекрасном расположении духа были мистер и миссис Лэмл, а как они любили мистера и миссис Боффин — почти как друг друга!
— Дорогая миссис Боффин! — говорила миссис Лэмл. — Я словно заново родилась на свет божий, так мне приятно видеть своего Альфреда в тесном общении с мистером Боффином! Они созданы друг для друга. Душевная простота в сочетании с твердостью характера, природный ум наряду с сердечностью и мягкостью — вот отличительные черты их обоих.
Так как это было сказано громко, мистер Лэмл не преминул воспользоваться случаем, чтобы пожурить свою обожаемую и глубокочтимую супругу.
— Дорогая моя Софрония, — сказал этот джентльмен, направляясь вместе с мистером Боффином от окна к столу. — Явно пристрастная оценка достоинств вашего супруга…
— Нет, нет! Совсем не пристрастная, Альфред! — прочувствованным голосом воскликнула миссис Лэмл. — Зачем вы так говорите!
— Хорошо, дитя мое! Тогда выразимся по-иному: столь лестной характеристикой вашего супруга… Вы не возражаете, дорогая?
— Ах, что вы, Альфред!
— Итак, столь лестной характеристикой своего супруга, мое сокровище, вы недооцениваете мистера Боффина и переоцениваете меня.
— Первую часть обвинения я признаю, Альфред, что же касается второй — нет и нет!
— Вы недооцениваете мистера Боффина, Софрония, — повторил мистер Лэмл, воспаряя на высоты нравственного величия, — ибо ваша оценка низводит мистера Боффина на мой уровень, и вы переоцениваете меня, Софрония, предоставляя мне место на недосягаемом уровне мистера Боффина. Мистер Боффин по натуре своей более снисходителен, чем я.
— Более снисходителен, чем вы, когда дело касается вас самих, Альфред?
— Не о том речь, моя дорогая.
— Не о том речь, крючкотвор? — лукаво спросила миссис Лэмл.
— Нет, моя дорогая Софрония. Со своего низкого уровня я взираю на мистера Боффина, как на человека слишком великодушного, слишком снисходительного, слишком мягкого по отношению к тем людям, которые недостойны его и не испытывают к нему благодарности. Я на такое благородство чувств не посягаю. Более того, оно вызывает во мне негодование.
— Альфред!
— Да, моя дорогая, оно вызывает во мне негодование и толкает на то, чтобы, сжав кулаки, стать между этими недостойными людьми и мистером Боффином. А почему? Потому что, пребывая на более низком уровне, я знаю жизнь лучше мистера Боффина и не так щепетилен, как он. Не обладая великодушием мистера Боффина, я чувствую нанесенные ему обиды гораздо сильнее и считаю себя более пригодным к тому, чтобы отражать их.
Миссис Лэмл вдруг почувствовала, что втянуть мистера и миссис Боффин в приятную беседу сегодня не так-то легко. Им выкинули столько соблазнительных приманок, а они до сих пор даже не пикнули! Она сама и ее муж ведут такой чувствительный и дельный разговор, но ведут его одни! Милые старички, может быть, и восчувствовали то, что им пришлось услышать, однако в этом не мешало бы убедиться, тем более что по крайней мере имя одного из старичков упоминалось довольно часто. Если же милые старички слишком застенчивы или слишком тупы, чтобы занять в беседе подобающее им место, тогда надо взять их за шиворот и водворить на это место силой.