Жена из другого мира (СИ), стр. 19
Кровь отлила от лица, я старался успокоиться, но как-то слишком замаячила перспектива окончить дни под мечом палача: я же полноправный глава рода, если меня признают виновным в убийстве длора, меня придётся убить, чтобы освободить место следующему главе.
— Послушай, я… — подался вперёд, чувствуя, как сердце непривычно колотится у горла, и не зная, что сказать, кроме тривиального «не виноват».
— Я думаю, ты слишком прямолинеен и импульсивен для осуществления такого плана. По моему приказу комиссар будет держать эту версию при себе, но… Он в неё верит, а когда человек во что-то верит, его разум начинает искать подтверждения и игнорировать противоречия, поэтому существует большой риск, что со временем эта составленная на домыслах версия обретёт фактическое подтверждение, и тогда уже, дорогой Лавентин, результаты расследования могут передать через мою голову.
Казалось, мир рухнул… Опять. Что-то последнее время он часто рушится.
— А если отстранить комиссара? — Вскинул палец. — Заставить подписать магический контракт?
— Он уважаемый сотрудник полиции. Уволю его — и его версию будут копать с удвоенной силой. И он не длор, поэтому такой тонкий контракт умолчания с ним не подпишешь.
Наверное, я впервые не знал, что делать. Просто сжал подлокотники.
— Я считаю тебя безответственным, капризным ребёнком, — заговорил министр, — и, конечно, не могу доверять длору, которого исключили из Быкослова через две недели обучения.
— Три, — тихо поправил я. — Они меня после перекраски профессоров в зелёный ещё неделю в карцере держали, надеясь, что одумаюсь, а я им карцер разнёс.
— Продемонстрировав свои преступные наклонности, что будет использовано против тебя в суде, — мрачно добавил министр, он же лучший выпускник двух курсов Быкослова, гордость и слава университета, и портрет его вывесили в галерее самых выдающихся студентов в год моего поступления (а я ему платье пририсовал). — Но вынужден признать: когда дело касается всяких магических штук, равных тебе нет. Поэтому… — Он вытащил из-за пазухи сложенный втрое лист. — Подписывай. Теперь ты внештатный сотрудник особого отдела министерства внутренних дел. Если подпишешь, конечно. А если нет… — министр пожал плечами.
— А что, если нет?
Его взгляд недовольно сверкнул. Что, обычно не уточняют, что будет в случае отказа? Я удивлёно приподнял бровь. Министр вздохнул:
— Тогда расследование проведёт лишь подозревающий тебя комиссар и его команда. Это же очевидно, разве нет?
— Ну, мало ли. — Пожал плечами. — Вдруг ты собирался меня на фронт отправить или ещё что. В тюрьму там или на освидетельствование в дом людей с отклонениями душевного состояния.
— Последнее, кстати, весьма заманчивый вариант. — Министр кивнул на контракт. — Подписывай.
Развернув бумагу, я пробежался взглядом по договору найма с условием неразглашения полученной на службе информации. Отрастив клык, надкусил подушечку безымянного пальца и, передёрнувшись, приложил кровоточащую рану к низу листа.
Контракт объяло зелёно-голубым светом, который утонул во тьме магии министра. Я поднял на него вопросительный взгляд: это значило, что договор я подписал не с императорской семьёй, как обычно происходит в таких случаях, а лично с ним. Складываемый контракт глянцево блеснул в цепких пальцах министра и исчез за пазухой.
Поднявшись, министр застыл, глядя на моих эмбриончиков. Бровь поползла вверх:
— Твою коллекцию засасывает.
Я оглянулся: тщательно подогнанные по цвету и размеру баночки вместе с полками втягивались в стену.
— Ааа! — ринулся к ним, схватил, потащил к столу, побежал за следующими, поставил их на пол. — Помоги, помоги мне, — причитал я, вырывая банки из пасти размякшей стены. — Нет, только не шнюбубера!
— Как ты раздобыл эмбрион шнюбубера? — без малейшего сочувствия уточнил министр. — Они запрещены к хранению.
— Отец подарил. Помогай, — я лихорадочно составлял банки на пол.
— Они и в пол проваливаются, — заметил министр. — Похоже, твоей жене они очень не понравились.
Двадцать две оставшиеся на полке банки продолжали втягиваться в стену, остальные проваливались в пол, точно в болотную трясину. Схватился за голову: вот она супружеская жизнь во всей красе. Так и знал! И не собирался показывать жене лабораторию!
— Стол, — подсказал министр.
Обернулся: да, стол не принадлежал дому, отец привёз его из Черундии, там на рудниках трудился какой-то искусный мебельщик, вот и вырезал ему из каменного дерева. Банки с эмбриончиками стояли на нём незыблемо.
Перекинув портальный узел и бумаги на кресло, начал переставлять банки на стол, сначала — последние с полок, потом — выдранные из пола. Понаблюдав, министр тоже принялся спасать моих эмбриончиков.
— Быстрее, нас ждут, — почти ворчал он (насколько может ворчать такая хладнокровная личность) и заставлял стол банками. — Ну и гадость.
На огромной столешнице места для всех решительно не хватало, я готов был выть от отчаяния и невозможности быстро определиться, что спасать первым.
Банки встали во второй ряд.
Когда попытался соорудить третий, министр перехватил меня за запястья и заставил посмотреть на себя:
— Хватит. Иначе упадёт, и лишишься всех.
— Но… — с ужасом оглянулся на пропадавшие в полу эмбрионы.
— Потом с женой договоришься, чтобы вернула, — министр развернул меня к выходу. — А сейчас быстро переодеваться — и на место преступления.
— А если не вернёт? Если они там испортятся?
— Тем важнее быстро разобраться с делами, чтобы скорее начать её уговаривать.
Прижимая баночки к груди, я поплёлся за министром. Держать «эту гадость», пока я переодеваюсь, министр решительно отказался, так что я просто надел свежий фрак и в обнимку с банками отправился на свою первую официальную государственную службу.
Глава 8
— Е-японский городовой! — схватилась за голову. — Так, всё хорошо, всё нормально, я выберусь.
Только каменная порода за дверью мешала в это верить: кажется, меня замуровали в скале.
А может, мне это мерещится? Ну, всякие там голограммы, прикрывающие тайные ходы… Решительно шагнула в выемку, а вот дотронулась до камня осторожно и самым кончиком мизинца: если даже отсохнет — не так страшно.
С мизинцем всё обошлось. Пористый камень оказался тёплым, чуть-чуть упругим и едва ощутимо пульсировал. Потрогала его ладонью: конечно, не вибромассажёр, но приятно.
И твёрдо так, что не пробьёшь. Постучала по камню — звук глухой, значит, толщина приличная, а то и вовсе монолит.
Надо остальные стены обстучать.
Но сначала — одеться.
***
Ехать пришлось в ландо министра. Грозный взгляд скользнул по дыре на месте вывернутого светильника-гриба и упёрся в расколоченные статуи, при свете дня прекрасно заметные с подъездной дорожки.
А вот Дуси не видно, он такой стеснительный, теперь в сад при гостях не выйдет, пока не обрастёт.
Министр разомкнул плотно сжатые губы:
— Надеюсь, ты понимаешь, как подозрительно это выглядит в свете последних событий.
— Сомсамычевы постарались, — неохотно признался я.
— Когда это ты пустил их сюда кувалды на прочность проверить?
Хотелось ответить небрежно, да вышло почти обиженно:
— Это они сами.
— Коммерсанты в саду длора с саддухом накуролесили без его ведома? — Министр поднял взгляд к небу. — Сочини объяснение правдоподобнее.
— Это правда!
— Я не говорил, что ложь. Но звучит неправдоподобно. Совсем. — Он обратил на меня леденящий взгляд. — Лавентин, на этот раз всё серьёзно. Попробуй хотя бы изобразить из себя взрослого человека. — Министр посмотрел на банки с эмбрионами у меня в руках. — И убери это куда-нибудь с глаз долой.