Эксгумация, стр. 34

Подлинная уникальность положения Тони Смарта состояла в том, что он был единственным «настоящим» (хоть и, понятное дело, мелким) преступником, которого знали в Лондоне все знаменитости (если умолчать об известных им сутенерах и продавцах кокаина). От Тони исходил блеск насилия, причем насилия совершенного и осознанного. Он постоянно повторял, что завязал с преступным прошлым — а как иначе, ведь теперь его мог узнать любой кассир, — но даже простаки на вечеринках и ток-шоу ему не верили и все время спрашивали, что чувствуешь, когда держишь кого-то на мушке.

Скорее всего именно благодаря репутации Тони Смарта как человека, который знает о преступности не понаслышке, на него вышел Саб Овердейл — социально активный режиссер-постановщик «Макбета». Этот маневр был одновременно ловким пиаровским ходом: гиганты Королевской шекспировской труппы — у ног уличного шута.

Выбрав самый короткий путь, я позвонил Сабу Овердейлу в «Барбикан» с надеждой застать его в кабинете.

Саб был известен тем, что не пропускал ни одного своего спектакля и на другой день раздавал всем занятым в постановке актерам, даже самым незаметным членам массовки, записочки с комментариями. В актерской среде считалось, что с ним «сложно» работать (то есть, попросту говоря, он умел «всех задолбать»).

Мне повезло, он оказался на месте.

Когда меня соединили, я объяснил, что являюсь большим почитателем его таланта и методологии (я сознательно употребил именно это слово) и, как начинающий молодой режиссер (с этого момента он хотел только одного: чтобы я как можно скорее оставил его в покое), ставящий в студенческом театре («Отвали! — мысленно изрекал он) Портсмута («Отвали! Отвали!») «Преступление и наказание» («Да отвали же!»), я хотел бы проконсультироваться с Тони Смартом.

— Знаете, — сказал Саб, — я не могу дать вам его домашний телефон, он очень щепетилен в этом отношении.

— А может, телефон его агента?.. — Я решил сократить свои потери и спасти себя от дополнительного посещения библиотеки.

— Но у меня есть номер его мобильника.

И он дал мне телефон.

Делая вид, что отчаянно хотел бы продолжить разговор со своим гуру, я благодарил его снова и снова, пока он не положил трубку на середине моего благодарственного монолога.

Сначала я решил применить тот же прием в разговоре с самим Тони, но немного подумал и понял, что добьюсь большего, если буду держаться как можно ближе к правде.

— Да? — услышал я в трубке его голос.

— Алло, это Тони Смарт? Вы меня не знаете, но Саб Овердейл дал мне ваш телефон. Меня зовут Конрад Редман. Может, вы помните, меня хотели застрелить вместе с Витой, то есть Лилиан Айриш в ресторане «Ле Корбюзье» на…

— Неплохой ресторан.

— Сейчас я пишу книгу о пережитом, но полиция не слишком помогает мне. А хотелось бы побольше узнать о пистолетах, выстрелах и тому подобном.

Теперь он понял:

— Ясно.

— Я надеялся, может, вы поможете мне связаться с определенными людьми?

— Ты с ней встречался, так? С той самой телкой из рекламы?

— Да.

— Завтра в девять у меня выступление-сюрприз в «Комеди-Стор». Хочу попробовать новый материал, понимаешь? Подойди ко мне после выступления.

Я пропускал очередного «Макбета», но меня это не особенно волновало: мое отсутствие должно было причинить Алану и Дороти не меньше вреда. После антракта они смогут немного расслабиться, но окончательно все равно не успокоятся. А если повезет, в пятницу вечером в зале может оказаться кашляющий человек, которого они примут за меня.

Это также означало, что я наконец осуществлю еще один замысел — навещу сына Алана и Дороти, Лоренса, когда его родителей точно не будет дома. Нам было о чем поговорить.

50

Пятница.

В шесть часов вечера Джеймз привез меня в Белсайз-Парк.

По дороге мы проезжали улицу за улицей с высокими светлыми домами, разделенными на шесть — восемь квартир. Но дом Алана и Дороти оказался более современным зданием, примерно тридцатых годов.

На табличке под звонком стояли обе фамилии: «Грей и Пейл». Я задержал палец на кнопке лишнюю секунду-другую — Лоренс наверняка включил стерео на полную мощность. Ему пятнадцать, родителей дома нет.

— Да? — произнес он.

— Я друг Лили.

— Ну и что?

— Ее парень. С которым ее застрелили.

— Чего вам надо?

Он оказался менее гостеприимным, чем я рассчитывал. Но я подготовился к визиту.

— Я хотел поговорить с тобой о ней. И кстати, у меня с собой отличная травка.

После комедийной паузы, которой не постеснялся бы и Тони Смарт, до него дошло.

Квартира Алана и Дороти была из тех, что регулярно появляются в журналах, посвященных дизайну жилищ. Хозяева попытались смешать современное с антикварным, подчеркнув зрелищность антиквариата, а современные вещи подав в духе минимализма. (В полном соответствии с модой.) Согласно этой теории Бриджит Райли могла свободно висеть над какой-нибудь картиной в стиле Людовика XIV. Апартаменты располагались на верхнем этаже; в них было более чем достаточно света и пространства — оба эти признака характерны скорее для скандинавского, нежели английского стиля. Струганые сосновые полы и беленые стены — совершенно во вкусе Лили. Просторный холл в сероватых, как на полотнах Уистлера, тонах был украшен желтыми розами. Он вел в большую гостиную, вокруг которой размещались спальни, ванные и кладовые. Квадратные лепестки продолговатого цветка. К дальнему концу гостиной примыкала кухня, не отделенная от жилой зоны перегородкой, — Дороти «обожала развлекать гостей». (Деньги на это Алан заработал благодаря своей первой запоздалой поездке в Голливуд (1974), когда он играл злодея в дешевом фильме ужасов. Его огромные усы с загнутыми кверху кончиками и пышные бакенбарды больше всего остального наводили страх на зрителей.) Однако все дизайнерские находки были сведены на нет слишком замысловатыми шторами — складки, каскады, взбитые оборки буквально вопияли о менопаузе. Было видно, что кто-то из хозяев квартиры начал отходить от обретенных с таким трудом вкусов элиты среднего класса и двигался в сторону убаюкивающего уюта сельской Англии. Дороти обнаруживала явные признаки желания стать гранд-дамой из тори — с огромными янтарными кольцами на пальцах и прической в стиле байройтской Брюнхильд пятидесятых годов. Она делала дом похожим на один громадный морской анемон — сплошная розовая красивость и упоение. Кажется, Дороти оставалось совсем немного до пекинеса на одной подушечке и шоколадных конфет с мягкой начинкой на другой.

В комнате Лоренса доминировал черный цвет — в этом чувствовался явный бунт против легкомысленного стиля остальной квартиры. Большая ультрафиолетовая лампа, огромные многоярусные колонки по всем четырем углам, светящиеся в темноте звезды и летающие тарелки, приклеенные к черному потолку. На стене висел большой черно-белый постер в черной рамке:

КУРТ КОБЕЙН

(1967–1994)

Погибший солист, гитарист и автор текстов второй группы в истории музыки, выбравшей себе название «Нирвана». Под постером была закреплена черная гитара «Фендер Телекастер».

Похоже, все в комнате, кроме бледного подросткового лица Лоренса, было черным, — даже ковер, простыни и мебель.

Лоренс оказался худощавым, сутулым, угрюмым и очень сексуальным подростком, как будто сошедшим со страниц модного журнала, в котором снимают только севших на героин моделей. У него была далеко не идеальная кожа, но Лоренс всем своим видом как бы говорил: «А пошли вы все, я и так хорош». Его ногти были выкрашены в грязно-зеленый цвет — наверное, черный ему наскучил. Не обошлось и без неизбежных модификаций внешности, хотя здесь он проявил неожиданную умеренность: черная татуировка на плече и всего один серебряный гвоздик через середину нижней губы. Из-за этого гвоздика мне казалось, что я разговариваю с носорогом или колючей тропической рыбой: такой незначительной детали, как и рассчитывал ее обладатель, вполне хватало, чтобы лишний раз напомнить мне, что передо мной представитель другого, более молодого и бесшабашного поколения.