Эксгумация, стр. 29
Психея явилась ко мне на порог перед обедом. Она была настроена на серьезный разговор.
— Конрад, я настаиваю на том, чтобы вы прекратили собственное расследование. Нам только что нанес неприятный визит Алан Грей. Он говорит, что вы приехали к нему в театр и заявили, что Лили была беременна от него.
— Разве?
— Он потребовал, чтобы мы сказали, кто отец.
— Надеюсь, вы ему не ответили.
— Конечно, нет.
— Что ж, приятно слышать, что вы относитесь одинаково к обоим кандидатам. Или, лучше сказать, ко всем кандидатам? По-моему, могут быть и другие претенденты.
— Вам надо понять одну простую вещь: если вы будете продолжать попытки своими силами выяснить, кто хотел убить Лили, вы серьезно осложните работу полиции. И даже если полностью не сорвете расследование, вы можете уменьшить вероятность успешного проведения процесса, когда дело дойдет до суда.
— Вы что, думаете, я хочу, чтобы эти люди — кто бы они ни были — спокойненько отправились в тюрьму, где я уже не смогу до них добраться? Сам киллер посиживает небось в какой-нибудь комфортабельной камере…
— Могу вас уверить, его камеру никак нельзя назвать комфортабельной.
— Вы недостаточно упорно работаете. Я способен добиться большего. И добьюсь.
— Конрад, нам ничего не стоит остановить вас. Но пока я прошу по-хорошему, потому что…
— Это ваша работа: затыкать рот людям вроде меня различными оправданиями. Но если вы станете угрожать мне задержанием или чем-то подобным, я отправлюсь прямиком в газеты и расскажу им о ребенке Виты. А теперь я хочу задать вам очень простой вопрос.
— Наш разговор окончен.
Мы по-прежнему стояли на пороге.
— Почему я до сих пор не получил список предметов, изъятых вами из квартиры Лили.
— Не получили? — переспросила Психея немного озадаченно.
— Нет.
— Но я просила его составить.
— А также список вещей, изъятых из моей квартиры.
— Честно, я сделала запрос по поводу обоих списков.
Я ей верил.
— Я постараюсь выяснить, что произошло с ними, — сказала она. — Как только вернусь. Жаль, что они продолжают так со мной поступать.
— Кто? — спросил я.
— Все, — ответила она, отведя взгляд.
Я начал ощущать опасное чувство жалости к ней. Чтобы подавить это чувство, я перешел на сарказм:
— Что ж, Психея, спасибо. Кстати, как продвигается расследование? Есть ли какой-нибудь прогресс с нашего последнего разговора?
— Расследование продвигается очень успешно.
— Прямо как в школьном отчете.
— Подождите, дайте нам время. Мы… вашу мать, пытаемся вам помочь.
Настала моя очередь изумляться.
— Мою мать?.. — повторил я. — Интересно, на каких курсах психологов вас научили такой лексике?
— После всего того, что вы мне наговорили…
— Похоже, мы переходим на личности. Мне могут прислать другого психолога?
— Нет, — отрезала она. — Конрад, я понимаю, что вам больно и обидно и что вы вымещаете свою боль и обиду на мне.
— Только не обольщайтесь, пожалуйста, — сказал я. — У меня есть множество других способов дать выход этим чувствам.
— Мне кажется, вам нужно возобновить регулярные занятия в группе психологической поддержки.
— Я сам, вашу мать, со всем разберусь. Не сидеть же мне дома в инвалидной коляске, в которой я уже не нуждаюсь!
— Надеюсь, вы не решитесь на то, на что намекаете.
— Знаете, вы напоминаете мне Лили? Сколько вам лет?
— Конрад, хватит ребячиться.
Быстрым шагом к машине и подальше от моего дома.
42
Понедельник, вторая половина дня.
Я позвонил в больницу, убедился, что Азиф на работе, и доехал туда на такси.
Я выбрал свою самую изношенную одежду и купил сигареты и зажигалку. Я входил в роль потрепанного журналиста бульварной газеты. (Понятно, что для этой встречи инвалидная коляска не требовалась.)
Как я и предполагал, больничная служба безопасности оказалась почти что фикцией. Чем ближе я подбирался к отделению патологической анатомии, тем легче становился мой путь. (Из больниц обычно похищают младенцев, а не трупы.) Когда меня останавливали и спрашивали, куда я иду, я в ответ спрашивал, где мне найти моего друга Азифа.
К моему удивлению, отделение патологической анатомии располагалось вовсе не в темном лабиринте больничного подвала, как это обычно бывает в кино. Наоборот, оно было размещено под самой крышей — как мне показалось, на максимальном удалении от крематория. Помещение освещалось естественным светом, который проникал внутрь сквозь большие окна. Летавшие вокруг здания чайки наверняка могли видеть через стекло чудовищные объекты, лежавшие на каталках и столах из нержавеющей стали, и поэтому оглашали окрестности скорбными криками. Патологоанатомы, попадавшиеся мне по дороге, как-то не соответствовали моим карикатурным представлениям об этой профессии — ни одного мертвенно-бледного лица, зато несколько красных, просто таки мясницких физиономий. (Я даже поежился от такого сходства.)
Итак, я зашел туда, где мне вовсе не хотелось находиться, и спросил Азифа.
Его вызвали по пейджеру.
Я ждал, поглядывая на людей, сновавших мимо меня по длинному коридору.
Шесть месяцев эта больница была для меня не просто домом, а материнской утробой, ведь больничные машины поддерживали мое сердцебиение и накачивали в легкие воздух. Говоря более прозаическим языком, я успел познакомиться со многими сотрудниками больницы, поэтому мне еще повезло, что меня никто не узнал, пока я поднимался наверх.
К дежурной подошел огненно-рыжий парень в белом халате. Она кивнула ему и мотнула головой в мою сторону.
— Вы тот самый журналист? — спросил он.
— А вы кто?
— Азиф.
Заметив, что я с удивлением рассматриваю его белое как мука лицо, он объяснил:
— Меня усыновили, понятно? Мама выбрала такое имя.
— Ну здравствуй, — сказал я.
Мы пожали друг другу руки, хотя я при этом старался не думать о том, где только что была и к чему прикасалась его рука.
Девушка за столиком по-прежнему смотрела на нас. Слово журналист заставило ее насторожиться.
— Это ведь происходит нечасто? — спросил я, немного сбитый с толку. — Когда белого усыновляют…
— Проходите сюда, — сказал Азиф, не желая очевидно, обсуждать свое детство.
Я последовал за ним по боковому коридору, и мы оказались в небольшом белом кабинете. Азиф сел за стол. Второго стула рядом не оказалось. Патологоанатомы не консультируют больных и не беседуют с родственниками.
Ничего особенно странного в Азифе не было — кроме того обстоятельства, что при рыжих волосах и белой коже он говорил с легким азиатским акцентом, доставшимся ему от приемной матери. Его глаза покраснели от усталости, а ногти оказались обкусаны не меньше моих. Передо мной был человек, вечно озабоченный какими-то проблемами.
— Что касается меня и больницы, — начал он, — этот вопрос закрыт. Я не понимаю, зачем вам понадобилось сюда приходить и мотать мне нервы.
Я достал сигареты.
— Покурим? — предложил я, протягивая ему пачку.
Надо отдать ему должное, как минимум, две секунды он все-таки колебался.
— Послушай, Азиф, — сказал я, когда мы оба закурили, — я буду с тобой откровенен: моя статья будет напечатана в любом случае, у меня и без тебя хватает материала. Ты ведь понимаешь, что у людей и так уже сложилось предвзятое мнение о патологоанатомах? Для широкой публики вы все мясники, упыри. Вы занимаетесь такими вещами, о которых мы не хотим даже думать. Вы проводите так много времени с мертвецами, что начинаете жонглировать мужскими яичками и играть в настольный футбол глазными яблоками и другим подобном дерьмом. Поэтому люди мне поверят, что бы я ни написал, причем любые твои оправдания будут бесполезны. Ты воспользовался мобильным телефоном мелкой знаменитости (мне нравилось называть Лили «мелкой»), и это единственное, что несколько оживляет историю. Иначе она бы нас не заинтересовала, разве что с точки зрения некомпетентности медицинской службы или полиции. Но давай пока поговорим о другом. Не забывая о том, что я сделаю эту статью, даже если не получу от тебя что-нибудь получше. Мы ведь оба знаем: здесь зарыта гораздо большая сенсация, хотя на этот счет почему-то никто не распространяется.