Рассказы. Повести. Юморески. 1880—1882, стр. 72
Цвибуш и Илька поднялись, настроили свои инструменты и заиграли. Илька запела. Офицерство заулыбалось… Илька пела, что нет никого на этом свете красивее и храбрее австрийских военных, которые в минуту сумеют завоевать весь свет.
— Прекрасно! Бесподобно! — забормотали офицеры. — Старик, ты не пой! Ты только мешаешь своим козлиным голосом! Бесподобно!
— Идея! — крикнул офицер с большими седыми усами и хлопнул себя по кепи. — Клянусь честью, что это идея!
И, обратясь к своим товарищам, он начал шептать им что-то… Товарищи утвердительно закивали головами. Заручившись согласием товарищей, офицер с седыми усами подошел, покачиваясь, к Ильке, взял ее за загоревшую руку и сказал:
— Послушай, птичка! Мы хотим взять тебя с собою в поезд… Ты будешь нам петь и играть всю дорогу. Мы дадим тебе за это много денег. Согласна? — И, не дожидаясь ответа, офицер потянул ее за руку и повел к товарищам.
— Да, да… — заговорили пьяные офицеры. — Мы дадим много денег… Ну да…
— А куда вы едете? — спросила Илька.
— В Боснию, кажется… Мы сами хорошо не знаем.
— Нельзя! — сказал Цвибуш улыбаясь.
Но офицеры не слышали Цвибуша. Они отвели в сторону улыбающуюся Ильку и принялись уверять ее, доказывать… Один взял ее за подбородок.
Цвибуш, уверенный, что Илька не согласится, стоял в стороне и улыбался. Илька не согласится! На все подобные предложения она всегда отвечала до сих пор отказом. Она нравственная девушка. Но каковы были его испуг и удивление, когда Илька, звонко захохотав, вошла в вагон первого класса; она вошла и из окошка кивнула отцу… Отец побежал к ней.
— Я еду, отец! — сказала она. — Садись…
— Ты сумасшедшая! — сказал бледный Цвибуш, не решаясь войти в богатый вагон.
— Входи! — сказали ему офицеры.
Он, кланяясь и конфузясь, вошел в вагон и принялся убеждать Ильку. Но упрямая девчонка была неумолима.
— Я хочу иметь миллион! — шепнула она ему. — Если у меня не будет миллиона, я умру.
— Ты не получишь миллиона, сумасшедшая, но честь потеряешь! Ты потеряешь честь! Это безнравственно!..
— Не бойся, папа Цвибуш. Мужчины не увидят и не услышат от меня ничего, кроме музыки… Я решила.
Поезд двинулся с места, а старик всё убеждал ее, просил, умолял. Он даже заплакал раз.
— Это скучно, отец! — сказала она и отошла к офицерам.
Отец, бледный, вспотевший, с дрожащими пальцами и губами, забился в дальний угол вагона и, закрыв глаза, молился богу. Он не узнавал в этой веселой, слушающей офицерские пошлости Ильке свою кроткую, часто плачущую Ильку. Он не верил своим глазам и ушам… Непонятны, загадочны эти глупые девчонки!
Ильке отвели отдельное купе. Ей и ее отцу предложили роскошный завтрак, но они не дотронулись до него. В ближайшем городе, в котором поезд стоял два часа, один из офицеров съездил в магазины и купил Ильке новое платье, браслет и ботинки…
— За здоровье дочери полка! — крикнули офицеры, когда она вышла из купе в своем новом наряде. — У-р-ра-а!
Офицеры выпили и заставили Ильку петь. Она запела и пела до тех пор, пока полк не доехал до границы…
Таков был первый шаг на новом поприще, от которого глупая Илька ждала миллион. Этот шаг был удачен. Когда Илька, месяц спустя, бежала с Цвибушем от полка, она была одета в платье, которое обошлось офицерам в полторы тысячи франков. Она бежала в вагоне первого класса в обществе пяти молодых девушек, старухи с большим орлиным носом и толстого немца с большой лысиной. На пути немец раздавал свои визитные карточки, на которых было написано: «Иосиф Кельтер, содержатель оркестра и венгерского хора в Триесте». Старуха с орлиным носом была его компаньонка.
Глава VII
Упрямая девчонка бежала и еще раз, и этот «раз» был последним.
Была теплая апрельская ночь… Двенадцать часов давно уже пробило, а в летнем помещении театра m-me Бланшар представление еще не кончилось. На сцене m-lle Тюрьи, профессор черной магии, показывала фокусы. Она из женской ботинки выпустила стаю голубей и вытащила, при громе аплодисментов, большое женское платье… Из-под платья, когда оно было опущено на землю и приподнято, вышел маленький мальчик в костюме Мефистофеля. Фокусы были всё старые, но их можно было смотреть «между прочим». В театре m-me Бланшар представления даются только для того, чтобы за рестораном сохранить название театра. Публика более ест и пьет, чем смотрит на сцену. За колоннами и в ложах стоят столики. Публика первого ряда сидит задом к сцене, потому что она лорнирует кокоток, которые занимают весь второй ряд. Вся публика скорее снует, чем сидит на месте… Она слишком подвижна, и никакое шипенье не в состоянии остановить ее хоть на секунду… Она двигается из партера в залу ресторана, из залы в сад… Сцену m-me Бланшар держит также и для того, чтобы показывать публике «новеньких». После фокусов m-lle Тюрьи должны были петь эти «новенькие». Публика в ожидании, пока кончатся фокусы, занимала места, волновалась и от нечего делать аплодировала женщине-фокуснику. В одной из лож сидела сама толстая Бланшар и, улыбаясь, играла букетом. Она убеждала «некоторых из публики», которые вертелись возле нее, что ожидаемые «новенькие» восхитительны… Ее толстый супруг, сидевший vis-a-vis, читал газету, улыбался и утвердительно кивал головой.
— О да! — бормотал он. — Недаром нам так дорого стоит этот хор! Есть что послушать и есть на кого посмотреть…
— Послушайте, — обратился к толстой Бланшар полный седой господин, — отчего это у вас сегодня в афише нет венгерских песен?
Толстая Бланшар кокетливо погрозила вопрошающему пальцем.
— Знаю, виконт, для чего вам понадобились эти венгерские песни, — сказала она. — Та, которую вам хочется видеть, больна сегодня и не может петь…
— Бедняжка! — вздохнул виконт. — Чем же больна m-lle Илька?
Бланшар пожала плечами.
— Не знаю… Как, однако, хороша моя Илька! Вы сотый человек, который сегодня за вечер спрашивает меня о ней. Больна, виконт! Болезни не щадят и красавиц…
— Наша венгерская красавица страдает очень благородным недугом! — сказал стоящий тут же в ложе молодой человек в драгунском мундире. — Вчера она говорила этому шуту, д’Омарену, что она больна тоской по родине. Фи! Посмотрите, виконт Сези! Какая… какая… какая… Прелесть!
И драгун указал виконту Сези на сцену, где в это время становился на место хор «новеньких». Сези взглянул на секунду, отвел от сцены глаза и заговорил опять с Бланшар об Ильке…
— Она смеется! — шептал он ей через четверть часа. — Она глупа! Вы знаете, что она требует с каждого за один миг любви? Знаете? Сто тысяч франков! Ха-ха-ха! Посмотрим, какой сумасшедший даст ей эти деньги! За сто тысяч я буду иметь таких десяток! Гм… Дочь вашей кузины, мадам, была красивее ее в тысячу раз и стоила мне сто тысяч, но стоила в продолжение трех лет! А эта? Капризная девчонка! Сто тысяч… Ваше дело, madame, объяснить ей, что это ужасно глупо с ее стороны… Она шутит, но… не всегда же можно шутить.
— А что скажет красавчик Альфред Дезире? — обратилась, смеясь, толстая Бланшар к драгуну.
— Девочка дразнит, — сказал Дезире. — Ей хочется подороже продать себя… Она расстроит наши нервы и, вместо тысячи, возьмет две тысячи франков. Девочка знает, что ничто так не напрягает и не расстраивает эти скверные нервы, как ожидание… Сто тысяч — это милая шуточка.
В разговор вмешалось четвертое лицо, затем пятое, и скоро заговорила об Ильке вся ложа. В ложе было человек десять…
Во время этого разговора в одной из множества комнаток, на которые разделено закулисное пространство, сидела Илька. Комната, пропитанная запахами духов, пудры и светильного газа, носила сразу три названия: уборной, приемной и комнаты m-lle такой-то… У Ильки была самая лучшая комната. Она сидела на диване, обитом свежим пунцовым, режущим глаза, бархатом. Под ее ногами был разостлан прекрасный цветистый ковер. Вся комната была залита розовым светом, исходившим от лампы с розовым абажуром…