Рассказы. Повести. 1894-1897, стр. 90
Иногда глубоко личный характер можно обнаружить в деталях, как будто далеких от событий жизни писателя. Такова мысль Лаптева о ночлежном доме для рабочих (I глава). В России существовало Общество ночлежных домов в Петербурге; очерк Ал. П. Чехова о петербургских ночлежных домах, опубликованный в «Новом времени» (1891, № 5533, 26 июля), понравился Чехову (см. письма Суворину и Ал. П. Чехову 6 августа 1891 г.); он мечтал о ночлежном доме и для Москвы, о чем писал 5 декабря 1894 г. Суворину. В записной книжке появилась заметка о намерении Лаптева устроить ночлежный дом (стр. 27), использованная затем в повести.
4
Первым откликнулся на повесть «Три года» Суворин, которому Чехов намеревался послать ее еще в корректуре. Судя по письму Чехова 21 января 1895 г., Суворин заметил сходство между образом Рассудиной и О. П. Кундасовой, между стариком Лаптевым и отцом Чехова и счел неуместным раздражение молодых купцов в амбаре Лаптевых против религии. Чехов возражал против каждого из этих замечаний.
Главы, напечатанные в январе, похвалил В. П. Буренин, правда, несколько двусмысленно, что видно из письма Ал. П. Чехова брату 22 января 1895 г.: «Буренин в восторге от твоей повести в „Русской мысли“ (по крайней мере на словах), но находит, что она у тебя чересчур отделана» (Письма Ал. Чехова, стр. 308).
После выхода второй книжки «Русской мысли» Чехову писал С. И. Шаховской: «Читал на днях „Три года“, зачем критик вздор брешет в „Русских ведомостях“ – прекрасная – живая вещь» (6 марта 1895 г. – ГБЛ; о рецензии «Русских ведомостей»; см. ниже). 3 апреля 1895 г. Чехову высказал свое мнение Н. А. Лейкин: «Хорошо. Но по-моему, Вы не кончили рассказа. Это только первая часть повествования. Продолжайте» (ГБЛ). А. И. Эртель воспринял повесть как типичное явление литературы «безвременья». Он писал В. А. Гольцеву 15 марта 1895 г., что повесть не имеет «нравственной нити», и противопоставил ее в этом отношении произведениям Л. Толстого: «…какая это безнадежно плохая вещь, несмотря на искры большого ума и таланта, – и, мало того, что плохая, но говорящая о какой-то внутренней, душевной импотенции автора» (Записки ГБЛ, вып. VIII, М., 1941, стр. 94). Ощущение мрачной усталости и даже чего-то «больного, надорванного, мучительного» (см. письмо Эртеля В. В. Огаркову 8 марта 1895 г. – там же, стр. 93) могло явиться лишь вследствие отождествления духовного итога, к которому пришел главный герой, с настроением самого автора – типичная и для критики того времени ошибка.
В сумме вопросов, затронутых в рецензиях на журнальную публикацию повести, выделяются два: как Чехов справился с формой большой повести и насколько жизненны изображенные им типы.
Еще не прочитав всей повести и ужаснувшись ее объему, Буренин («Критические очерки». – «Новое время», 1895, № 6794, 27 января) писал о несостоятельности попытки Чехова овладеть большой формой. Он признавал, что изображение купеческой среды в повести представляет определенный интерес, но в целом считал повесть лишь этюдом, а не завершенной картиной. «Растянутость» повести он противопоставлял сжатости маленьких рассказов Чехова и выражал сожаление, что Чехов поддался советам либеральной критики и стал писать большие произведения.
Первая половина повести дала повод также анонимному рецензенту «Книжек Недели» (1895, № 3) поторопиться с выводом о том, что и это произведение «не обещает выйти той крупной вещью, которой так долго ждут от Чехова» (стр. 256). Анонимный автор «Литературного обозрения» (1895, № 7, 12 февраля и № 13, 26 марта) считал повесть растянутой, но признавал удачной ее «бытовую сторону») и психологическое содержание. М. Южный (М. Г. Зельманов) писал в «Гражданине» (1895, № 60, 2 марта) о мозаике или калейдоскопе случайных сцен, положений и лиц. Автор «Летописи современной беллетристики» в «Русском обозрении» (1895, № 5, за подписью W), повторив этот тезис, возмущался финалом, который обрывает повествование там, где оно «вступает в новый, наиболее интересный фазис» (стр. 449).
Близок был к такому пониманию финала и А. М. Скабичевский («Литературная хроника». – «Новости и биржевая газета», 1895, № 106, 20 апреля). Ему не нравилось, что автор сначала рассказывает день за днем первые три года после женитьбы Лаптева, а потом внезапно прерывает свой рассказ «на загадочном восклицании героя: „поживем – увидим“, и читатель остается в недоумении; ему представляется самому угадать, что должно последовать далее». Как неудачу оценивал финал и М. Полтавский (М. И. Дубинский) в «Литературных заметках» («Биржевые ведомости», 1895, № 68, 10 марта). Мнение о неспособности Чехова к большим вещам и впоследствии подкреплялось ссылками на «Три года» (П. А. Ачкасов ‹П. А. Матвеев›. Письма о литературе. Письмо второе. Русская литература в 1895 году. – «Русский вестник», 1896, № 2, стр. 239–240).
Однако, при всем непонимании жанрового своеобразия повести, рецензенты, начиная с Буренина, отмечали типичность жизни, о которой идет в ней речь.
Скабичевский назвал центрального героя повести «Гамлетом Замоскворечья». Признав значительность изображения «нравов современного московского первогильдейного купечества», он противопоставлял в этом отношении Чехова П. Д. Боборыкину и Вас. И. Немировичу-Данченко. Статью свою он закончил словами: «Лаптев – это живой, осязаемый, на каждом шагу встречающийся в нашей жизни тип, это прямое наследие темного царства, логическое его последствие. Он так и напрашивается на обобщение в самом широком виде, и нетрудно было бы доказать, что в каждом из нас рядом с обломовщиной сидит лаптевщина, все мы в том или другом отношении Лаптевы». Понимание социальной природы чеховского героя, при абсолютном неприятии формы повести, показательно вообще для Скабичевского, с его либерально-народнической методологией и упором на чисто социологический анализ художественных явлений.
Близок к Скабичевскому по вниманию к социальной драме Лаптева был Р. И. Сементковский, автор обзоров «Что нового в литературе?» в «Ежемесячных литературных приложениях к „Ниве“» (1895, № 6, о повести «Три года» – на стлб. 355–358). Считая повесть Чехова симптоматичной для беллетристики, «близкой к жизни», он также ссылался на творчество Боборыкина (роман «Китай-город»).
Суждения о нехарактерности переживаний Лаптева были редкими. Таким, например, было мнение М. К-ского (М. А. Куплетского) в «Журнальной хронике» «Сына отечества» (1895, № 87, 30 марта) и Д. М. (неизвестного автора) в «Журнальных новостях» («Русские ведомости», 1895, № 57, 27 февраля). Безоговорочно отрицательный отзыв о повести дал W – неизвестный рецензент красноярской газеты «Енисей» (1895, № 40, 2 апреля). В частности, он писал о растянутости повести, считая ее перегруженной описаниями. Общий тон критических отзывов 1895 года передан в стихотворном фельетоне Lolo (Л. Г. Мунштейна), сожалевшего о том времени, когда Чехов создавал небольшие рассказы: «Ваш лик и холоден и строг… // Как изменили Вас три года» («Новости дня», 1895, № 4221, 13 марта).
О бесцеремонности рецензентов, обсуждавших «недостатки» повести «Три года» (как и рассказа Толстого «Хозяин и работник», напечатанного в мартовской книжке «Северного вестника»), писал В. Я. Брюсов в письме к П. П. Перцову 1 апреля 1895 г.: «Учиться надо всем этим критикам, именно из тех самых произведений, которые они разбирают! Когда появляется новое произведение такого заведомо значительного таланта, то первый вопрос, который должен задать себе критик, это не „Где ошибка автора“, а „В чем недостатки моего понимания, если мне это не нравится“. Мы ведь только критикуем, а не читаем, ищем ошибок, а не прекрасного» («Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову. (К истории раннего символизма)». М., 1927, стр. 18–19).
Из поздних отзывов о повести характерно суждение Волжского (А. С. Глинки) в его книге «Очерки о Чехове» (СПб., 1903). Считая изображение власти действительности над людьми сильной стороной чеховского таланта, он писал, что жизнь в произведениях Чехова разбивает «вдребезги» попытки людей преодолеть стихийное течение обыденщины и, к примеру, обращает любовь и брак «в пошлость, жестокость и скуку» – как в повестях «Три года» и «Моя жизнь», как в рассказе «Ариадна» (стр. 62–63).