Девочка и птицелет, стр. 46

Когда мои родители ушли, я снова подумала, что смеются не обязательно победители. Я стала перед зеркалом и попробовала посмеяться. Я смеялась, но мне даже самой было немножко страшно — такое у меня было ненормальное выражение лица и такой дурацкий смех.

И все-таки я проявила силу воли: отказалась от мороженого, которого мне очень хотелось, и не заплакала, а посмеялась над своими огорчениями.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В этой семье — все юмористы. Наташка ходит, как Чарли Чаплин — носки у нее смотрят в стороны. Мы вместе с ней шли в школу, я сегодня вышла пораньше.

— Кем ты будешь, когда вырастешь? — спросила я у Наташки.

— Кондуктором, — ответила она, не задумываясь. — Почему?

— Говоришь людям, где выйти... И много денег.

— Не очень много, — возразила я.

— Очень, — сказала Наташка. — Я видела. Оказывается, она считает, что кондуктор все деньги, которые получает от пассажиров и кладет в сумку, берет себе.

— А я знаю, какой будет фокус, — искоса поглядела на меня Наташка. Только не скажу.

— Ну и не надо.

Если бы я попросила: "Расскажи", может быть, Наташка и промолчала бы.

— С яйцом, — таинственно прошептала Наташка. — Он наливает в бутылку воду — и вдруг там яйцо. Но я не знаю, как он его туда засовывает...

Сегодня у нас на последнем уроке — химия. Это лучший день недели. После урока весь класс остается в химическом кабинете. Евгения Лаврентьевна рассказывает интересные вещи о химии и о химиках. А теперь к этому уроку ребята готовят химические фокусы и показывают их. А потом рассказывают, в чем секрет. Что собирался показать Сережа, я уже узнала от Наташки.

У Евгении Лаврентьевны на столе лежала книга с закладками. Я посмотрела издали и, хотя буквы были перевернуты, прочла: "Конан Дойль. Избранные произведения". Вот, значит, чем увлекалась Евгения Лаврентьевна! Я вспомнила страшный рассказ этого писателя о пляшущих человечках и подумала, как было бы здорово, если б Шерлок Холмс примкнул к нашей компании. Он бы, наверное, быстро разобрался в нашем деле.

Евгения Лаврентьевна сказала:

— Когда мы изучали закон сохранения массы, мы с вами сожгли в колбе немного фосфора, и при этом образовалось новое вещество — фосфорный ангидрид в виде белого дыма. Вы также видели, как светится фосфор при окислении на воздухе. Но это свечение фосфора создает иногда у людей неправильное представление. Вот что пишет ваш любимый писатель Конаи Дойль в "Собаке Баскервилей".

Евгения Лаврентьевна раскрыла книгу там, где она была заложена полоской бумаги.

— "Да! Это была собака, огромная, черная как смоль. Но такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза метали искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение, более страшное, более омерзительное, чем это адское существо, выскочившее на нас из тумана". А дальше вот что говорится уже об убитой собаке: "Ее огромная пасть все еще светилась голубоватым пламенем, глубоко сидящие дикие глаза были обведены огненными кругами. Я дотронулся до этой светящейся головы и, отняв руку, увидел, что мои пальцы тоже засветились в темноте. "Фосфор", — сказал я".

Этого не могло быть. Фосфор на воздухе не только светится, но и загорается — собака просто изжарилась бы, если б ее шерсть смазать раствором фосфора в летучей жидкости шш опылить фосфором. Кроме того, фосфор еще и ядовит. И достаточно было в пасть этой собаке Баскервилей попасть одной десятой доле грамма, чтобы она отравилась и немедленно погибла.

Все это я говорю к тому, — улыбнулась Евгения Лаврентьевна, и я снова подумала, какая она красивая, — что в седьмом "Б" появился юный химик, который вздумал свою таксу превратить в собаку Баскервилей. Так вот запомните, что фосфор для людей еще более ядовит, чем для собак.

После урока Евгения Лаврентьевна села на стуле сбоку у своего стола, ближе к окну, и объявила:

— А сейчас поглядим, чем нас удивит сегодня Сережа.

Сережа вышел к столу и попросил две колбы с узкими горлышками. С важным и серьезным видом он налил в одну колбу воду, потом перелил эту воду в другую колбу, снова перелил в первую, а затем опять вылил воду во вторую. Пустую колбу он несколько раз встряхнул в руках.

И вдруг на наших глазах в колбе появилось куриное яйцо. Это было так здорово, что все просто ахнули, а я толкала Колю и Витю в бока — они сидели по сторонам от меня, — потому что мне казалось, что они недостаточно восхищаются.

— Интересно, — сказала Евгения Лаврентьевна. — Очень интересно. Ну, кто же скажет, в чем тут секрет?

Все молчали.

— Он выпустил яйцо из рукава, — сказала Нечаева.

— Разве ты не видишь, что яйцо в два раза шире горлышка колбы, возразила Евгения Лаврентьевна.

— Пусть даст колбу в руки, — потребовал кто-то из ребят.

— Нет, — сказал Сережа, — ты так отгадай. В этом как раз и фокус.

— Значит, никто не знает, — встала Евгения Лаврентьевна. — Я тоже не могу догадаться. Это в самом деле похоже на чудо. Придется, Сережа, тебе самому рассказать, как ты это сделал и какие химические законы ты для этого использовал.

Мне, конечно, было очень любопытно узнать, в чем состоял секрет этого фокуса. И все-таки мне было немножко жалко, что это сейчас станет известно мне хотелось хоть некоторое время считать, что на свете бывают чудеса.

Сережа рассказал, что он сделал иглой две тоненькие дырочки в обыкновенном яйце — одну на заостренном конце, а другую на тупом. Затем он стал втягивать в себя ртом это яйцо, и, хоть он не любит сырых яиц и ему было противно, он все равно его выпил. Пустую скорлупу он положил в стакан и залил ее обыкновенным уксусом...

Химическим этот фокус являлся потому, что яичная скорлупа полностью растворяется в уксусе, правда, ее для этого нужно продержать в стакане два дня. Когда яйцо растворилось, осталась только оболочка — тонкая пленка, находящаяся под скорлупой. Эту оболочку Сережа незаметно зажал между пальцами и бросил ее в колбу. Когда он вылил воду, оболочка осталась в колбе. Затем он встряхнул колбу, и оболочка через сделанные иголкой дырочки наполнилась воздухом и приняла форму яйца. Надо сказать, что эта оболочка была настолько похожа на настоящее яйцо, что мне и после Сережинои) объяснения не верилось, что это только оболочка.

Евгения Лаврентьевна рассказала нам, почему уксус растворяет известь, и привела еще пример с легендой о египетской царице Клеопатре, которая будто бы растворила в уксусе драгоценную жемчужину и выпила этот раствор.

После этого мы еще посмотрели фокус, который подготовил Витя. Он подвесил к железной подставке для пробирок четыре листика белой бумаги и поджег их. Один из этих листиков го-рол желтым огнем, второй — голубым, третий — красным, а четвертый — зеленым. Ну, в этом фокусе ничего таинственного но было, все сразу поняли, что бумага чем-то пропитана.

Витя рассказал, чем именно он пропитывал бумагу, но я всего не запомнила... Синее пламя дала азотнокислая медь, а красное — азотнокислый стронций. Мы испытывали эти реактивы как катализаторы, но я тогда не знала, что они окрашивают пламя.

Когда мы уже расходились, Евгения Лаврентьевна сказала:

— А ты, Оля, останься еще на несколько минут. Я хочу с тобой поговорить.

— Я тебя подожду внизу, — шепнул мне Коля, почти не разжимая губ.

— Как у тебя дела, Оля? — спросила Евгения Лаврентьевна. — Что дома?

— Нормально, — ответила я. Евгения Лаврентьевна поморщилась.

— А с товарищами?

— Нормально.

— Ты, Оля, — сказала Евгения Лаврентьевна, — пишешь стихи. Значит, ищешь самые лучшие слова для того, чтобы выразить мысль. И уж ты могла бы не употреблять этого пустого, бессмысленного слова "нормально". Что значит "нормально"?

Меня теперь часто попрекали стихами. На днях Елизавета Карловна говорила, что девочка, которая пишет стихи, могла бы не писать в своих домашних сочинениях в каждой фразе по два раза слово "который".