Дядя Бернак, стр. 13

Подвал, куда я был втолкнут с такой поспешностью, был страшно низкий и узкий, и я почувствовал в темноте, что он был сплошь загорожен плетеными ивовыми корзинами. Сначала я не мог определить их назначение и только потом понял, что они служили для ловли омаров. Свет, проникавший сюда через щель в двери, совершенно ясно освещал всю комнату, которую я только что покинул. Измученный и истомленный, с призраком смерти в глазах, упорно преследующим меня, я, тем не менее, был еще способен наблюдать за происходившим передо мною.

Мой худощавый защитник с тем же хладнокровием продолжал сидеть на ящике. Охватив руками колена, он покачивался из стороны в сторону, и я заметил, при свете лампы, что мускулы челюстей его ритмично сжимались и разжимались, как жабры рыбы. Около него стоял Лесаж с белым лицом, смоченным слезами, губы его не переставали дрожать от ужаса. Как он ни пытался придать более смелости своему лицу, она тотчас же сбегала с него при воспоминании о предстоящем ужасе. Туссак же стоял перед огнем, с мужественной осанкой, с топором наготове, откинув назад голову в знак презрения к опасности. Его черная всклоченная борода точно щетина торчала во все стороны. Он не сказал ни слова, но было видно, что он приготовился к борьбе на жизнь и смерть!

Лай собаки доносился все громче и яснее с болота; Туссак быстро подбежал к двери и распахнул ее.

– Нет, нет, оставь собаку в покое! – вскрикнул Лесаж, не могший дольше бороться с боязнью.

– Ты с ума сошел! Вся наша надежда основана теперь на том, успеем или не успеем мы убить ее.

– Но она на своре!

– Если она на своре, тогда ничто не спасет нас. Но я скорее склонен думать, что она бежит на свободе. Тогда мы можем спастись! Дрожащий Лесаж снова прислонился к столу и не сводил своих испуганных глаз с двери. Человек, дружественно относившийся ко мне, продолжал покачиваться с какой-то странной полуулыбкой, застывшей на его лице. Его худая рука постоянно придерживала что-то на груди под рубахой, и я готов был поклясться, что он прятал какое-то оружие! Туссак стоял между ними и раскрытой настежь дверью, и хотя я боялся и ненавидел его, я не мог оторвать глаз от его слово выросшей и как-то облагородившейся фигуры. Я был так занят этой драмой, разыгравшейся передо мною, финалом которой могла явиться гибель всех обитателей хижины, что мысль о моем собственном положении совершенно испарилась из моей головы. Передо мной разыгрывалась страшная, захватывающая драма, и я был единственный зритель, спрятанный в скверном, грязном подвале!

Я, сдерживая дыхание, ждал и наблюдал. По их напряженным лицам было заметно, что все трое следили за чем-то, чего я не мог еще видеть. Туссак поместил топор на плечо и приготовился к удару. Лесаж откинулся назад и поднес руку к глазам. Старик перестал покачиваться и точно слился с ящиком, на котором сидел; это был не человек, а скорее какой-то призрак. Послышались чьи-то шаги, на пороге мелькнула тень и в дверях показалась собака…

Туссак сразу ударил ее топором; удар был совершенно правилен, и лезвие топора углубилось в горло животного, но сила удара была настолько велика, что топорик совершенно раздробился. Собака, однако, успела повалить Туссака на пол, и там они извивались в последней схватке, на жизнь и смерть! Этот косматый великан и собака, оба с диким рычаньем, непозволявшим отличить человека от животного, бились из-за самого дорогого для каждого существа, – из-за жизни! И человек вышел победителем из этой борьбы! Железные пальцы Туссака впились в горло собаки… Я не видел, что было дальше, как вдруг мучительный, душераздирающий вой огласил комнату. Человек встал, слегка пошатываясь, с его рук струилась кровь, а темная неподвижная масса, в луже крови, лежала неподвижной на полу. – Теперь, – крикнул Туссак громовым голосом, – пора! и он выбежал из хижины.

Лесаж, в страхе отскочивший в угол, пока Туссак боролся с собакой, выбрался оттуда с измученным видом, с глазами, мокрыми от слез. – Да, да – крикнул он, – мы должны бежать, Карл! Вслед за собакой идет полиция, но собака опередила ее, и мы еще успеем спастись. Но Карл с тем-же невозмутимым лицом, на котором не отразилось никакого чувства, и только челюсти равномерно постукивали, спокойно подошел к двери и запер ее.

– Я думаю, друг Люсьен, – спокойно сказал он, – что тебе лучше остаться там, где ты есть!

Выражение ужаса на бледном лице Лесажа постепенно сменилось удивлением.

– Но вы не сознаете опасности, Карл, – сказал он, – бросая на него пытливый взор.

– О нет, мне кажется, я прекрасно все знаю, – улыбаясь ответил тот. – Но ведь полиция может прийти сюда через несколько минут! Собака сорвалась со своры и ушла вперед их по болоту; нет сомнения, что она направляется именно сюда, потому что это единственное человеческое жилье в этих местах!..

– Нет, мы останемся там, где мы есть!

– Безумец, вы можете жертвовать своей жизнью, но не моею! Оставайтесь, если хотите, но я ухожу!

Он с отчаянием бросился к двери, с беспомощно протянутыми руками, но другой быстро вскочил и встал перед ним с таким повелительным жестом, что юноша отклонился от него в сторону, как будто от внезапного толчка. – Глупец, – сказал Карл, – бедный, жалкий глупец!..

Лесаж раскрыл было рот, да так и оцепенел; его колени подогнулись от ужаса, он плотно сжал свои руки. В этот миг он был олицетворением страха, безысходного, отчаянного страха, который я когда либо видел. Лесаж понял, в чьи руки он попал.

– Вы, Карл, вы! – бормотал он, запинаясь на каждом слове. – Да, я! – безжалостно усмехаясь, ответил тот.

– Вы – полицейский шпион?! Вы – душа нашего общества! Вы, принимавший участие в самых сокровенных заговорах!.. Вы были нашим вождем! О, Карл, в вас нет сердца!.. Я слышу их приближение, Карл, пустите меня; я прошу, я умоляю вас, пустите меня!..

Словно окаменевшее лицо Карла стало качаться из стороны в сторону в знак отрицания.

– Но почему же я должен быть вашей жертвой? Почему не Туссак? – Если бы собака помогла мне, я захватил бы вас обоих! Но Туссак слишком силен, чтобы я мог бороться с ним. Поэтому, вы один, Люсьен, обречены быть моим трофеем, и вы должны примириться с этим фактом! Лесаж, с безумным видом, потрогал себя за голову, чтобы убедиться, что он не спал.