Грехи и мифы Патриарших прудов, стр. 19

– Ничего, бывает, – сказала Катя. – Следователя Уголовно-процессуальный кодекс в действиях ограничивает. Закон.

– А то, что маньяк над нами еще и посмеялся, это в закон тоже вписано?

Над тобой посмеялся, Клавдий Мирон Мамонт…

Катя скромненько потупилась – не надо его сейчас раздражать недоверием.

– Как вы себе все произошедшее представляете? – миролюбиво спросил Гущин.

– Кравцов похитил Пелопею. Перевез ее сюда, в Бронницы, на этой своей колымаге, в кузове, предварительно накачав убойной смесью – «ангельская пыль» плюс снотворное. Снотворное, чтобы не орала, не пыталась сбежать. «Ангельская пыль» действует по-другому: нарик не в отключке, но ничего из того, что он делает и что происходит вокруг, он не помнит. Так было и с ней. Кравцов держал ее в том доме, где он якобы занимался установкой беседки. Там хозяева в отпуске, у него были ключи. Это он девушку раздел догола. Издевался над ней – пусть не насиловал, но делал что-то другое с ней. Она испытала сильнейший шок. Когда действие диазепама ослабло, ей удалось как-то из этого дома удрать. Это ночью произошло. Он кинулся за ней вдогонку на машине. И сбил там, на девятом километре. Думал, что насмерть, поэтому сразу обеспечил себе алиби – позвонил нам и врачам.

Катя слушала внимательно. Просто все. Логики не лишено. Четкая картина, экономящая сразу на всем – на причинах, следствиях и действующих лицах. Пелопея и маньяк Виктор Кравцов. Что следует из этого? Если Кравцов и правда тот, безголовый – что следует из всего сказанного? Кто отомстил маньяку?

– Какая семья у девушки? – уточнил Гущин, его, видно, посетили сходные мысли. – Отец, мать, брат и сестра?

– У родителей какой-то раздрай в то время был. Мать – красавица, каких мало, светская дама. Она прилетела из-за границы только через пять дней. Папаша – энергичный тип, этакий деляга. Брат – ботан. Но о сестре он заботился. Сестренка – тогда еще пацанка, ей всего лет пятнадцать было, – перечислил Клавдий Мамонтов.

– Вы с ними делились своими подозрениями?

– Следователь мне запретил. Сказал, что Кравцов может в суд подать на полицию и ГИБДД за клевету.

– Но вы все же поделились?

– Я намекнул отцу. И с матерью ее коротко побеседовал о той ночи. Она хотела знать, что я видел.

– А дом, где, по-вашему, Кравцов держал девушку? – спросила Катя.

– Следователь даже не стал добиваться ордера на обыск. Сказал, что нет и не может быть никакого дела о похищении – никаких улик. Но я и не настаивал. Это надо было сделать в ту же ночь или наутро. Пока что-то там можно было найти. А Кравцова после разбирательства отпустили домой. Ему ничего не мешало направиться прямиком туда и все там подчистить – ключи же у него, их у него никто не забрал.

– Долго этот дом пустовал? – спросил Гущин.

– Он недостроен, хозяева-дачники туда нечасто наезжают. Работяг нанимают для ремонта.

– Но вы с хозяевами потом говорили?

– Да, – Клавдий Мамонтов кивнул. – Ничего полезного они мне не сообщили.

– То есть там не было кандалов, цепей, чтобы пленников к стенке приковывать, пыточных инструментов? – спросила Катя – не могла сдержаться.

Клавдий Мамонтов метнул в ее сторону взгляд – серая молния.

Ой, сейчас ударит гром – трах-тара-рах!

– Вы неловко язвите.

– Извините, Клавдий. Просто это стереотип.

Вся твоя версия – стереотип. Словно на салазках по накатанной давным-давно триллерами колее. Все просто и логично, но!

Все не стыкуется друг с другом, когда начинаешь разбирать мелочи и детали, вникать в подробности. Внешне все вроде стройно. Внутри – полно противоречий. Вот это и заставило более опытного следователя Нилова отмахнуться от этой версии. А вовсе не его профессиональный пофигизм. Так кому верить? Следователю или Клавдию Мамонтову, явившемуся на место аварии первым?

Никому.

Пока никому.

– ГИБДД и эксперты проводили автотехнические экспертизы, – сказал Гущин. – Все сошлись во мнении, что это наезд, в котором нет вины Кравцова – из-за форс-мажора, из-за действий самой потерпевшей.

– Они замеряли и изучали тормозной путь, читали заключение, что у нее в крови ангельская пыль, слушали показания самого Кравцова. Я сам водитель, я все виды транспорта вожу, даже БМП. Что я, не знаю, как это делается, что ли? Что надо говорить, чтобы отмазаться? – Клавдий Мамонтов обращался к Кате. – Самое главное – девчонка потеряла память. Она не могла вспомнить, что Кравцов с ней вытворял.

– Откуда он мог ее похитить? Из дома на Новой Риге? – спросил Гущин.

– Не знаю. Я выяснил лишь, что там, в их особняке, она в то время не жила. Я говорю – там полыхал какой-то большой семейный раздрай между папашей и мамашей. Пелопея жила в их квартире на Патриарших. Я пытался выяснить обстоятельства последних дней перед аварией, но мне не удалось узнать ничего конкретного.

– А жизнью самого Виктора Кравцова вы интересовались?

– Да. Это классический случай – примерный семьянин. Жена, двое маленьких пацанов. Дом-работа-дом. Маленькая строительная лавочка на рынке на Калужском шоссе – стройматериалы, сетка рабица и разные финтифлюшки для сада-огорода.

– Финтифлюшки? – спросила Катя.

– Декоративные беседки. Еще разная дрянь типа телег-колымаг на колесах для патио. Мужик-симпатяга этот Кравцов был. Рыжий и улыбчивый. А меня там, на той темной дороге, он хотел прибить камнем по голове, когда понял, что не задавил Пелопею насмерть. Произошло настоящее чудо, и она осталась жива. И чудо-расчудесное для него, что она все, все, все враз позабыла.

Глава 12

Пелопея

Пелопея Кутайсова чувствовала себя почти счастливой. Ну, если комфортное состояние души и желудка можно назвать счастьем. И еще, наверное, потому, что приехали, как и обещали, младшие – Гаврила и Грета. Пелопея давно заметила, с братом и сестрой она ощущает себя защищенной. Да, гораздо лучше чувствует себя, чем с матерью, ставшей такой нервной и почти прозрачной, или с отцом.

Гаврила с ходу предложил посидеть в «Вильямсе». И вот они сидели в этом знаменитом на все Патриаршие ресторанчике, набитом, как водится по выходным, до отказа.

Они втроем втиснулись за освободившийся двухместный стол: Грета и Пелопея сели на диванчик, тесно прижавшись друг к другу, Гаврила устроился напротив, на стуле. И Пелопея подумала: вот это то, что нужно, отсюда не хочется уходить.

Она пыталась вспомнить «Вильямс» до… Ну, до того момента, как все стало для нее словно с чистого листа. Конечно, она бывала здесь прежде, и множество раз. Но, может, тайная прелесть потери памяти и состоит в том, что знакомые прежде места не узнаешь, а словно открываешь заново. И не с чем сравнить свои впечатления, потому что они девственно новы, порой пугающе, остро новы.

Гомон, шум, музыка долбит по мозгам и ушам, низкий потолок, смех, чад и ароматы жаркого с большой открытой кухни в центре маленького зала. Кухня доминирует на всем пространстве, являя собой этакий бесплатный аттракцион, где орудуют уже уработавшиеся вусмерть от наплыва клиентов, но улыбающиеся, ловкие как дьяволы повара и поварята. Шинкуют огромными ножами на деревянных досках, месят, жарят, словно грешников в аду, на гриле и на сковородах заказанных «осьминогов по-галисийски». Колют лед в серебряных тазиках для коктейлей, заваривают пышущие паром ароматические чаи и развлекают своим поварским искусством обалдевших от избытка впечатлений лохов-туристов.

Гаврила читает меню и спрашивает что-то – в шуме Пелопея не слышит брата. Гаврила в эту субботу с линзами в глазах вместо очков. Он все никак не может решить, что лучше – очки или линзы. Когда Гаврила с линзами, Пелопее кажется, будто его лицу чего-то не хватает, что оно слишком юное и словно незавершенное – глаза красивые, но подбородок безвольный. Когда он приезжает в очках, то, кажется, наоборот – они старят его, еле держатся на носу и то и дело сползают к самому кончику.