Источник счастья, стр. 102

— И это большая удача, Федор.

— Не знаю. Застрелил бы их черту и не чувствовал себя таким ничтожеством.

— Хотите стать рыцарем печального образа и драться с ветряными мельницами? У мельниц винтовок не было, они только крыльями махали. Застрелить вы успели бы одного, ну двух. Третий убил бы вас.

— Возможно, так лучше. Нельзя жить, презирая себя.

— Лучше? Федор, что вы говорите? Вы молодой, сильный, талантливый врач.

— Да? А кому это важно? Кому я вообще нужен?

— Прежде всего, самому себе. Мне вы нужны. Вы прекрасно знаете, как я к вам отношусь, и вся наша семья. Мне что, усыновить вас, чтобы вы это поняли? Или повторять ежедневно, как вы мне дороги? Вы не дитя, и не барышня слабонервная.

— Простите, Михаил Владимирович. Спасибо, вы никогда прежде не говорили мне этого.

— На здоровье, — улыбнулся профессор, — я и своим детям не считаю нужным объяснять, как люблю их. Мне всегда казалось, такие вещи понятны без слов, да я и не мастер высоких речей. Дальше что было?

— Я пошёл к нашему лазарету, надеялся там добыть хотя бы бинтов, но по дороге упал, потерял сознание.

— Не мудрено, — кивнул Михаил Владимирович, — вы так мужественно держались. Есть предел человеческим возможностям. У вас, Федор, нервное истощение. Оттого и всякие мрачные глупости в голову лезут. Только не понимаю, почему был такой жар? Маслов сказал, сорок один градус.

— Это у меня с детства, от волнения всякий раз поднимается температура. В гимназии я даже пользовался этим, если не знал урока. Мне лоб трогали и сразу отпускали домой.

— А судороги? Сердцебиение?

— Маслов рассказал? Вы же знаете, он все преувеличивает.

— Они оба рассказывали, вместе с Потапенко. Он как раз, наоборот, все преуменьшает. Так что получилась вполне достоверная картина. Они перепугались за вас, и мы тоже, когда вы так надолго пропали. Маслов с Потапенко пришли только на следующий день. Кстати, осмотрели мою ногу, остались довольны. Заживает неплохо. И кресло принесли, теперь могу хотя бы передвигаться по квартире. Ну, а что же случилось с Осей, как вы думаете?

— Возможно, раскрылись цисты? Судя по описанию, похоже на то, что мы наблюдали у серой самки. Сердцебиение, одышка, лихорадка. Но даже если так, если они вывелись, то теперь, слава Богу, мы знаем, это не смертельно. Ося здоров.

— Однако почему это случилось именно в тот момент, когда он хотел прыгнуть со скалы? Ему, конечно, стало страшно. Но отказаться от своей безумной затеи он уже не мог. Пережил тяжёлый шок. Пороть его некому, мерзавца! Придумал! Икамушу своего спасал! Сочинитель приключенческих романов! Послушайте, а может, паразит вообще ни при чём? Ведь с вами случилось примерно то же самое. Шок, жар, судороги.

— Да, симптомы похожи, а причины разные. Так часто бывает в медицине, — спокойно произнёс Агапкин, опустил руку в клетку и прикоснулся к голове Григория Третьего, — надо продолжать опыты, иначе мы утонем в догадках.

— Да, Федор. Делать нечего. Придётся продолжать, — вздохнул профессор, — вот начну передвигаться на костылях, и продолжим потихоньку.

— Какая у него густая, мягкая шёрстка, — заметил Агапкин, поглаживая крысу, как котёнка, — глаза блестят. Задние лапки отлично двигаются, будто и не отнимались вовсе. Сколько ему лет, если перевести на человеческий счёт?

— Да уж далеко за сто, должно быть.

— Ветхозаветные патриархи жили ещё дольше. Адам зачинал детей, когда ему было восемьсот лет. Сын его Сиф стал отцом примерно в том же возрасте. А всего Сиф прожил девятьсот двенадцать лет. До Великого потопа средняя продолжительность жизни была огромной, до тысячи у некоторых.

— Да, я тоже недавно стал перечитывать Ветхий Завет. Там даются точные цифры. Рекорд долгожительства поставил Мафусаил. Кажется, девятьсот семьдесят. Внук его Ной жил уже меньше, всего девятьсот пятьдесят лет.

— А ведь наш паразит, вероятно, уже существовал тогда, до Потопа.

Профессор засмеялся:

— Вы решили, что это он им помог? Федор, опомнитесь, не стоит приписывать твари, даже такой древней и загадочной, как наш червь, полномочия Творца. Слышите, кажется, в дверь стучат.

— Да, верно, стучат. Михаил Владимирович, неужели вам не хочется взглянуть, что происходит у Григория в мозгах? Как они там поживают, наши маленькие таинственные друзья?

Агапкин говорил и смотрел на профессора, задумчиво улыбался. Он почти успокоился. Наваждение прошло. Он опять чувствовал себя здоровым и сильным. Ему захотелось есть, спать, сходить в баню, хорошенько попариться, если, конечно, сейчас это возможно. Захотелось сию минуту увидеть Таню. Она была здесь, рядом, через две комнаты. Она кормила ребёнка. А муж её ушёл навестить генерала Брусилова.

Неделю назад граната влетела в окно генеральской гостиной. Алексею Алексеевичу осколком раздробило ногу. Он лежал в лазарете.

«Сегодня к Брусилову, завтра на тайное офицерское собрание. А там, глядишь, и на Дон, воевать до последней капли крови».

— Федор, осторожно! — крикнул профессор. Агапкин не успел выдернуть руку из клетки. Крыс подпрыгнул и вцепился зубами в его мизинец.

Глава двадцатая

Лаборатория находилась в пятнадцати минутах ходьбы, на берегу, там, где кончался пляж. Белое трёхэтажное здание с плоской крышей, филиал немецкой фармацевтической фирмы «Генцлер».

Пётр Борисович Кольт инвестировал солидную сумму в исследования по разработке серии препаратов на основе каких-то особенных водорослей, водившихся исключительно в этой части моря. Соня должна была войти в научную группу как независимый эксперт от инвестора. Зубов открыл своим ключом.

— Никого нет? — удивилась Соня.

— Сегодня суббота.

— И охраны никакой?

— Зачем? Здесь, на острове, даже двери вилл не всегда запирают. Одно из самых спокойных мест в Германии, а возможно, во всей Европе.

Недавно кончился ремонт. Пахло краской. Многие комнаты были пустыми. Только столы, шкафы, стулья.

— Ещё не все оборудование завезли, — объяснил Зубов.

— Но что-то уже есть?

— Да, конечно. На втором этаже неделю назад начали работать немецкие химики.

Поднялись по лестнице, вошли в просторный кабинет. Там стояли компьютеры, какие-то пробирки, банки, коробки. Широкое окно выходило на море.

— Посмотрите, какой красивый отсюда вид, — сказал Зубов.

— Да, — кивнула Соня, но даже не взглянула в сторону окна. Её больше занимали пробирки на столе, электронные весы и шкаф с реактивами.

— Софья Дмитриевна, пойдёмте наверх. Там зона отдыха с маленьким зимним садом.

— Иван Анатольевич, вы идите, а я должна кое-что проверить.

— Вы что, прямо сейчас собираетесь начать работать?

— Нет. Не совсем. Может, вы всё-таки поднимитесь наверх? Или покурите где-нибудь? Простите, но мне надо остаться одной, — она сняла куртку.

— Курить я не хочу, и наверху мне, в общем, делать нечего, — Зубов тоже снял куртку. — Я пришёл сюда только ради вас. Мне не терпится узнать, чем вы собираетесь тут заниматься, поэтому, уж простите, я останусь, с вашего позволения.

— Ну ладно, хорошо, я объясню. — Она поставила свой портфель на стул, вытащила пластиковый пакетик. В нём лежала овальная коричневая таблетка.

— Хотите провести экспертизу? — Зубов улыбнулся. — Почему так срочно?

— Эти витамины принимал мой папа. Я должна посмотреть, что там внутри, — быстро тихо проговорила Соня.

Она была страшно бледной, у неё побелели губы и заметно дрожали руки.

— Софья Дмитриевна, вы очень нервничаете.

— Да. Я нервничаю. Сейчас так много поддельных лекарств, вдруг папа вместо витаминов принимал какую-нибудь дрянь?

— Разумно. Я бы на вашем месте обязательно проверил. А он давно стал принимать именно эти витамины?

Она закатала рукава свитера, вымыла руки, достала несколько склянок, какие-то пипетки, ящичек со стеклянными пластинками, пинцеты.