Последний суд, стр. 47

— Ну да, ведь было четыре полотна, объединенных темой суда. И суд над Сократом — последнее из них.

— Ах! — воскликнул Джонатан, издав вздох облегчения и радости, и откинулся на спинку кресла. — Ну конечно же. Почему ты никогда не говорила мне, что я не только красивый, но еще и необыкновенно умный?

— И не скажу, пока ты не докажешь это, — сказала она, с надеждой глядя на него.

— Логично. Так вот: Гартунг в своем письме упоминает последний суд, и Мюллер решил, что речь идет о «Сократе» — последнем из четырех полотен.

Флавия кивнула.

— Когда я просматривал журнал продаж в галерее братьев Розье, то обратил внимание, что Гартунг купил у них две картины Флоре. Обе были доставлены на бульвар Сен-Жермен. Если ты помнишь, миссис Ричардс говорила, что на бульваре Сен-Жермен находился дом ее родителей. А Руксель снимал у них комнату. И еще миссис Ричардс сказала, что ее муж подарил Рукселю картину с религиозным сюжетом.

— Ну и?..

— В серию картин входили суд Александра, Соломона, Сократа и Иисуса. Местонахождение трех из них нам известно, не хватало только «Суда Иисуса». Мы полагали, что имеется в виду суд Пилата над Иисусом. Но так ли это на самом деле?

— Джонатан, дорогой…

— Подожди. Гартунг подарил Рукселю «Сократа» в пару к другой картине — так сказала миссис Ричардс. И она по-прежнему у него, — продолжил он со все возрастающим волнением. — Я сам видел ее. Я узнал стиль — глубокие цвета, небрежность мазков. «Христос в окружении апостолов».

Флавия, не понимая, смотрела на него.

— Видишь, как тебе повезло, что ты живешь с разносторонне образованным дельцом от искусства. По Библии, когда наступит конец света, Христос будет судить людей, сидя на троне в окружении апостолов и учеников. Он будет делить их на праведников и грешников. Такая рутинная процедура. И все это, как тебе, наверное, известно, называется Последним судом. Еще одно название — Высший суд. Эта мысль не пришла в голову Мюллеру, и он охотился за «Сократом».

С победоносной улыбкой Джонатан оглядел собеседников.

— Если вы считаете, что в этой картине кроется какая-то тайна, то я сказал вам, где ее искать.

Флавия обдумала его слова.

— Жаль, что ты только сейчас об этом догадался, — сказала она.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Надеюсь, что так.

— Ты считаешь, в этом что-то есть? — спросил ее Боттандо.

Она еще немного подумала.

— Я думаю, нам пора заканчивать с этим делом. Так или иначе. Нужно проверить эту картину, и в зависимости от того, найдем мы в ней что-либо или нет, будем делать выводы. Возможно, моя догадка подтвердится.

— Ты можешь заняться этим сама?

— Думаю, да.

— Ну разве она не умница? — восхищенно сказал Аргайл. — Что бы вы без нее делали, генерал?

— Скрипел бы себе потихоньку, — ответил Боттандо.

— Я безумно рад, что мы скоро поженимся, — продолжил Аргайл. — Какое счастье — иметь такую сообразительную жену!

Боттандо счел это высказывание неуместным.

— Мои поздравления, — сухо уронил он. — Надеюсь, вы будете очень счастливы. Давно пора, на мой взгляд. А теперь о деле. Флавия, дорогая, ты уверена, что справишься?

— Позвольте мне довести дело до конца самостоятельно. Если поход к Рукселю ничего не даст, мы по крайней мере будем знать наверняка: разгадки этого дела не существует, и поставим в расследовании точку. Договорились?

Боттандо кивнул:

— Наверное, так будет лучше всего. В идеале хотелось бы посадить убийцу за решетку. Но если это невозможно, то хотя бы закрыть дело. Как ты планируешь действовать?

Флавия улыбнулась:

— Прежде всего я хотела бы проконсультироваться. И на этот раз мы пойдем прямой проторенной дорогой. Короче, мы возвращаемся в Париж.

ГЛАВА 18

Скорее бы уж все закончилось, думала Флавия, поднимаясь по трапу самолета. Некоторые бизнесмены за сутки успевают посетить несколько стран, пересаживаясь с самолета на самолет, но она не бизнесмен и не в состоянии беспрерывно мотаться по Европе. Она уже не помнила, какое сегодня число и день недели. Нет, так не может дальше продолжаться: всякий раз, как она пытается преклонить голову и проспать всю ночь напролет, ее моментально лишают такой возможности.

За прошедшую неделю она единственный раз проспала спокойно целую ночь.

За последние дни она вконец измоталась и чувствовала, что нервы ее взвинчены до предела. Она была готова взорваться от малейшего пустяка.

Аргайл, уловивший ее состояние по разным мелким признакам, счел за лучшее оставить ее в покое и благоразумно молчал на протяжении всего полета, погрузившись в собственные мысли. Он уже усвоил, что трогать ее в такие моменты не стоит: пытаясь развеселить ее, он может добиться прямо противоположного эффекта.

Кроме того, ему и самому было не до веселья. Он не знал, о чем думала в данный момент Флавия, но сам он думал, что ему страшно надоело участвовать в этом расследовании. Одно дело, когда люди просто воруют картины. Ну хорошо, если просто убивают — такое тоже не редкость, к этому все привыкли. Но в этом деле оказалось столько несчастных людей — несчастных на протяжении всей своей жизни; людей, не имеющих никакой надежды на счастливые перемены. Аргайлу хотелось, чтобы все вокруг были счастливы или хотя бы довольны своей жизнью; каким бы наивным это ни казалось со стороны, но он считал простое человеческое счастье неотъемлемым правом каждого живого существа.

В этом осточертевшем ему расследовании все поголовно были несчастны. Например, Мюллер, который рос вдали от родителей, а став взрослым, узнал, что его отец был предателем. Можно сказать, Мюллеру еще повезло: он по крайней мере не успел узнать, что его мать до сих пор жива и так ужасно страдает. А каково было ей самой прожить сорок лет полным инвалидом, не имея ни малейшей надежды на выздоровление? А сын Эллмана, возненавидевший собственного отца до такой степени, что начал шантажировать его, оправдывая шантаж благородными целями?

Только Руксель с внучкой, казалось, избежали печальной участи. Руксель подошел к старости, окруженный любовью и почетом и опекаемый своей красавицей внучкой; всю жизнь он провел в блаженном неведении относительно страданий всех этих людей. Но возможно, так будет не всегда: прошлое может настигнуть и его. Пока он единственный из всех участников истории оставался в стороне. Но это лишь пока.

Добрейший старина Бирнес лично отвез Аргайла и Флавию в аэропорт, дал им денег и даже сам купил билеты — правда, выразил уверенность, что итальянское правительство непременно вернет ему этот долг. Даже его жена немного оттаяла и наготовила им в дорогу сандвичей. Аргайл попытался объяснить Флавии, что она совсем не злая, просто у английских женщин такой характер: сердце у них настолько мягкое, что им приходится прятать его под титановой оболочкой. Они могут быть очень добрыми, только боятся, чтобы кто-нибудь этого не заметил. Если им сказать об их доброте, они страшно сердятся и наотрез отказываются от этого качества. Вот такая странная национальная черта.

Боттандо остался дома развлекать Элизабет Бирнес. Кстати, эти двое прекрасно поладили друг с другом. Покидая дом Бирнеса, Флавия с Аргайлом заметили на кухне Боттандо — он блаженно распивал вино и одобрительно наблюдал за передвижениями хозяйки, которая пыталась приготовить что-нибудь съедобное. Разумеется, он останется у них на обед и скорее всего переночует. Хорошо устроился — наслаждается себе жизнью и ни о чем не думает.

Эта мысль распирала их обоих, когда они уселись в машину Бирнеса и отъехали от дома. Какое несправедливое распределение обязанностей, думала Флавия, — они носятся как ненормальные из страны в страну, а Боттандо рассиживается в гостях и преспокойно спит до самого утра. На прощание он напомнил Флавии о привилегиях своей должности, чем окончательно разозлил ее. Ну конечно, он и так слишком перетрудился: взял трубку, набрал номер и предупредил Жанэ о приезде своей подчиненной.