Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок, стр. 21

— Собрать информацию и в решающий момент — одним ударом завоевать твою Люду!

Мама, разумеется, в педагогических целях утаила подробности встречи с Потрошиловым-папой в Доме творчества. Алик, естественно, как человек глубоко интеллигентный, не очень понял тактику завоевания женщин одним ударом. Но то, что без полной информации о любимой ничего не выйдет, усвоил четко.

Удовлетворенные плодотворной беседой, они приняли на ночь по три котлеты без гарнира и разошлись. Во сне Альберт Степанович ощутил себя почему-то могучим оленем. Он одним ударом завоевал все, что только можно. Что конкретно, ему с утра помнилось плохо. Но ощущение грядущей победы длилось до завтрака.

Глава 10

ЗЭК В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ

Гнида и Моченый смотрели на Московский вокзал и молчали. Сердца лихорадочно бились, разум пребывал в смятении. Современность потрясала свободой и беззаконием. Казалось, будто старых зэков этапируют в рай, о котором говорил тюремный священник. И словно небесные вертухаи сделали остановку в притоне сладкого беспредела.

Все началось с грамотности. Так сказать, сначала было слово. Издали завидев лоток с газетами, Гнида поспешил к источнику информации. Путь его был долог. Пройдя буквально сто метров питерской земли, он успел ударить по рукам карманника-дилетанта, отказаться от орального секса и спекулятивного билета до Москвы. Пресса добила окончательно. Она поставила жирную печатную точку на «воздержанном» мироощущении старого зэка. Количество голых баб на единицу площади лотка поражало воображение.

Гнида замер. Обнаженные девушки, призывно манящие с рекламных постеров бесстыжими глазами, потрясали невиданными формами и содержанием.

— Откровения маньяка-педофила…— шепотом прочитал он на глянцевой обложке журнала и на всякий случай пугливо оглянулся. Татуированные руки разом вспотели. Дыхание перехватило, будто он впервые шел на дело. Зэк перевел взгляд на пожилую продавщицу в такой же, как у него, телогрейке и хрипло спросил: — Че это, в натуре?

— Жизнь такая, в натуре! — передразнила его тетка. — Бери, дед, посмеешься. — Она почти целиком засунула в рот желтого цвета пирожок и принялась жевать.

Гнида снова посмотрел по сторонам, не в силах отделаться от подозрений, что все это подстава хитрожопых оперов. Затем сделал шаг назад. Тетка продолжала жевать. Неподалеку у какого-то мужика беспризорники «толчком» выбили из кармана кошелек. «Грубо, — мелькнуло у опытного Гниды в голове. — Сейчас повяжут». Но никто не крутил им рук. Люди молча продолжали движение. Двое милиционеров брезгливо протащили мимо пьяного.

«Воровство, спекуляция, проституция, открытая торговля порнографией», — уголовник подвел в голове итог, перебирая номера статей на память. Для первых десяти минут пребывания в колыбели трех революций было многовато. Ему почему-то расхотелось выходить с территории вокзала в открытый город, и он с тоской принялся искать на табло поезда в направлении тихого городка Якутска.

Тем временем Моченый матом разрезал толпу, освобождая себе проход. Толпа отвечала тем же и проход не освобождала. Уважение к инвалиду в культурной столице находилось в интервале между «Сам пошел» и «Сейчас вторую обломаю». В конце перрона его догнала толстая девочка лет восьми, формами очень похожая на рыбу камбалу, и завопила:

— Флинт! Капитан Флинт!

Тяжелая золотая цепь на ее шее раскачивалась из стороны в сторону, от чего девчонку даже пошатывало.

— Папа! Сфотографируй меня с пиратом!

Она вцепилась в костыль Моченого и принялась подпрыгивать от нетерпения.

Первым душевным порывом авторитетного вора было желание пожалеть ребенка и быстро задушить ее же цепью. Он посмотрел вокруг, поверх голов, в поисках Гниды, но не нашел. Девчонка продолжала трястись у костыля, как пьяный якутский шаман. Моченый еще раз пожалел, что нельзя ее загрызть прямо здесь, и попытался договориться. Ему никогда в жизни не доводилось общаться с детьми. После мучительных раздумий он выдавил из себя самое ласковое, на что был способен:

— Отхлянь, падлочка.

Девочка на несколько секунд замерла, словно ее выключили, а потом забилась в конвульсиях и завопила во весь голос:

— Папа! Дядя ругается!

Попытки сбросить сумасшедшую с костыля ни к чему не привели, и Моченый, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля, тоже завопил во весь голос, призывая на помощь:

— Гнида-а-а!

— Кто гнида? — Это было последнее, что услышал гроза якутских лагерей на перроне Московского вокзала города Санкт-Петербурга. Потом стало больно, потом темно, потом… никак.

Когда он очнулся, вокруг было тихо. Перед глазами маячило лицо товарища, то расплываясь, то фокусируясь вновь. После всего пережитого оно показалось таким родным, что Моченый чуть не расплакался:

— Валить отсюда надо, Санек.

Гнида, присевший перед паханом на корточки, упал на дряхлеющие ягодицы. За последние лет пятьдесят его никто так не называл. Моченый был крайним в списке, кто мог это произнести. Гнида сидел и решал, что ему понравилось больше, «Санек» или «валить отсюда надо»? Еще полчаса назад он знал ответ, но сейчас молчал. Что-то его останавливало. Он смотрел вокруг и цепкими глазами уголовника-профессионала видел то, чего не видят простые люди. Он видел деньги. Скорее, даже не видел, а чувствовал. Как чувствуют беду или опасность. Он сидел и думал, что в этом веселом городе найдется теплое местечко и для двух ветеранов советского криминала. Новая жизнь встречала их не слишком приветливо. А их никто и никогда приветливо не встречал. Значит, все нормально. Значит, они дома.

Гнида подставил плечо, и Моченый, кряхтя, поднялся на ноги.

— Норма, папа! Проканает! Полный город лохов и беспредел. Наша тема. Прокормимся.

Он отряхнул от грязи телогрейку Моченого, потом свою. Кореша двинулись в путь. Из советской жизни в российскую.

С вокзала выходили молча. Говорить не хотелось, да и что тут можно было сказать? Голые бабы на огромных плакатах в сумме тянули лет на двести строгого режима. Какие-то оборзевшие беспредельщики расселись по подвалам и открыто торговали валютой. В магазинах немеряно жратвы и джинсов, а Центробанк, судя по всему, не самое богатое место в стране. Как выжить в таких кошмарных условиях, они не знали и боялись друг другу в этом признаться.

Пока Гнида терпеливо отбивался от продавца анаши, Моченый успел покинуть территорию вокзала и выйти в город. Проезжающие мимо транспортные средства резко отличались от оленьих упряжек. Их было много, они плохо пахли и явно недешево стоили. Моченый нащупал в кармане деньги. Все пять тысяч семьсот деноминированных рублей, скопленных за время отсидки. Он не знал, сколько это. Много или мало? Ему нужна была помощь.

Наученный горьким опытом пахан сначала посмотрел по сторонам, потом тихонько позвал:

— Гнида..

— Здеся я, папа. — Кореш стоял за спиной и тоже смотрел по сторонам.

Моченый покопался в рюкзаке и вытащил потертую книжечку в кожаном переплете. Он облизал языком палец и принялся листать. Близоруко прищурившись, авторитет всматривался в страницы, исписанные мелким почерком.

— Вот. — Он протянул книжку приятелю и ткнул прокуренным ногтем в цифры. — Наберешь номер, скажешь, мол, от Моченого. Есть ли в хате место хорошим людям? Дальше молчи. Слушай.

— Чей номер-то, папа? — Гнида недоверчиво принял от пахана манускрипт, стараясь держать подальше от лица. Будто цифры могли выпрыгнуть и выцарапать ему глаза.

— Паук это. Слыхал?

Гнида вздрогнул. Блокнот выпал из рук и упал открытой страницей на асфальт.

— Тот самый?

— А что, есть другой? — Моченый посмотрел на него через плечо. — Тот. Не ссы, тебя он вспомнит.

Это был тот самый Паук, от которого Моченый принял зону тридцать лет назад. С тех пор Паук не садился, но слухи о его «подвигах» доходили до холодных бараков индигирских лагерей. Веселые картинки были раскрашены преимущественно в красные цвета.