Бунт женщин, стр. 57
Какое счастье, что Руслана не была и не будет её подругой!
— Я не знаю, что ты имеешь в виду, намёков твоих не понимаю, — спокойно сказала Леонида. — Единственное, что я могу: выручить с транспортом. Отец подарил мне свою машину. Старенькая, конечно, но ездит. Кого куда привезти, отвезти, можешь рассчитывать на меня.
Глава восьмая
Леонида ведёт машину мягко. Смотрит на меня в зеркало. Не сводит с меня своего взгляда.
Что тут происходит? Придвигаюсь к девочке. Но взгляд Леониды следует за мной.
Она не видит дорогу. Разобьёт нас сейчас!
Инна и девочки смотрят в окно.
— Мама, какой круглый дом! Смотри, башенка. Там тоже живут?
Детский голос. Леонида смотрит на меня.
Наконец мы приехали.
Мама ещё не ушла на работу. Накрыт стол. Цветы, фрукты, сласти…
Зина хватает со стола веточку с двумя черешнями.
— Пойдём-ка со мной, помоем руки, и будешь есть всё, что захочешь! — поёт моя мама.
Леонида подходит ко мне.
— Нам надо поговорить, нам очень надо поговорить, — улыбается мне она. — Вы можете мне помочь.
— Помочь? Я? Слушаю вас.
— Мама, посмотри, кукла…
Инна качает Тусю и напевает ей песню.
Кукла виснет в руках Зины бутафорией, и всё вокруг — декорация.
— Садитесь, пожалуйста. Инночка, вот сюда сажай девочек.
— Слушаю. — Слово повисло, как кукла, на гвозде из воздуха.
— Леонида, проходите, пожалуйста, к столу.
— Спасибо, я спешу, я должна идти.
Леонида смотрит на меня.
— Садись сюда, доченька. — Мама за руку вытягивает меня из её взгляда, ставит на стол торт из мороженого. — Смотрите, девочки, я вам приготовила сюрприз!
Леонида уходит.
Без неё воздух снова сеется солнцем.
Инна живёт у нас уже два дня. Поднявшись с кровати, начинает петь. Я и не знала, что она умеет петь. Песни у неё лёгкие — о птицах, облаках, о шуршащих листьях… Умыв наконец детей, начинает качать Тусю.
Мама разговаривает с Зиной.
Зина быстро освоилась. Бегает из комнаты в комнату, берёт без спроса со стола всё, что ей захочется, и, не успеваешь войти в дом, начинает с тобой разговаривать. Играть с куклой или строить что-то из конструктора она может только в компании, ей нужно, чтобы кто-то слушал её, чтобы кто-то смотрел на неё и восхищался ею. Рисуя, Зина тут же громко сообщает, что круг, который она нарисовала, означает солнце, дома, падающие почему-то все в одну сторону, — жилища потерявшихся мам, это ветер сбивает их в одну сторону. Кукла хочет есть, поэтому её нужно часто кормить. А любит кукла больше всего конфеты и мороженое.
Мама любит разговаривать с Зиной, а я — нет. Мама расспрашивает её о книжках, которые им читала воспитательница, о зверушках на картинках, рассказывает ей о повадках зверей, о том, где и как звери живут. Зина зовёт её «бабушка» и любит расчёсывать мамины волосы.
Зина лезет бесцеремонно к каждому, кого видит, и сразу переключает его внимание на себя. На Тусю смотрит исподлобья, готова обидеть её при первом удобном случае.
Туся наконец встала.
Она пошла по комнате, по коридору, по кухне — прозрачная, — качается на тонких ножках.
— Скажи мне «мама», — просит её Инна. — Посмотри на меня. Почему ты не посмотришь на меня?
Девочка смотрит на неё.
— Ты меня видишь?
— Вижу.
— Скажи «мама».
— Ты не моя мама. Моя мама совсем другая. Отвези меня к ней, я хочу к маме.
Инна беспомощно смотрит на нас.
— Ты хочешь обратно в детский дом, в котором ты жила? — спрашиваю я её.
Она выставляет прозрачные ладошки и прячется за них от меня.
— Тебе с мамой Инной лучше, чем там? — спрашиваю я.
Выпитое до косточек личико, потерявшие цвет глазки.
— Она не мама, она — Инна.
— Вот и нет. Мама. Есть мама, что родит. Есть мама, что растит.
— Я хочу маму, что родит. Пусть меня растит она. Мама читала мне книжки и прыгала со мной, мама читала мне стихи. Она говорила: «Представь себе всё, о чём я читаю, и увидишь». Начнёт мама говорить стихи, и я вижу коня, гору… я всё вижу.
— Что ты врёшь? — вступает в разговор соскучившаяся Зина. — Видеть можно, только когда это есть перед тобой. Ты всё врёшь.
Инна беспомощно смотрит на нас.
— Один видит то, что есть, другой видит то, что представляет себе, — говорю я, и мой голос плюётся раздражением. — Тот, кто видит в воображении, видит больше, чем тот, кто видит просто глазами.
— Иди ко мне, маленькая. Ну-ка, закрой глаза, — говорит мама Зине. — Представь себе коня.
— Как я могу представить его себе, если не видела?
— И на картинке не видела?
— На картинке видела, он был жёлтый, похож на собаку.
— Тогда представь себе собаку, собаку-то видела!
— Видела. Белая, с чёрными пятнами.
— Шерсть длинная или короткая?
— Длинная, на ней висят комки.
— Ясно. Вот и представь себе такую собаку.
— Тебе легко говорить, она убежала, испугалась нас, мы шли по дороге.
— Но ты же видела её! Ты же только что описала её! Закрой глаза, представь себе, ты снова идёшь по дороге и снова видишь ту собаку.
Я склонилась к Tyce:
— Инна тоже будет читать тебе книжки и стихи. И тоже скажет тебе: «Представь себе всё, о чём я читаю тебе, и увидишь».
— Она скажет не таким голосом.
— Да, она скажет своим голосом, но она тоже будет любить тебя.
Инна сидит перед Тусей на корточках, и по её щекам ползут слёзы.
— Я тебе сошью платье, — говорит она. — Я умею шить красивые платья. Мы с тобой пойдём в зоопарк.
— Что такое зоопарк?
— В зоопарке живут звери.
— И кони? И птица сокол?
В этот день мы завтракали поздно.
В субботу мама не уходит в школу. И мы все едем в зоопарк.
Каждое мгновение мы с мамой тушим пожар.
Стоит Tyce сказать «Посмотри, у белки уши — короткие, значит, заяц слышит лучше, чем белка», как Зина начинает кричать на неё: «Что ты понимаешь, ты совсем дура. У белки сразу ухо, а к зайцу надо добраться, чтобы он услышал».
Стоит Tyce сказать, что она хочет снова к обезьянам, как Зина начинает топать ногами:
— Я хочу к пони.
Каждый раз Инна теряется и не знает, что делать. И, если бы не моя мама, лились бы слёзы весь день у всех троих.
— Внутри уши устроены почти у всех зверей и людей приблизительно одинаково. Что касается того, кто лучше, кто хуже слышит, вопрос сложный, потому что ни ты, ни я не были ни зайцем, ни белкой.
Сама Инна явно не может справиться ни с одной, ни с другой девочкой, и на её лице, как переводные картинки, проявляются растерянность и страх.
Вечером, когда девочки спят, Инна сидит на кухне и смотрит в окно. Деревья в листьях держат густой летний воздух, подсвеченный только что зажёгшимися фонарями. И, наверное, она молчала бы всю ночь, если бы я не налетела на неё:
— Ты боишься? Думаешь, не справишься. Жалеешь, что взяла Зину? Ты же сама хотела именно её! Ты раскисла, она тебя назвала «мама». Может, она всех называла «мама». Ты хотела бы только Тусю, а Туся хочет свою маму. И ты думаешь, ты — слабачка, не способна растить их?
И Инна начинает кричать без голоса:
— Да, я думаю, я слабачка. Да, я знаю, что я не справлюсь. Да, я хочу только одну, но она не хочет меня!
— А теперь, когда ты вышла из столбняка, с тобой можно разговаривать.
Мама моет посуду. Словно не слышит нас. Шум воды дразнит меня.
— Давай отвезём обратно и ту и другую, пока не поздно, — говорю я. — Римма поймёт. Пусть она поищет им другую маму, если найдёт, конечно. У неё тысячи знакомых, одиноких женщин.
— Ты скажи, что делать?
— Прежде всего читать, Инна. Самой учиться, — говорит моя мама. Она стоит перед Инной и вытирает руки полотенцем в ярких красных цветах. — Зину немедленно устроить в летний лагерь, чтобы она была занята. За то время, что она будет в лагере, сделать всё, что возможно, чтобы утешить, успокоить Тусю. Вдвоём их нельзя оставлять ни на минуту, пока не научишь их играть вместе. Лето — длинное, ты всё успеешь. К тому времени, как вернётся Зина из лагеря, подготовишься: ты подружишься с Тусей, приручишь её к себе и продумаешь игры для них обеих, научишь их — при себе — вместе играть.