Бунт женщин, стр. 41
— Я не понимаю, почему… против Русланы…
— Не против Русланы, против того, что она говорит.
— И вы тоже…
— Конечно, мне ближе Вероника, — улыбается мама. — Ты не огорчайся. Ты любишь Руслану и люби. Руслана — яркая женщина, очень сильная, а несчастна она и агрессивна из-за своих комплексов…
Инна кружит по комнате.
— Руслана — добрая, последнее с себя снимет и отдаст, деньги свои отдаст!
— У неё богатые родители, и она не останется голодной.
— Ты тоже против Русланы? — кричит Инна мне.
— Нет же, успокойся. Просто твой пример не говорит о жертве.
— Что это значит?
— То, что Руслана отдаёт не последнее и голодать ей не приходится, вот и всё.
— Никто не против кого, Инна. — Мама обнимает Инну. — У Вероники и Русланы — разные точки зрения. Одна считает — нужна борьба против мужчин, полная изоляция женщин от мужчин…
— Я тоже так считаю! — восклицает Инна.
— А другая считает, что прежде всего нужно саму себя, внутри, сделать лучше и богаче духовно, то есть научиться самосовершенствоваться, нужно увидеть свои собственные недостатки, много чего прочитать, получить образование. Женщина должна вырваться из своего мирка.
— Зачем? Я боюсь, когда много людей…
— Ты же ходишь на женские собрания! — говорит мама.
— Там Руслана, я слушаю Руслану, я смотрю на неё.
Мама пожимает плечами.
Последняя наша бесприютная ночь. Завтра мы с мамой начинаем свою собственную жизнь на новом месте.
Глава четвёртая
Валерий Андреевич пришёл к нам на новоселье. Принёс розы и торт.
— Увидите, целый торт слопаем в один присест. Ну-ка, Машенька, покажи квартиру! Слушай, а ведь и вправду ничего… светлая… паркет лачком покроешь, и всё в порядке, обои со временем поменяешь. Молодец Васёк, не подвёл. Стеллажи в коридоре пристроишь. А здесь, смотри, советую шкафчик в стену влепить, бессмысленный закуток.
— Я не знала, что ты сегодня зайдёшь, ни вина, ни водки не купила.
— А я и не пью, завязал… я, Машенька, чай люблю.
— Ты же собирался с Васьком выпить.
— Ну да, хотел. Посидели мы с ним. Ему наливаю, сам чокаюсь. Он — алкаш, ему так больше остаётся, и он вполне доволен.
К странной речи Валерия Андреевича я попривыкла — маска, игра для слушателя, и терпеливо ждала, когда он заговорит своим нормальным языком. И — дождалась. Это случилось в конце нашего застолья. Он мешал ложкой в чашке, хотя сахара не клал.
— Я, Маша, запил, когда ты вышла замуж за Климентия. Вы с Климентием двинулись в свой Посёлок, а я в тмутаракань не поехал. Пусть твоя дочка слушает. Ты наверняка не рассказывала ей о себе, а дети должны знать, какие у них родители. Я, Маша, как прочитал твою первую курсовую о раковой клетке, поверил в то, что именно ты откроешь спасение от рака! Ты не знаешь, я никогда не говорил… у меня и бабка, и отец, и старшая сестра погибли от рака. А в твоих последующих работах и особенно в дипломной ты так близко подошла к выходу, ты написала о причинах: и о кислородном голодании организма, и о стрессах, и о неправильном питании… Климентий же запретил тебе идти в аспирантуру и увёз тебя учительствовать. Мои родные тем временем умирали один за другим.
Мама кладёт руку на руку Валерия Андреевича. Рука у него — тонкая, с тонкими пальцами.
— Может быть, не надо, Валера? Может быть, не об этом? Помнишь практику? После песен и плясок у костра хочется спать, а мы должны встать в четыре, взвешивать и кольцевать птенцов. Они разевают клювы, думают: мы им принесли личинку или муравья. Помнишь, один птенец пропал? А он уже полетел! — Мама засмеялась детским смехом. — Помнишь?
— Подожди, Маша, костры, песни, птенцы — другая история. Я так любил тебя, что стеснялся: на практике в туалет не ходил целыми днями. Ты для меня была не обычная девчонка, а небожитель, — улыбнулся и Валерий Андреевич. — У меня дома есть третьи экземпляры твоих курсовых и дипломной, и даже сейчас они актуальны: рак-то лечить так и не научились. Тогда я, как твой друг, был обязан уговорить тебя продолжать заниматься твоей темой, должен был побороться за тебя, доказать Климентию, что потеряет наука без тебя! Я мог тогда попросить твоего шефа поговорить с Климентием. Почему я ничего не сделал? Почему позволил тебе уехать?
— Что ты мог? Я любила Климентия и всё равно сделала бы так, как хотел он.
— Я ведь тоже в этом смысле несостоявшийся учёный… я ведь как думал: с тобой вместе в аспирантуру Медицинского, на микробиологию, и прямиком в медицину… будто ещё мог спасти моих… умиравших по очереди, в муках.
— Почему же ты не пошёл в аспирантуру?
— Я же только что объяснил — запил. Нет, конечно, запил я позже, от аспирантуры отказался раньше. Конечно, понятно стремление Климентия поскорее увезти тебя от всех твоих друзей, от твоей жизни.
— Он и сам не пошёл в аспирантуру, его приглашали.
— Это его дело. Но он погубил твою жизнь и погубил твою идею. Скажи-ка мне, скольких девчонок совратил… — начал было и оборвал себя. — Не моё дело, прости, ради бога!
Мама встала, принялась мыть посуду.
— Прости, Маша, человек слаб, всегда в своём сопернике ищет дурное, тем более если тот соперник — красавец, двух метров росту, а ты сам — неказист и мал.
— Ты не неказист и не мал. Ты был мой самый близкий друг.
— Твоё место — в лаборатории. Может, ещё не поздно? Может, попробуешь… В заочную пойдём!
— Поздно, Валер. Открытия делаются лишь в дерзкой молодости, когда идеи кружат голову, когда кажется, можешь всё!
— Неправда. В дерзкой молодости главное — любовь, а сейчас голова на первом месте, сердце и плоть сыграли свои игры.
Обо мне они забыли. Но встать и уйти не могу. Я хочу знать мамину жизнь.
Валерий Андреевич сдвигает чашки в один угол, вытирает салфеткой стол и выкладывает фотографии. Мама в юности: в лыжном костюме, на лыжах, в купальнике, в шортах на дереве, перекинутом через поляну. Во всю фотографию лишь лицо. Улыбка…
— Ни одной не дам, — говорит мне Валерий Андреевич. — Специально пересниму для тебя, если хочешь.
— Хочу, говорю я. — Пожалуйста.
Валерий Андреевич смотрит на меня:
— Я так и думал, у Маши получится хорошая дочка, будет любить Машу. Я тоже хочу такую. Что возьмёшь с мальчишек? Футбол, марки и прочая чепуха, а дочка — для дома. Сделаю тебе лично, обещаю!
По какой-то своей системе он собрал фотографии в чемоданчик.
Мама обернулась ко мне:
— Ему ты обязана тем, что живёшь на свете. Он спас меня от смерти.
— Зачем об этом, Маша? Я пошёл, девочки. Моя жена любит ложиться рано. А ведь не ляжет, будет ждать, потом не уснёт. Хорошей вам жизни в этой квартире. Если разрешите, ещё зайду. Завтра подключу ваш телефон, чтобы вам не пришлось платить бешеные деньги за подключение, купите пока аппарат. Поставите, позвоните мне, скажу ваш номер. — Он поцеловал маме руку, а меня в щёку. — Дай Бог тебе порадоваться жизни с мамой, — сказал мне.
Прямо в коридоре, едва дверь захлопнулась, мама рассказала мне, как она совсем утонула, а Валерий спас её. Было это в Московском море. Она заплыла далеко и начала тонуть, потому что свело ногу. Валерий, один из всех, увидел, что она внезапно ушла под воду.
— Сам чуть не захлебнулся, пока нырял за мной, с трудом доплыл со мной до берега, сделал искусственное дыхание. Я очнулась от его слёз, они падали на моё лицо. — Мама помолчала. — Очень жаль, что не его я полюбила.
— Тогда не было бы меня.
— Ты же есть! — засмеялась мама. — И сегодня мы с тобой вместе.
Она не успела договорить, раздался звонок в дверь.
Это пришла Инна.
«Ты что так поздно, уже пол-одиннадцатого…» — хотела сказать я раздражённо, но вид Инны вызвал совсем другие слова:
— Что случилось?
— Руслана…
— Что «Руслана»?
— Руслана…
Мы ждём продолжения, но Инна всё повторяет одно и то же слово — «Руслана».
— Она жива? — спрашивает мама.