Бунт женщин, стр. 35
Раздвигаю шторы и — отшатываюсь.
Стоит Денис. В своём сером костюме, в галстуке.
Попросит вызвать маму?
Но руки уже у шпингалета, обе, пытаются приподнять его. Не могу ухватиться, скользят.
Проходит сколько-то минут, пока окно распахивается.
Денис улыбается.
Почему он улыбается?
Он — праздничный.
— Пришёл проститься.
— Со мной?
— С тобой. На рассвете уезжаю. Отец везёт меня на машине в райцентр, оттуда — в десять утра на поезд.
— Куда ты едешь?
— В столицу. Учиться. За два года окончу институт.
— За два? Пройдёшь программу пяти?
— За два — программу пяти. Ты же знаешь, я могу.
— Зачем ты пришёл ко мне?
— Мы — друзья? Разве нет?
Он заискивает передо мной. Он вовсе не праздничный. Это — костюм, это — галстук, это — широкие плечи… глаза у него — загнанного зайца. Мама велела ему наладить со мной отношения.
Денис стоит за окном, его голова вровень с моей.
Захлопнуть створки, задёрнуть шторы.
Ему не нужно дружбы со мной. Ему нужна только моя мама.
— Почему ты не веришь мне? — спрашивает Денис.
«Тебя прислала ко мне мама?» — уже открываю рот — задать этот вопрос и — не задаю. Не ответит.
Чужой… а я — улыбаюсь.
— Разве мы не были с тобой друзьями с детства? Помнишь, ты принесла Хомке травы, села к клетке и просовывала по стеблю? Помнишь, мы с тобой чесали Бега? Тётя Рая принесла скребок и щётку. И ты собирала шерсть в полиэтиленовый пакет. Я спросил, зачем тебе шерсть, ты не ответила. Я до сих пор не понимаю.
— Что тут понимать? Я тоже хотела собаку, но отец не любит животных. Шерсть Бега я смотала в клубок и клала к груди. Закрою глаза, и у меня… Бег… дома. Так засыпала. До сих пор клубок есть.
— Помнишь, мы ели кукурузу все вместе, и Хомка с Фимкой, и даже Бег. Как ты оказалась вечером у нас с тётей Раей?
— Возвращалась с насыпи. Я в тот день удрала из дома.
— Ты тоже ходишь сидеть на насыпь?
Это мама велела ему подружиться со мной… Почему же я — улыбаюсь и говорю с ним?
— Помнишь, ты получил «двойку» за черчение? И весь день после уроков чертил? Нужно было сделать несколько чертежей сразу. Ещё Бега не было. А Хомка с Фимкой сидели на столе, как обычно. И вдруг Фимке наскучило, и она побежала по столу, а хвостом смазала чертёж, тушь ещё не высохла.
— Ещё как помню. Тётя Рая скоблила лезвием бритвы.
Мы смеёмся? Смотрим друг на друга и смеёмся?
Может, ошибка? Может, мне помстилось — мамин скачущий голос, падающий с её плеч халат… и я — живу? Завтра всё встанет на места: мама — с отцом, а у меня — Денис.
— Я пойду, мне рано вставать. Желаю тебе поступить в институт.
— Спасибо.
Он сейчас уйдёт? И унесёт свой голос, свои глаза, наше прошлое?
У нас есть общее прошлое.
— Ты понимаешь, я должен был проститься с тобой… очень много с тобой связано…
Был он у моего окна? Или это моё воображение?
Отодвинулся в прошлое… теперь навсегда. Он простился со мной. Но он своим приходом, своими словами дал бы мне надежду, если бы я не знала о падающем с мамы халатике…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СО ДНА ОКЕАНА К БОГУ
Глава первая
И всё-таки мы с мамой едем. Вдвоём.
Виктор и Ангелина Сысоевна проводили нас.
От прошлой маминой жизни — два чемодана. Один — неподъёмный. Книги, справочники.
Мы сидим рядом, смотрим в окно. Мама — на месте Инны.
Напротив нас — молодая пара. Они тоже смотрят в окно. Лица у них — скучные. Или они надоели друг другу, или недавно поссорились.
Каждое слово в купе, в замкнутом тесном мирке, — на четверых. И о чём мы с мамой можем говорить? О Денисе мы говорить не можем. Об отце — не можем.
О чём думает моя мама? Я не знаю. И она не знает, о чём думаю я.
А я думаю об Ангелине Сысоевне. Она — последний солдат на поле моего боя. И без меня она станет совсем одинокой. Её муж фактически живёт в своей конторе. Он «делает деньги». Зачем он «делает деньги»? Чтобы сидеть в конторе целый день? Ангелина Сысоевна — одна.
Какая огромная разница — уезжать открыто и тайком. Тайком — тащи, волочи свой чемодан до автобусной остановки. Потом сиди до последнего мгновения на насыпи, чтобы, не дай Бог, не встретить знакомых. Потом пробирайся на платформу не со стороны вокзала. Открыто — такси, гомонящий вокзал и, хоть это не большой город, а лишь большой Посёлок, люди уезжают и приезжают. Уезжать открыто — здороваться со знакомыми, перебрасываться словами: «Учиться?», «Учиться».
— Я хочу есть, — говорит мама.
Она врёт. Она никогда есть не хочет. Она хочет, чтобы поела я — к обеду я не притронулась. Боялась что-то забыть, выворачивала ящики письменного стола, комода, перебирала одежду: что взять, без чего обойдусь. Прощалась — никогда больше сюда не вернусь, я знаю это. Не распахну окна в сад, не раскинусь на своей тахте, не сяду за свой стол. Всё станет чужое: стены, тахта, стол. Мы с мамой теперь бездомные. Я уже знаю, что это такое. Хозяйка сторожит каждый твой шаг — пятно на плите, запах рыбы, телефонный звонок…
— Может быть, ты уже хочешь вернуться? — спрашиваю, когда мы поели. Спрашиваю в самое мамино ухо. Мне хочется коснуться её, удостовериться — не сон, она здесь, со мной.
Мама передёргивает плечами. Понимай как знаешь. И улыбается. И говорит, что хочет спать.
У меня тоже слипаются глаза.
Мама выбрала верхнюю полку.
Какое-то время лежу носом к стене.
Отец уже вернулся из похода.
Наш дом теперь без цветов. Виктор унёс лимонное деревце и тополёк, унёс все мамины кадки и горшки с цветами и травами.
Встаю. Мне нужно увидеть мамино лицо: не плачет ли она.
Мама раскинулась и спит. Спокойно, крепко. Лицо настежь. Безмятежно. Не помню такого за все годы нашей общей жизни. Совсем девочка: щёки розовы, губы ярки, ресницы — веерами.
Что снится ей?
Это первая наша с мамой общая ночь в новой жизни.
Стук колёс баюкает меня — мама качает коляску. Я только начинаю расти.
Город встречает нас солнцем, суетой, криками, такси.
Хозяйка — на работе, Инна — в парикмахерской.
Стол заставлен едой, цветами. На плюшках — записка: «Есть три варианта, вечером покажу. Ешьте, пейте». Слово «ешьте» — без мягкого знака.
Мы с мамой завтракаем.
— Сейчас пойду в гороно, попробую устроиться на работу. Ты что хочешь делать?
— Попробую сдать документы.
— Ты решила, куда?
Киваю. У меня полный рот.
Я решила. Ни в какой геологический не хочу, там не будет спины Дениса, за которой идти, а без его спины геология мне совсем не нужна. Я буду биологом, как мама. И, когда я говорю ей это, она перестаёт жевать:
— Ты же никогда толком не интересовалась…
— Я не интересовалась? А кто приходил на занятия биологического кружка, а кто…
— Ты не готова к экзамену.
— У меня месяц. И я попрошу тебя помочь. Поможешь?
В моей с Инной комнате — мама!
— Давай так, — говорю неожиданно для себя самой, — мы вместе идём в гороно и вместе идём сдавать мои документы.
— Давай!
Мама смеётся?
И словно в меня бес вселяется: начинаю скакать по комнате.
— Вот уже не думала, что ты умеешь такое… — в мамином голосе удивление.
На улице — солнце, в широкой голубой полосе неба, и — люди.
Когда я была здесь одна, ни улиц с домами, ни людей не разглядывала.
Дома совсем не похожи на поселковые. Красивые. И конца им не видишь, ни вверх, ни вниз. И люди нарядные. Если бы не скорый шаг, которым почти все идут, можно решить, что сегодня — праздник. А сегодня день рабочий.
Мы с мамой как бы пристраиваемся к общей спешке, и нас тоже несёт светом солнца.
Адрес и как добраться до гороно узнали по справочной. Девушка попалась разговорчивая и объяснила нам, что оно находится в самом центре рядом с другими важными учреждениями. К тому времени, как мы подходим к гороно, темп города меняется, и меняется состав пешеходов. Теперь это — пенсионеры, женщины с детьми. Тоже нарядные, но — неторопливые. Десять утра. Волны, нёсшие город на работу, пали в штиль.