Внучка берендеева. Третий лишний (СИ), стр. 1
Внучка берендеева. Третий лишний.
Внучка берендеева. Третий лишний. Карина Демина
Глава 1. Про похороны
Глава 1. Про похороны
Хоронили боярыню Милославу против всяких обычаев - на седьмой день. И в Акадэмии, хотя и поговаривали, что желают родичи тело ее забрать на погост, в склеп семейный, да не дозволено сие было царскою волей.
Отчего?
Не ведаю. Передо мною не докладвался. Да и кто я такая?
На похороны явилася.
Чего ради? Не любопытствия. Куда уж любопытствовать-то...
...плакальщиц наняли. И пусть морщился Михайло Егорович, глядя на женщин в черных убранствах - на галок суматошных схожие - но гнать не гнал.
А мужчина какой-то в кафтане цвета давленое вишни, громко и грозно выговаривал ректору. Дескать, не уберегли дорогую сродственницу и, значится, ныне повинны выплатить виру, потому как ни в какое сердце слабое оный мужчина не верит.
Убили Милославу.
Я слышала.
Да и не только я.
Уж больно громогласен был тот мужчина. И кулаками потрясал. И грозился царю жаловаться... а после вдруг сплюнул под ноги и сказал:
- Чтоб вы все провалилися со своею Акадэмией...
Не провалилися, даже ежель правду сказал.
...а жена его, боярыня зрелых лет, но красы прежнее не растративши, никого не обвиняла, но и не плакала, и вовсе не похоже, чтоб горевала она. Но стояла горделиво, куталась в шалю из чернобурки, да все головою крутила.
Выглядывала чегой-то.
Или кого-то?
- Это боярыня Красава, - сказал Кирей, меня за локоток придерживая. - С Милославой они не больно-то ладили... она из староверов...
- Что?
- Кажется, это так называется? Дед ее, помнится, все горевал, что, мол, старые заветы отходят... вон, гляди, стоит. Он Милославу на дух не выносил. Не потому, что плохая, но не дело это - девке из терема выходить. Кстати, у самой Красавы дар имеется и немалый. Пожелай она, стала бы магичкой... - Кирей указал на сухого старика.
Тот, обряженный в простое платье, гляделся бы бедно, если б не посох, который старик сжимал так, что пальцы побелели. Посох этот резной, высокий - куда выше старика - был украшен красными и синими каменьями. А мне вспомнилося, что сказывали про староверов... кто?
Не ведаю.
Но будто бы живут оне по заветам прежним, свято блюдут слова, писаные в грамотах, про которые бают, что дадены оне были самою Божиней. Но же ж разумному человеку ведомо - недосуг Божине над грамотами сидеть да законы писать.
Тем паче, что порою законы оные зело жестоки.
...его бы воля, он бы Милославу на костер отправил, - Кирей на старика глядел поверх моей головы, и чуялось мне, что взгляд этот - недобрый. - Или на кучу муравьиную, медом обмазавши...
Старик повернулся.
И алым полыхнули глаза его.
- Матушка сказывала... - Кирей замолк. - Не важно, Зослава. Главное, что нечего ждать от него добра...
Лицо старика перекривилось.
Он вытянул руку.
- Порок... - голос его был громок, и люд, до того гомонивший, смолк. А у меня по спине мурашки побегли. - Порок вокруг...
- Где? - Еська руку поднял и под нее заглянул. - Мерещится вам, дедушка... ой, мерещится... нема тут порока.
И под левую заглянул.
- И тут нема... Ерема, у тебя есть?
Тот покачал головой.
- А у тебя, Емелька?
Емельян покраснел густо, неудобственно ему было, что на похоронах Еська скоморошествует.
- И у тебя стало быть, нету... а ты, Лис?
Елисей головой мотнул и попятился, точно желая спрятаться за широкими плечами Егора.
- Видите, дедушка, нет ни у кого порока...
Старик, против ожиданий, не разозлился. Но поднял посох в правое руке, а левую вытянул, раскрыл ладонь.
- Вор куражится, - молвил он, глядя на Еську в упор. - Да на любую шею петля найдется.
И пальцы вытянул, будто в горло желая вцепиться. А Еська вдруг побледнел, за шею схватился. Но старик рукой тряхнул, отпуская, а сам к Елисею повернулся.
- Волку не место среди людей...
А дальше я не поняла, что он сделал.
Только Елисей упал вдруг на колени и зашелся кашлем. Он выгнулся.
Вцепился когтями в землю.
Задыхаясь. Захлебываясь...
- Папа! - взвизгнула Красава и, сжав плечо, что-то зашептала. И супруг ее в посох вцепился, но вырвать из сухих сморщенных пальцев не сумел.
А Еська повис на Еремином плече. Сам бы не справился, не удержал бы близнюка, но Емельян помог, да и Евстигней заступил дорогу.
- Нехорошо, дедушка, - сказал он, в глаза старику глядя. - Не в вашей ли книге писано: не судите, да не судимы будете. А вы и судить, и казнить беретесь.
- Ты...
Елисея отпустило.
Он сел, ощупал руками горло. Поднялся, за брата цепляясь. И сказал тихо:
- Поперхнулся... немного.
- Ага, - Лойко только руку на пояс положил, и мне подумалося, что благо, на поминки с шаблею и иным оружьем являться неможно, а то б была бойка. - Поперхнулся... чуть нутро не выплюнул.
- Крепко поперхнулся, - ответил Елисей, уголками губ усмехаясь. И красную слюну рукавом отер. - Идем, Еремка... а то что-то... кашлять охота. Не застудиться бы.
Ерема разом успокоился.
И брата за руку взял, точно был тот мал.
- И вправду, - проворчал. - Сквозит...
След сказать, что день был самый что ни на есть весенний. Таким бы свадьбы гулять, когда б гуляли их не по осени, но весною. Травка зелена, расшита белым бисером звездчатки, и васильки-то в ней самоцветами, и одуванчики... небо синее. Облачка белые. Солнце разлеглося, разлилося светом.
Тепло.
Ветерок, на который Елисей пенял, и тот легонький, духмяный. Таким бы дышать - не надышаться.
Старик же посох опустил.
Поманил Евстигнея.
А тот и подошел, Егора с дороги подвинувши, которому явне сия идея не по нутру пришлася. Он на деда глядел исподлобья.
- Выжил, стало быть, - от как выходило, что говорил старик навроде и не громко, а я от все слышала до самого последнего словечка.
- Выжил, - ответил Евстигней и голову склонил, старика разглядывая. - Я тебя знаю.
Это он сказал, не спрашивая.
- Откуда?
- А сам-то? - дед посох повернул, и выскользнул тот змеею деревянной из пальцев боярских. А на Красаву и вовсе глянул с прищуром, она и отошла.
- Не помню.
- Стало быть, судьба у тебя такая... беспамятная, - он усмехнулся.
А мне подумалося, что этакого сведущего да расспросить бы с пристрастием. Подумалося и страшно стало от этаких мыслей. Неужто я всерьез живому человеку этакой муки желаю?
- А что слово святое помнишь, то им и спасешься. Иди, - старик руку поднял и пальцы сложил знаком Вышнего круга. - Иди, а я помолюсь за грешную душу твою...
- Мою душу мне оставь, - Евстя глядел на руку эту пристально, не мигаючи. - За нее помолись...
За кого?
Не сказал. Сам ли ведал? Нет... а старик, тот понял.
- Иные души, - молвил он веско, - и молитва не спасет... а ты, девка...
Холоден был его взгляд, что стужа зимняя.
Разом душу вспорол ножом ледяным, и больно сделалось, и дыхание перехватило.
- ...забыла, какого роду-племени... - ныне каждое слово гремело колоколом медным, и от этакого звону уши мои мало что не лопалися. - Мертвяку обещалася? Душу свою бессмертную отдать...
...седая дорога.
...луна вычертила да по водам темным озера. Стылое оно. Мертвое. И в летнюю жару вода эта ледена-леденюща. Ни ветер ее не коснется, ни птица не потревожит крылом...
Пустоцветно озеро.
Бесплодно.
Курослепом берега поросли, будто золотом лживым, цветом багульниковым дурманным. Солнце пригреет, и душно становится, дурно. Вдохнешь раз - день головою маяться станешь. Вдохнешь два - и целую седмицу... вот и стерегутся соваться к черное воде, что люди, что звери.
Кроме него, волею Божини над иными поставленного.
Тяжек путь пастыря.
Норовисто стадо человеческое. Сущеглупо. Падко на искусы. И потому все чаще приводят дорожки запретные к берегам.