Скрипач (СИ), стр. 1
Новинки и продолжение читайте на сайте библиотеки
Смеркалось. При желтом, масляном свете фонарей люди спешили куда-то. По каменному тротуару звонко отстукивали каблучки очередной кокетки, мимо проносилась повозка, запряженная престарелой каурой кобылкой. Лавки закрывались; торговцы, вечно снующие туда-сюда в течение дня и шумно размахивающие руками, складывали остатки товаров в большие сумки и спешили прочь. Небо совсем потемнело. Где-то вдалеке слышались звучные раскаты грома, сливающиеся с треском передвигаемых ящиков. Но, несмотря на то, что день неизбежно клонился к концу, улица была полна людей. Плотными рядами они сновали между повозками и экипажами, пытаясь ухватить какой-нибудь товар по дешевке.
Среди всей этой суеты отчетливо выделялась одна недвижная фигура, замершая посреди тротуара. Темно-карие застывшие глаза были устремлены куда-то вдаль, выглядывая из-под густых черных бровей. Юноша стоял босиком на холодных камнях, а его грудь прикрывала разорванная местами, посеревшая рубашка. Толпа двигалась, минуя окаменевшего человека. Казалось, будто бы все окружающие думали, что городская управа решила поставить безвкусную новую статую прямо посреди улицы.
Взгляд незнакомца скользнул по серым лицам, не задерживаясь ни на чем. Вот мелькнула новенькая шляпка с пером, за которую владелица выложила кутюрье немалую сумму; вот золотые часы на изящной цепочке, будто бы небрежно прицепленные полноватым мужчиной на нагрудный карман; вот служанка в белом передничке, испачкавшемся грязью, спешит домой со свежим хлебом для хозяев; две дамы в белых чепцах, держащиеся под руки; маленькая собачка, обнюхивающая тяжелые сапоги проходящих мимо отставных солдат; шарфы, зонты, плащи, кареты, туфельки, шлейфы платьев... Все проносилось мимо. Юноша взглянул на небо. Тяжелые тучи затянули весь холст небосвода, сделав его похожим на безобразную кучу соломы, собранную бедняком для сна.
- Что встал посреди дороги! – раздался сердитый голос кучера.
Незнакомец отшатнулся в сторону, затронутый дверцей проезжающего экипажа. Он снова огляделся по сторонам. Голодный, затравленный, чужой...
А все спешили мимо, и никому не было дела до безвкусной статуи, замершей посреди улицы.
Юноша оглянулся. Ещё раз. И ещё. Нигде не было ни одного знакомого лица, ни одних живых глаз, лишь окаменевшие души. Страх. Неизъяснимый страх вонзился в сердце, медленно и болезненно сжавшееся от отчаяния. Он прислушался. Какая-то жуткая, почти животная ярость к окружающему чужому миру тускло блестела в его глазах, смешиваясь с усталостью и пустотой. Лишь эти глубокие подвижные карие глаза оживляли его худощавое бледное лицо. Уста распахнулись в немом крике. Он замер на мгновение и сильнее прежнего сжал теплое дерево в руках. Это прикосновение казалось ему самым нежным, самым искренним, самым родным. Воображение неизменно рисовало её образ в очертаниях скрипки, и тогда казалось, будто инструмент тоже имеет душу, что он живет, не взирая ни на что. В такие моменты тяжесть с сердца куда-то исчезала, сменяясь сладким чувством спокойствия и умиротворенности. Незнакомец на минуту закрыл глаза и тяжело сглотнул подступивший к горлу ком.
====== Глава 1. ======
- Звуки – это единственное, что может отразить душу человека. Ни слово, ни мазок кисти по холсту, ни запах, ни вкус не может изъяснить то, что чувствует человек. Запомни это, Ганс Люсьен. А душа человека – это безбрежный океан, в котором сливаются звуки сотен, тысяч, миллиардов отголосков. Закрой глаза, прислушайся. Что ты слышишь? Что ты чувствуешь?
Мальчик прикрыл глаза и прислушался. Едва уловимый шепот травы, доносящаяся издалека трель лесной птицы, мягкий стук копыт лошади о песчаную дорогу, плеск воды в реке, голоса людей – все это сливалось в особую симфонию, полную какой-то чудесной загадочности и простоты, а вместе с тем такую полную, совершенную, законченную.
- Это и есть твоя душа. Она в каждом звуке, в каждой ноте, в каждом мгновении. Почувствуй её, улови каждый её оттенок. Это твоя душа, это особый мир, открытый только тебе. Каждый шорох в ней идеален – прислушайся – каждая пауза, каждая интонация, каждый взлет и каждое падение. Запомни её такой, Ганс Люсьен. Запомни её первозданную красоту и никогда не забывай о ней, сынок…
Мальчик сосредоточенно нахмурил брови и прикрыл глаза, пытаясь уловить как можно больше звуков. Вот капля воды упала в колодец, вот птица вспорхнула с тонкой ветки яблони, вот ветер прошуршал по старенькой крыше дома, вот голос. Самый родной голос.
«Я слышу!» – хотелось бы закричать мальчику. Сердце вдруг забилось с такой бешеной силой, и новое, неизвестное до этого, чувство сладкой пеленой затуманило разум. Дикая, неподвластная радость готова была разорвать маленькое, неокрепшее сердечко на части. Я слышу.
С губ сорвался безмолвный крик, и восторженные карие глаза поднялись, с надеждой взирая на лицо женщины, как будто говоря: «Да, мама, я слышу!»
- Ты слышишь, – улыбнулась женщина, погладив сына по голове, – А теперь закрой глаза, ведь они так часто обманывают людей. Почувствуй легкое прикосновение ветерка к твоему лицу, почувствуй тепло солнца, траву и песок под ногами…
Мальчик прикрыл глаза ладонями. Яркое солнце грело руки и спину, а легкий ветерок, время от времени проходившийся по коже, обдавал приятной прохладой, словно руками перебирая волосы на голове мальчика. Мириады ощущений, таких тонких, едва заметных, едва уловимых, витали в воздухе. Они наполняли каждую частичку, каждую клеточку тела. Такие невесомые, легкие, ускользающие от глаз…
- Тебе кажется, будто множество чувств переполняет твое сердце и вот-вот разорвет его? – спросила женщина.
Голос заставил вздрогнуть. Мальчик открыл глаза, глянул на мать и коротко кивнул.
- Тебе нужно как-то выразить их, поделиться ими, – сказала женщина.
Мальчик снова кивнул, широко распахнув карие глаза.
- Возьми вот это, – женщина протянула сыну небольшой предмет, завернутый в темную материю.
Мальчик с трепетом протянул руки и перенял сверток. Медленно, будто бы боясь чего-то, он отвел в сторону кусок плотной ткани. На солнце ярко блеснуло отполированное дерево. Мальчик резким движением сорвал обертку и бросил кусок ткани на землю. Невольный вздох удивления и восторга сорвался с немых уст. Боже, как красиво! Тонкий черный гриф, отполированный до блеска старательными руками, блестящие струны, силуэт, похожий на фигуру молоденькой девушки…
«Мама, что это? – как будто спрашивали глаза мальчика, недоуменно уставившиеся на мать, – Это же кусок дерева. Как он поможет мне сказать все то, что в моей душе?»
- Это скрипка, – сказала женщина, уловив молчаливый вопрос, – Это лучшее творение человека! Дай Бог достигнуть блаженства в Раю тому, кто его создал!
Мальчик, нахмурившись, все ещё силился понять, что за таинственный предмет отдала ему мать. Он не мог представить себе, как можно с помощью этой деревяшки сказать все то, что терзает его сердце.
- Дай её мне, – улыбнулась женщина, – закрой глаза. Прислушайся.
Мальчик послушно склонил голову и прикрыл глаза руками.
Шелест листвы, журчание воды в реке, голоса… Но теперь к этому всему добавилось ещё что-то. Что-то такое нежное и ласковое, как глаза мамы, что-то, что нельзя было потрогать или увидеть… Мелодия то взлетала вверх, делаясь похожей на птичью трель, то опускалась вниз, напоминая тяжелые раскаты грома или даже сдавленный рокот моря.
Мальчик открыл глаза. «Что это, мама?» – спрашивали они удивленно.
Женщина оторвала смычок от струн.
- Это музыка. Скажи мне, что ты услышал в ней?
«Душу», – отозвались глаза мальчика, загоревшись какой-то особой страстью. Страстью рассказать, выразить, поделиться всем тем, что его беспокоило.
- А теперь возьми скрипку в руки. Чувствуешь, она теплая. Как будто живая. Нет, она и есть живая. У скрипки тоже есть своя душа. И ты должен почувствовать её, только тогда ты сможешь передать ей то, что хотел бы. Вы с инструментом должны стать одним целым, будто бы смычок – это продолжение твоей руки, а сама скрипка – сердца. Возьми же её, Ганс Люсьен!