Самый лучший демон. Трилогия (СИ), стр. 146
Ужин тюремщица приволокла вполне приличный, скорее всего, приобретённый в ближайшем трактире. И даже по собственной инициативе вынесла «гадительную» бадью. Напоследок пожелав Архе «сладких снов» и назвав её «доченькой».
Но от этой внезапно проснувшейся любви лекарка едва не визжала. Для того чтобы оставаться милой, вежливой и благодарной, приходилось прикладывать поистине титанические усилия. Больше всего на свете девушке хотелось остаться одной. Листок бумаги, переданный Иррашем и спрятанный под тощую подушку, притягивал как магнит. Желание прочитать, что там написано, с каждой прошедшей минутой становилось всё более болезненно-острым.
Но, наконец, её оставили в покое. Арха с ногами забралась на кровать, подвинув принесённую бесой свечу к краю стола, и развернула листок у себя на коленях. Она никогда не видела ни буквы, написанной Даном. Но и секунды не сомневалось, что письмо именно от хаш-эда. У него и должен быть такой почерк: резкий, твёрдый, чуть угловатый, без всяких завитушек.
«Наверное, мне сразу стоит попросить прощения за это письмо. Просто никогда раньше я никаких посланий ни девушкам, ни женщинам, ни даже старушкам и девочкам не составлял. Помнится, когда-то меня чему-то подобному учили, но с тех пор слишком много времени прошло. Так что, я прошу оценить мои усилия и мой подвиг во имя Прекрасной Топазовой Дамы. Это был намёк на твои глаза, если я выразился не слишком понятно. Но мы уже выяснили, что с аллегориями у меня туго. Так что не казни за корявость слога».
Арха опустила лист, уставившись в стену. Сердце у неё билось так, как будто собиралось продолбить дыру в рёбрах. А ещё так и тянуло разулыбаться во весь рот. Как Дан это письмо писал, она представляла очень ярко, как будто сама это видела.
Вот, рогатый сидит, сгорбившись над столом и опираясь на локоть. Левая рука, конечно, запущена всей пятерней в шевелюру. Время от времени он страдальчески морщится, подбирая слова. Может, даже перо раздражённо швыряет и комкает ни в чем неповинную бумагу.
Да, пожалуй, стоило признать, что это письмо досталось ему куда мучительнее, чем создание цепочки.
Арха погладила листок, как будто она живой была. И растянулась на кровати, перевернувшись на живот и подперев письмо подушкой.
«Кстати, скажу по величайшему секрету, меня ещё учили и стихи слагать. Но, надеюсь, ты будешь милосердной и такой жертвы не потребуешь. Но достаточно одного твоего слова - я попробую одолеть и эту вершину. Только если твоя душа потребует моих стихов, умоляю, закажи сразу серенаду, ладно? Тогда в качестве аккомпаниатора я захвачу Ирраша (он, между прочим, недурно когда-то играл на клавесине[2]). Не в одиночестве же мне страдать!»
Ведунья уткнулась в одеяло, не в силах справиться с несколько неуместным хихиканьем. Но уж слишком реалистично она представляла, как на тюремном дворе появляются Ирраш с Даном, волоча на себе клавесин. И шавера, с вдохновлённым лицом, освещённым лунным светом, исполняющего что-то до невозможности романтичное. Картина, стоящая того, чтобы её увидеть!
«Сейчас я жалею только об одном. Точнее, о многом. Но все это сожаление можно вместить в одну фразу: «Я – идиот!». Потерять почти полгода, шесть месяцев без тебя – это расточительство, которое нельзя оправдать ничем. Знаю, что у нас ещё много времени впереди. Но каждая минута, которую я мог бы провести с тобой, но не сделал этого, верх глупости.
Я жалею, что не сказал тебе раньше, как ты мне нужна. И чего мне стоит быть без тебя. И ещё раз готов признать, что я полный дурак. Прятался за своей гордыней, как за забором, боясь признаться, насколько ты для меня важна. Прости, маленькая моя.
И не думай ни о чем плохом. Просто не смей подпускать к себе всякую дрянь! Знаю, что тебе плохо и страшно. Но ты выбрала меня. А я всегда добиваюсь того, чего хочу. Возможностей убедиться в этом у тебя имелось немало. Сейчас же у меня только одно желание. Ты должна, обязана быть со мной рядом, всегда. Так оно и будет».
И ничего больше, даже подписи.
Арха прижала к себе листок обеими ладонями, словно это была его рука. И, действительно, у неё было ощущение, что демон только что сидел рядом. Будто девушка не читала его слова, а слышала, как он говорит тихо, шепчет на ухо.
Странно, но мир перестал казаться бредовым сном, став устойчивым и вполне реальным. Правда, и страх ощущался острее, материализовался, превратившись в тяжёлый холодный булыжник, ворочающийся где-то за грудиной. Но теперь ведунья могла отодвинуть его в сторону. Он оставался с ней, но ужас больше не переполнял реальность до краёв. Теперь было место и сознанию, и способности мыслить связно. И, как ни странно, счастью.
Девушка свернула лист, легла, сунув бумагу под щеку. Свечу гасить не стала, оставляя её догорать. Но глаза закрыла. Она забыла, что может чувствовать Дана – страх даже это заставил забыть. Но теперь хаш-эд вернулся. Тёплая красноватая искра где-то в темноте. Как костёр, горящий далеко, очень далеко. Но до него нужно просто дойти.
[1] Па́лочник, или листови́дка – насекомое, своим внешним видом напоминающее сучок или сухую веточку.
[2] Клавеси́н (от фр. clavecin; итал. cembalo, clavicembalo; англ. harpsichord) — клавишный струнный музыкальный инструмент, напоминающий пианино.
Глава девятнадцатая
Если тебе не везёт в жизни, главное,
не волноваться. Ты же не бессмертный.
(Из наблюдений неизвестного палача)
Адвокат в очередной раз недовольно покосился на свою подзащитную. Арха устыдилась и села ровно, чинно сложив руки на коленях. Но хватило её всего на пару минут. И дело не только в каменной скамье с вытертой задами бесчисленных подсудимых выемкой посередине и оттого похожей на стульчак.
Ёрзать и вертеться ведунью зрители заставляли. Зал суда был полон так, что всем страждущим зрелищ лавок не хватило. И многим приходилось сидеть на ступенях амфитеатра, а то и просто подпирать стены. Собственно, такая популярность именно этого судебного процесса была вполне понятна. Любовные драмы народ любил всегда. А тут тебе и знатный лорд, и студент, и коварная соблазнительница, да ещё и невинная жертва в финале! Измены, ревность, страсти – полный набор.
Понятно, на Арху все присутствующие пялились. Некоторые даже не стеснялись в неё пальцем тыкать. И уж никого, конечно, не смущало обсуждение личности, внешности, биографии и достоинств подсудимой вслух. К невероятному счастью лекарки, голоса зрителей слились в гул, как будто в зал выпустили рой пчёл. Поэтому отдельных комментариев разобрать было невозможно.
Но всеобщее внимание заставляло нервничать. Спина девушки сгибался сама собой, сворачивая тело в комок. И голова по собственной воле пригибалась к коленям. А пальцы так и норовили сцепиться в замок, да ещё и суставами хрустели. Сама же Арха хотела выглядеть спокойной и полной внутреннего достоинства. Вот и приходилось поминутно выпрямлять позвоночник, задирать подбородок и благонравно складывать руки.
В итоге ведунья дёргалась и егозила, как будто под попой у неё не каменная скамья была, а корзинка с гвоздями.
- Ну, долго они там? – не выдержала лекарка.
- Иногда судьи и по нескольку дней заседают. Совещаются, так сказать, - невозмутимо отозвался адвокат.
Вот беса, затянутого в узкий серый сюртук и от того как никогда напоминающего высушенного насекомого, ничто не нервировало. Он спокойно перебирал свои бумажки. И единственное, что защитнику не нравилось – это недостойное поведение девушки.
- Но ведь они просто решают, в чем я виновата, а в чем нет, да?
- Если вы перефразируете вопрос ещё десять раз, мой ответ от этого не изменится, - нудно отозвался «палочник». – Да, сейчас определяется, какие из обвинений, выдвинутые прокурором, будут рассматриваться судьями.
- Почему же тогда так долго-то… - протянула лекарка, старательно отводя глаза от зала.
- Это ещё не долго, - успокоил её бес. – Вот если до вечера тут просидим, тогда будет долго.