Сага о Копье: Омнибус. Том I (ЛП), стр. 288
Я был просто восхищен отцом! Я никогда-никогда не видел его таким!
Бригельм стоял рядом с отцом, пожимая плечами и устремив свой взор ввысь.
А Алфрик… Алфрик вдруг рассмеялся! И снова пнул бульдога ногой — тот заскулил и побежал, ища у него защиты, к Бригельму. Но вскоре, наконец-то поняв, что отец не шутит, Алфрик перестал смеяться. Заикаясь, он начал что-то мямлить в свое оправдание.
Отец пристально смотрел на своего первенца, своего наследника.
— Если бы ты, Алфрик, только знал, как тяжело мне сейчас, то уже это одно было бы для тебя суровым наказанием. Но…
— М-м-м-н-е-е-е… — как-то гнусаво проблеял брат. Бульдог с недоумением взглянул на него.
— Но у тебя, мой сын, понятия о чести и достоинстве не больше, чем… чем… — он запнулся, подыскивая сравнение, и наконец, указывая на бульдога, который в испуге прижался к ногам Бригельма, произнес: — чем у собаки.
— М-м-м-н-е-е-е… — вновь только и смог повторить Алфрик.
А мне стало смешно. И я хихикнул.
Отец тотчас гневно обернулся ко мне. О, в тот миг я, кажется, мог понять, что чувствовали люди Нерака, глядя на него во время сражения на перевале Чактамир!
— Я вижу, — ледяным голосом сказал отец, — что моему младшему сыну чрезвычайно весело. — Он снова повернулся к Алфрику: — И чтобы тебе не было очень уж скучно сидеть одному, вместе с тобой посидит и наш весельчак Гален. А там мы еще поглядим, на ком из вас двоих лежит большая вина.
— Но отец!.. — взмолился я с неподдельным испугом.
Мы останемся в темнице один на один — Алфрик и я! Я же не выйду оттуда живым!
— Отец! Отец!
Но ответом мне было молчание.
В темнице пахло плесенью, от дубовых бочек, стоявших в углу, несло прокисшим вином.
Я прижался к стене — как можно дальше от Алфрика. Я хотел жить. Я хотел выжить! О, и дернула же меня нелегкая захихикать!
Отец вместе с Бригельмом и Гилеандосом все еще стоял у двери. Бригельм держал лампу — тусклый свет едва-едва освещал подземелье.
— Дважды в день вас будут кормить, — сказал отец. — Каждое утро вам будет разрешена прогулка на заднем дворе замка.
Надеюсь, заточение послужит вам хорошим уроком и научит вас уму-разуму. Если этого не сумел сделать я. Или ваш учитель Гилеандос.
Он замолчал и отступил в тень. Теперь я мог видеть только Бригельма — он смотрел на меня печально и сочувственно. Казалось: если бы он мог, он поменялся бы со мной…
Тут из темноты послышался голос отца:
— Я разочаровался в вас обоих, дети мои. Но надеюсь и верю, что вы в конце концов осознаете свою вину.
Затем дверь закрылась. Мы с Алфриком остались одни, в кромешной тьме.
И в этом жутком мраке я услышал: Алфрик медленно идет ко мне…
Глава 3
Не стану скрывать: к поэзии у меня отношение двойственное. Алфрик, например, дразнил меня иной раз поэтом — я умел рифмовать. И иногда мне жуть как хотелось действительно стать бардом! Трубадуром!
В наш замок трубадуры приезжали не раз.
Сначала вас сытно кормят. Потом вы рассказываете-поете историю, в которой подчас нет ни слова правды, но которую никто не называет лживой. Да еще и снова накормят. Да еще и заплатят за ваше вранье!
Ну, чем не благодать?!
…Восемь лет назад к нам в замок пожаловал Квивален Сез, самый знаменитый из бардов Соламнии. Помню, в тот вечер я решил: вырасту — стану поэтом! Но в ту же ночь мои поэтические грезы рассеялись без следа.
Отец велел нам с Алфриком навести порядок в большом зале — в нем ночью должно было состояться выступление Квивалена Сеза. Гилеандоса обязали наблюдать за нашей работой. В камине было полным-полно золы. Я забрался туда с метлой в руках. И вдруг — услышал жуткий крик нашего конюха. Я обернулся: конюх, перегнувшись пополам от боли, лежал под столом; ухмыляясь, его пинал ногами Алфрик.
— Ну, вы все-таки немного полегче, Алфрик, — попросил даже Гилеандос, который старался не делать ему замечаний.
— Вот еще! — прорычал брат. Он схватил старого конюха за волосы, вытащил из-под стола и поволок вон из зала.
Выталкивая его за дверь, Алфрик зло процедил сквозь зубы:
— Погоди, я тебе еще задам, любитель поэзии!
Мой брат никогда не отличался кротким нравом. Он был из тех, про кого говорят: хлебом не корми — дай поиздеваться над кем-нибудь. И он готов был слушать даже ненавистную ему виолончель, если это сулило ему лишнюю возможность поколотить слуг.
Ростом Квивален Сез был невелик. Одет в зеленое платье. Длинные волосы уже тронуты сединой. Красноречив. А самое главное, он был автором знаменитой «Песни о рыцаре Хуме», которую знали все рыцари Соламнии.
За трапезой отец и Квивален Сез обменялись тостами — оба старались превзойти в славословиях один другого.
Почуяв оленину, в зал вбежали собаки. Алфрик, сидевший напротив меня, корчил мне рожи. Я показал ему фигу. Брат рассвирепел, мотнул головой и ткнулся носом в чашу с вином. В тот вечер мы с ним впервые были допущены на званый ужин. Алфрику уже исполнилось тринадцать, и ему было позволено выпить вместе со взрослыми.
Бард встал и возгласил:
— Для сегодняшнего празднества я выбрал «Мантию Розы». Поэтическое чутье подсказало ему, что эта «рыцарская поэма» — вероятно, любимое произведение нашего отца. Тот благодарно улыбнулся и приветственно поднял свой бокал.
В поэме говорилось о воле, о свободе, о розах в небесах. Она была длинная и скучная.
Алфрик лезвием кинжала слегка касался спины уснувшей возле него собаки — та блаженно подергивала лапами.
Бригельм в красной рясе сидел неподвижно — он был похож на огородное пугало. Сидел он с отсутствующим видом; возможно, молился про себя.
Но отец с большим вниманием слушал даже самые нелепые строфы этой дурацкой поэмы. А когда Квивален Сез кончил читать, отсыпал ему добрую дюжину серебряных монет.
Трубадур кратко и с достоинством поблагодарил отца, повесил лиру на плечо и ушел.
Позже я не раз думал: если Квивален Сез такой знаменитый и прославленный, то почему он оказался у нас, в самом что ни на есть захолустье Соламнии?!
Уже брезжил рассвет. Меня отправили спать. Я, едва ли не засыпая на ходу, поплелся в свою комнату, но по дороге вдруг вспомнил, что оставил на стене замка своих солдатиков. Я поднялся на стену. Было раннее утро, каменные зубцы были ледяными. В амбразуре над подъемным мостом стояли в карауле мои верные солдаты.
Квивален Сез шел по дороге на запад.
О, если отсюда попасть солдатиком ему в голову, то великому поэту будет очень и очень больно!
Я один, я укрыт зубцами стены, никто меня не увидит!
Но, к несчастью, кое-кто меня видел. И этот «кое-кто» был мой брат Алфрик.
Оказывается, он вслед за мной поднялся на стену и увидел, как я кинул солдатика в знаменитого барда. А бард только на секунду остановился, почесал затылок и пошел дальше своим путем.
— Я углядел все, маленький негодяй!
Услышав за спиной свистящий шепот старшего брата, я вздрогнул, но тут же постарался взять себя в руки.
— Ты хотел сказать «я видел все», — поправил я Алфрика, напомнив ему, что по языку у меня оценки лучше, чем у брата.
Алфрик просто рассвирепел от моей реплики и набросился на меня, словно дикий зверь. Я старался отбиваться от него, как мог.
— Да что ты видел, мой дорогой брат?
— Я углядел все, — повторил он, — ты кинул солдатика в Квивалена Сеза и попал ему в голову.
Он сильно прижал меня лицом к замшелому камню зубца; над самой моей головой свисали плети плюща и вьюнки — словно венок, каким одаривают поэтов.
— Но, брат, разве ты не «углядел», что наш знаменитый гость стянул со стола серебряную ложку и сунул ее в широкий рукав своего одеяния?!
— Врешь! На столе сегодня не было серебра. Мы принимали барда, а е купцов!
Он еще сильнее прижал мое лицо к камню, мох забивался мне в нос и в рот.