Высоко над уровнем моря, стр. 33
Часть четвертая
Инфекционное отделение
Из дневника старшей медицинской сестры инфекционного отделения N-ского военного госпиталя Светланы Горбуновой.
"…Господи, когда же закончится эта проклятая война?
Уже подошел к концу вывод войск. К нам перестали поступать сплошным потоком раненые и больные из-за речки. Я успокоилась. К миру возвратились его привычные краски. И белая с красной – цвета перевязочной, заняли свои должные места в этом ряду. Но сегодня…
Сегодня привезли партию раненых, у которых – у всех! – кроме огнестрельных ран еще и обморожения. У меня разрывается сердце, хотя, кажется, видела все, и ничто не сможет удивить. Говорят, они участвовали в операции в горах, обеспечивая проводку колонны. Воевали, когда начался буран. Отбивались от «духов», которые хотели захватить пещеры на склоне какого-то хребта, чтобы не замерзнуть.
Из раненых большинство – старослужащие, им скоро домой. «Деды»! такие же худющие мальчишки, что и так называемые «молодые», на которых я насмотрелась за три года работы здесь. Только и разница, что эти более жилистые, и в их глазах нет животного ужаса и непонимания того, что с ними случилось. Нет беспомощного крика ребенка «за что?!». У этих – совершенно другие глаза. Другие… Какие, сейчас я не смогу описать. Потом как – нибудь.
Эти глаза еще долго мне будут сниться по ночам, даже тогда, когда все закончится. Это должно закончиться по крайней мере для меня. Уже решила: когда выведут войска – уволюсь. Я продлила контракт, надеясь, что вытяну благодаря Сергею. Теперь ясно, что переоценила свои силы, как и, впрочем, наши отношения с Сергеем, Сереженькой, Сергеем Ивановичем, товарищем капитаном – моим другом, начальником и любовью…
Глаза этих ребят мне будут сниться потом, пока же у меня сновидений не бывает. Сплю крепко. Или от усталости, или от снотворного. Сережкино проверенное средство от бессонницы – сто пятьдесят грамм на сон грядущий, я отвергла. Так можно и спиться. Я же все-таки женщина. Женщина… Тридцать один год. Чувствую себя старухой.
Но сегодня буду спать даже без снотворного – только от усталости. Всех сестер, имеющий опыт первичной обработки, бросили в хирургическое отделение. Естественно, и меня. Опыт года работы в Афганистане не забывается.
Возились до позднего вечера. До нас их только кое как перевязали – ведь все госпитали уже были в Союзе. Эти мальчишки и прикрывали их выход. За год работы здесь, в тылу, я уже отвыкла от понятия «первичная обработка»: вшивое белье, почерневшие, отмороженные ткани, осколочные проникающие, пулевые касательные… И поверх всего этого – заскорузлые от крови и грязи тряпки, громко именуемые «бинтами»…
Когда заканчивала работу, думала, что сейчас пойду к себе в отделение и хлопну спирта. Как Сергей учил – с задержкой дыхания. Не получилось: из всего этого простреленно – обмороженного потока оказался один мой. С гепатитом. Не раненый, не помороженный – с гепатитом!
Он сидел, скорчившись, в дальнем углу приемного покоя и дожидался, пока закончат с его товарищами. Что я там писала про глаза? Его смертельно усталые глаза были еще и с желтыми белками.
Пришлось забирать его к себе в отделение, устраивать душ, палату, ставить капельницу. Что с того, я не дежурная сегодня? Дура Машка как следует умеет только одно: крутить толстым задом перед мужиками. Мне не хотелось отдавать этого долговязого в руки крашеной садистки, не умеющей толком найти вену.
Я так устала, что даже пить не хочется. Но не лягу, пока не допишу. Дала себе обещание записывать ежедневно в эту тетрадь хотя бы несколько строк. Я и так особа слабовольная. Все… Засыпаю… Пора до кушетки…
Несмотря на свое общехреновое состояние, я не мог не вкусить блаженства, оказавшись на чистых госпитальных простынях. Готов поклясться, что они были даже накрахмалены. Бывает же такое…
Уже вторые сутки я ловлю на них кайф. В промежутках между кайфами получаю через капельницу дозы глюкозы. А на завтрак, обед и ужин больным дают молочные продукты – даже творог! Творог! Успел забыть, что это такое.
К плодам цивилизации привыкаю постепенно. Очень долго психика переваривала факт, что из крана может течь вода в неограниченном количестве. Повернул кран – течет…
Хочешь – холодная, хочешь – горячая. И будет течь бесконечно, и не нужно беспокоиться, что она закончится в каком – нибудь баке, не нужно качать ее ручным насосом. Беспокоиться, что «духи» отравят или взорвут колодец, откуда водовозки берут живительную влагу, и часть останется на сухом пайке в прямом смысле этого слова. Кайф!
Старожилы палаты уже привыкли к этому чуду. И даже поставили его на службу собственных нехитрых развлечений. Васька Адамчук, мой погодок из-под Гродно, заработавший гепатит на Саланге, обожает взять и открыть кран, когда какой – нибудь несчастный лежит под капельницей.
Звук журчащей струи одновременно с вливаемой в вены глюкозой срочно заставляет мочевой пузырь вспомнить о своей главной обязанности. Минут пять корчишься на койке, с тоской глядя на здоровенную банку у себя над головой – когда же она кончится?! – потом не дожидаешься и начинаешь орать дурным голосом:
– Сестра… Сестра. Сестра! Сестра!!!
К приходу медсестры остряки мгновенно закрывают кран и рассаживаются по койкам с самым невинным видом. Ты же, сгорая от стыда, объясняешь медичке причину своих воплей.
Если дежурит Маша, толстая крашеная блондинка лет двадцати пяти, то на твою голову вываливается сноп возмущений:
– Мужик, называется! Перетерпеть не можешь! Какой же ты солдат… – и только после этого сестра вытаскивает из вены иглу.
С превеликим трудом выволакиваешься в коридор, ползешь по стене в сортир. В голове громоздятся нецензурные выражения в адрес этой представительницы военной медицины. Достается также соседям по палате, которых ты не можешь призвать к ответу по причине собственной слабости. Клянешься всем святым, что позже заставишь их пить воду ведрами, после чего завязывать брызгательный аппарат морским узлом.
Светлана не ворчит. Легким движением, совсем не причиняя боли, она освобождает тебя от капельницы. И, обдав свежим ветром накрахмаленного халата, насмешливо бросает виновникам своего появления:
– Обормоты!
Щелкает первого попавшегося обормота по стриженому затылку. Тот на седьмом небе от счастья – выделили из общей массы!
Палата кряхтит завистливо и пытается втянуть Свету в разговор. Светка весело обещает пожаловаться «кэпу» – начальнику отделения капитану Беспалову. Все делают вид, что верят этому и дружно клянуться: «Это не мы! Это он сам чуть в трусы не напузырил!» При этом прекрасно знают, что прапорщик медицинской службы Светлана Горбунова не имеет привычки жаловаться на своих больных кому бы то ни было, за что бы то ни было.
– Доползешь? – интересуется у меня Светлана, пока я торопливо и расслабленно спускаю ноги на пол и шарю ими под койкой в поисках тапочек.
В ответ благодарно киваю головой. Даже в мыслях не могу представить, что она, такая легкая и красивая, станет поддерживать рукой обмякший мешок костей под названием «Андрей Протасов». Нет уж, лучше сам…
– Через пять минут назад зайду – обратно поставлю, – говорит Света.
И – снова свежий ветер халата, который совсем не пахнет лекарствами, обдает меня на этот раз в направлении двери.
Палата восхищенными взглядами провожает медсестру до выхода и тотчас начинает судачить: сколько ей лет, насколько у нее серьезно с «кэпом» и что она – баба героическая, успела побывать «за речкой», в Афгане. Про меня, естественно, все забывают. Заработавший щелбан счастливчик сидит с блаженным видом, будто удостоился самой интимной милости.
Подозреваю, что вся эта суета с открытием крана делается не столько для того, чтобы помучить новенького (тем более, что новенький, окрепнув, может и репу начистить), сколько для внепланового посещения Светой нашей палаты.