Архитектор снов, стр. 37

Фигура мужчины появилась в конце переулка. Он шел вперед медленно, спокойно, никуда не спеша. Дорога привела его в этот городской завиток, на эту улицу, наполненную тишиной и туманом. Заслышав шаги, он остановился. Кто-то двигался ему навстречу в плотном белом облаке, висящем низко над землей. Стук шагов был сбивчивым и торопливым. Мужчина вглядывался в клубы тумана, и вдруг из них появилась фигура девочки.

Она неуверенно шла вперед, глядя себе под ноги. На белом платье тревожной меткой горел красный бант. Девочка странно ступала, она то укорачивала шаг, то замирала, не зная, куда поставить ногу, то вдруг перепрыгивала невидимое препятствие и двигалась дальше. Мужчина присмотрелся и вскоре понял, что она старается не наступать на трещины, образовавшиеся в старом асфальте. Увлеченная своим важным делом, она продвигалась довольно сложным извилистым маршрутом. Наконец, она вплотную приблизилась к мужчине. Остановилась.

– Майя, девочка моя, – его шепот растворился в воздухе.

Она подняла на него глаза. В темных зрачках отразились небеса. В ресницах запутались обрывки тумана. В улыбке сквозили нежность и беспомощность. Она не видела его…

…белое облако висело на дне переулка. Вдруг Майе что-то почудилось, она отвела глаз от видоискателя, всмотрелась в полупрозрачную пелену. Нет, вроде ничего. Опять заглянула в камеру, покрутила резкость – и отпрянула. Прямо в объектив из тумана на нее смотрели чьи-то глаза. Майя задержала дыхание, досчитала до десяти, осмотрелась. В переулке было безлюдно, тихо и зыбкое облако редело, растворяясь в утреннем свете. Майя пересилила себя и еще раз заглянула в камеру. Ничего.

– Что со мной происходит? – тихо и с тоской вдруг произнесла Майя. – Что?

Но на ее вопрос некому было ответить. Только тощая грязная кошка сорвалась с края крыши и метнулась через улицу. Со страшным грохотом за спиной пронесся «КамАЗ». Туман окончательно рассеялся. В переулке было пусто.

Разговор Филиппыча с незнакомцем

Чертыхаясь, Филиппыч ворвался в вагон. Он в последнюю секунду успел проскочить между стремительно захлопывающимися дверьми, и только самый кончик его расхристанного пиджачка застрял в створках. Валериан раздраженно рванул одежду на себя и с ходу, словно продолжая прерванную досадной помехой беседу, заявил долговязому мужику, стоявшему в проходе:

– Нет, ну что творят! Что творят, я вас спрашиваю? А? Если бы Валериан сопровождал Майю в тот день, когда она лечила зуб, он узнал бы в долговязом того самого врача, что набивался ей в спасители. Но Валериан не знал этого.

Мужик ничем не примечательной внешности, довольно усталый и унылый на вид, держался рукой за поручень, раскачивался в такт движению поезда и не то чтобы очень внимательно слушал Филиппыча, но все-таки вежливо кивал, понимая, что порой любому человеку необходимо выговориться. А Валериан, найдя внимательное ухо, распинался, что было мочи.

– Прыгают с утра пораньше по улицам со своими фотоаппаратиками и снимают людей налево и направо! – возмущенно доложил он и уставился на незнакомца, ожидая немедленного ответного взрыва гнева. Однако тот молчал и несколько недоумевающее смотрел на старика.

– Этого нельзя делать! – завопил Валериан.

Несмотря на грохот подземки, пара уныло трясущихся сонных пассажиров осуждающе покосилась в его сторону.

– Нельзя! – повторил Валериан. Незнакомец пожал плечами. Филиппыч запыхтел.

– Ну, вот вы, вас, когда снимают…– он ткнул незнакомца пальцем под ребра.

Тот вздрогнул, втянул живот и приосанился.

– Ага! – обрадовался старик. – Вот, вы, принимаете позу – улыбочка, поворот головы, все такое… И получаете просто снимок. Картинку. Портретик. Безопасный. Защищенный. Ну, почти. Шансов добраться до вас – чуть! И совсем другое дело, когда вас снимают без вашего ведома. Вы стояли, газету покупали, мимо какой-то молокосос пробегал и щелкнул вас!

Собеседник Филиппыча нахмурился. Какие-то мысли явно блуждали в его голове, однако он никак не мог выстроить их в систему организованных доводов и разумных сомнений. Очевидно, зайдя в тупик, он уставился вниз.

– А, собственно, что? – наконец раздался его голос. Валериан поперхнулся.

– Как «что»! Вы, правда, не понимаете? Случайная фотография – это же дыра, брешь, никакого спасения. Прямой путь к душе!

– Ну, вы знаете, – высокий товарищ засомневался. – Люди вообще много чего делают случайно. А что касается фотографии… Вы посмотрите, сколько туристов бегает по городу, снимают одно, другое, памятники, соборы, площади, всякие достопримечательности. А потом смотрят – так у них незнакомых людей, случайных прохожих на фотографиях – ну просто тьмы.

– Вот то-то! – оживился Филиппыч. – А вы думаете, это хорошо? Представьте – ваш портрет, ваш образ в чужом доме, в альбоме, а то еще и на стенку повесили…

– Ну, уж прямо и на стенку, – засмущался мужчина.

– А что? Вы знаете,– Филиппыч придвинулся к собеседнику. – У меня на кухне висел такой пейзаж – улица, по ней люди идут во все стороны, деревья, трамваи старые – красота. Так вы знаете – я чуть не умер! У меня такие боли в голове начались, даром, что молодой еще был. К этому врачу, к другому – и ничего, говорят, все нормально, все хорошо. Приду домой, чаю налью, сяду – и прямо голова раскалывается. И что вы думаете! Из-за фотографии. Это я потом сам случайно понял. Там один мужик был, такой, в шляпе, плаще, деловой, спешил куда-то. Даже лица его видно не было. Так я как посмотрю на него, у меня голову и схватывает. Два года понадобилось, чтобы разобраться. Чуть не помер. А уничтожил картинку – и вот!

Филиппыч торжествующе развел руками, показывая, что жив, здоров и доволен жизнью.

– Уважаемый, – осторожно поинтересовался его собеседник. – Даже если предположить, что вы правы, при чем тут самочувствие человека с фотографии. Ему-то что от того, что у вас голова болела?

– Как? – Филиппыч искренно удивился. – В одну сторону связи не бывает. И ему совсем не все равно от того, что я ту картинку с ним в плите зажарил! Вон, крестьяне вообще своих детей с улицы уводили, когда в деревню художник приезжал. Все боялись, не дай бог, спишет с ребеночка образ, а тот и преставится. Я вам говорю! Слово «безобразие» – это когда «без» «образа». Понимаете, это страшно – быть без образа… Вы об этом не думаете, а зря. Любая ваша фотография– это ваш образ! Это раньше по полгода портрет писали, а сейчас щелк – и готово. Все и привыкли. Подумаешь, картинка… Лежала-лежала, надоела, раз – и выкинули. Разве так можно? Беречь надо свой образ. Хранить. А то вон, напечатали морду в газете, а потом ею что вытерли?… Правильно! А человек этот взял и заболел. Или помер.

– Это тот, который… вытер? – улыбаясь, спросил долговязый.

Но Валериану было не до улыбочек.

– А все удивляются – с чего это? И правда, с чего? Экология, рак, жена ушла?… А все поэтому! Но, я вам скажу, – он серьезно посмотрел на мужика, – самое страшное – это снимок спящего человека. Если завладеть такой фотографией, такие дела можно провернуть…

Мужчина внимательно посмотрел на него.

– Ой, что такое? – внезапно сам себя перебил Филиппыч и уставился в окно. – Моя остановка.

Незнакомец невольно проследил в направлении его дикого взгляда. Поезд стоял на станции. Пассажиры в вагоне с интересом разглядывали невысокого старикашку, только что закончившего свою сбивчивую и пылкую лекцию. Тем временем двери состава уже начали сдвигаться. Валериан, даром что разменял седьмой десяток, белкой ушастой сиганул с места и выскочил на перрон. Двери захлопнулись, и поезд, постепенно ускоряясь, поволокся в темную нору. Мимо Филиппыча проплыл его случайный попутчик, совершенно ошеломленный такой стремительной развязкой. Он неуверенно помахивал ему рукой. Валериан бодро козырнул в ответ, развернулся и чуть не сшиб какую-то бабу с ребенком. Ребенок заорал, надув щеки багровыми барабанами, баба с визгом прокляла Филиппыча и тот, пятясь, поспешил скрыться из виду. Поезд уже исчез в чреве подземки, а на перроне опять начали скапливаться пассажиры, торопясь по своим утренним делам и маршрутам.