Трофей (СИ), стр. 1

========== Агент. Сделка ======

.

Агенты, поставщики – как нас только не называют, скрывая под обезличенностью красивых слов жестокую суть вещей. Суть, заставляющую оставлять за спиной совесть, мораль и нравственность, и выходить на очередную охоту. Сколько их, совсем юных, невинных, таких простодушных прошло через мои руки? После пятого десятка перестал считать. Да и какая разница? Мое дело – перевезти товар из пункта А в пункт Б, рассортировать по качеству и доставить заказчику, не более того. Пороку, древнейшему нравственному недостатку, этому духовному дефекту, уродующему души, предаются все – такого не исправит ни одна система фракций, а уж тем более бессистемность и хаос афракционерского общества. Хорошо оплаченный порок – моя золотая жила, ведь сексуальное рабство на сегодняшний день – третий по прибыльности бизнес после продажи наркотиков и оружия на обширнейших изгойских территориях.

Ухмыльнувшись над внезапно одолевшими философскими мыслями, настороженно слежу за ней – молодая совсем девчонка в характерных обносках, давно потерявших цвет и форму. Длинные волосы мышиного цвета сплетены в тугую косу и повязаны сверху ветхой косынкой. Платье, явно с чужого плеча, все покрыто заплатами, но, на удивление, чистое – следит за собой, еще старается и тешит себя надеждой, что не опустится на самое дно сточной канавы, называемой трущобами – тем выше будет ее цена. Совсем скоро она будет даже не на дне – дно будет над ней.

- Она? – для верности уточняю у стоящего рядом невзрачного человека с испитым, покрытым отвратительного вида струпьями лицом. Мужчина быстро кивает головой в подтверждение моих слов, а протянутая грязная рука заметно трясется – то ли от вечного похмелья, то ли от страха за свою никчемную жизнь. В то, что эта дрожь связана с осознанием того, на что он подписывает свою юную, ничего не подозревающую соседку, я не верю. Все сознательное и человеческое, что в принципе могло бы быть у этого представителя самой низшей и отвратной касты в изгойском обществе, давным-давно вытравлено, выжжено, вырезано по живому долгими годами пустой, беспросветной жизни. Эти выродки готовы пойти на любое преступление ради жалкой подачки, на которую они смогут купить разве что еще одни смердящие обноски или несколько бутылок блевотного пойла. Брезгливо швыряю несколько мелких купюр под ноги ублюдку, с отвращением наблюдая, как он, рухнув на колени, униженно ползает по земле, старательно собирая все до последней.

– Остальное получишь, когда приведешь мне ее.

В моей базе появился еще один добровольный информатор, за ничтожную плату обрекающий девок на долгую и мучительную смерть. Очень долгую и предельно мучительную, ведь еще ни одна не возвращалась из темных, грязных лабиринтов самого мерзкого района Чикаго, пропитанного насквозь зловонием и смрадом гнилых людских душ.

Совсем юная, беззащитная, такая восхитительно беспечная. Угадывающаяся под бесформенной одеждой тонкая фигурка, легкая походка и огромные глаза, в которых даже с расстояния в десяток метров видна безнадежная тоска и навеки поселившееся там глухое уныние.

Заказчики готовы хорошо заплатить за молодое тело, поэтому шансов избежать уготованной участи у нее нет.

====== Эмбер. Похищение. ======

Комментарий к Эмбер. Похищение. Условная картинка к главе

http://creu.ru/wp-content/uploads/2015/06/image0231.jpg

Страдание никогда не прекращается,

мы просто делаем вид, что не страдаем,

для того, чтобы наши дети не плакали во сне.

Грегори Дэвид Робертс «Шантарам. Том 1»

Дождь льет уже второй час – тяжелые капли без устали барабанят по железной стене старого проржавевшего насквозь контейнера, ледяной струей стекая по смятой крыше на землю, чтобы затем слиться с такими же одиночными ручьями в полноводную реку, с шумом текущую по дороге. Прислонившись к дверному косяку, сижу у самого выхода и, не отрываясь, смотрю на улицу, с удовольствием ощущая капли дождя на лице, которые приносит поднявшийся к полудню ветер. Поднимаю глаза к небу – в хмурых тучах далеко на горизонте уже виден просвет – возможно там, в Дружелюбии, уже выглянуло солнце.

Взгляд вновь охватывает с детства знакомую улицу, которую я пытаюсь увидеть глазами нового, не подготовленного человека – самодовольного Эрудита или Дружелюбной хохотушки. Что они увидят там, где я вижу стремительно светлеющее небо и блеск омытых водой деревянных приставных лестниц?

Они увидят совсем другой Хинтерланд, как мы называем между собой эти места. Название досталось нашему городку от предпортового промышленного района, еще до войны застроенного унылыми зданиями фабрик и заводов, а сейчас превратившегося в одну огромную помойку. Единственными обитателями этих мест являются лишь крысы, облезлые, тощие псы и изгои. От порта нам остались контейнера, которые, поставленные друг на друга, образуют двухэтажные, вполне пригодные для неприхотливого обывателя квартиры. Гнилые, проржавелые изнутри, промерзающие и продуваемые зимой насквозь, они считаются роскошью – некоторым и вовсе приходится довольствоваться хлипкими домишками из картонных коробок с целлофановой крышей.

Согласно исследованиям, о которых любит говорить бывший умник, а ныне изгой, сосед Крайс, человек проживает в трущобах, если у него нет хотя бы одного: чистой, пригодной к употреблению воды, исправной канализации, достаточного жилого пространства и права управлять своим жильем. Судя по отсутствию у нас абсолютно всего вышеперечисленного, мы живем даже не в трущобах, а на самом что ни на есть дне. Дне, из которого только один выход – в могилу. Для многих практически равноценная замена, если даже не улучшение.

Дождь льет уже второй час – тяжелые капли барабанят по железной стене контейнера, ледяной струей стекая со смятой крыши на землю, где подхватывают валяющиеся на земле тонны мусора, чтобы мутным потоком отнести их дальше, принеся взамен еще больше. Темная лавина нечистот несется по узкой улочке, омывая хаотичные строения – из камня, битого кирпича, потрескавшегося шифера, стекла, дерева, ржавого металла – всего, что можно найти на помойках по окраинам фракций. Если дождь не прекратится в ближайшее время, то и так практически забитая система стоков в очередной раз даст сбой, выплевывая на и без того грязные улицы мерзкие потоки канализационной вони, окутывающей весь район нестерпимым смрадом.

Я – изгой. Предупреждаю сразу, ведь не понаслышке знаю, как вы, чистенькие, сытые, бесконечно преданные своей системе фракционщики смотрите на нас, не имеющих ничего, кроме кучи тряпья и нечасто перепадающих подачек. Как презрительно отворачиваетесь, если ваш пресыщенный взгляд вдруг замечает в конце улицы одинокую фигуру с вечно голодными глазами; как брезгливо морщитесь и оглядываетесь в поисках бесстрашного патруля, опасаясь, видимо, что каждый из нас подобен брызжущему пеной бешеному псу, только и ждущему момента, чтобы напасть со спины. Но, поверьте, мы не сами выбрали себе такую жизнь. Да если бы вы только знали, что значит чувствовать себя изгоем, парией, отверженным! Каково это – с завистью и слезами на глазах смотреть на ваши теплые уютные дома, на спокойных детишек, уверенных в своей безопасности и неизменности полного холодильника еды. Каково сломя голову бежать от стаи бесстрашных мальчишек, которые с воплями и криками пытаются догнать, чтобы избить, облить грязью или извалять в помоях. Вам, защищенным символами фракций, многого не понять…

- Эмбер! Милая... – голос мамы, раздающийся из глубин нашего импровизированного дома-контейнера, еле различим среди шума дождя. Не договорив, она заходится болезненным кашлем.

Быстро сморгнув набежавшие слезы, упрямо поджимаю губы и иду к ней. Наверное, я никогда не смирюсь с таким положением вещей, с такой невероятной, глобальной несправедливостью! Моя мамочка, единственно близкий человек, бывшая Искренняя, вынуждена медленно угасать от пневмонии на самой окраине района трущоб. И кто-то считает эту систему мира идеальной?

- Что, мамочка? Пить? – еле сдерживая слезы от щемящей жалости и нежности, трогаю покрытый испариной лоб – снова температура. Дыхание, вырывающееся из ее красиво очерченных губ, хриплое и рваное, грудь тяжело вздымается в попытках захватить больше воздуха. Старательно, стараясь не пролить ни единой драгоценной капли, сливаю из водосборника – старой жестяной банки – дождевую воду в обколотую по краям кружку без ручки и прикладываю к сухим потрескавшимся губам. Мама, приподнявшись, жадно пьет, но, не сделав и пары глотков, начинает задыхаться. Откидывается обратно на старый продавленный матрас, и, широко открыв рот, пытается отдышаться. Даю ей время и снова подношу воду. Наконец, напившись вдоволь, она устало прикрывает глаза, а я, намочив ветхое полотенце, начинаю обтирать ее пылающий лоб. Холодная вода даст облегчение хотя бы на несколько минут.