От ГУЛАГа до Кремля. Как работала охрана НКВД-КГБ, стр. 5

Этому оратору известно, сколько советских людей сложили головы, освобождая Латвию от фашистской нечисти? Ему известно, сколько десятков тысяч гитлеровцы замучили в застенках тюрем и специально построенном концлагере в Саумспилсе латышей и советских борцов за освобождение Латвии? Каждый порядочный житель Риги видит, что мы и сейчас почти каждую неделю идем с похоронной процессией, провожая чекистов, погибших от профашистского подполья, скрывающегося в лесах. В их бункерах мы находим свежие продовольственные запасы, оружие и боеприпасы. Возникает вопрос: кто их снабжает, откуда эта материальная поддержка? Да вот такие типы, как этот министр просвещения, конечно, отдадут им последний кусок. (Возгласы из зала: «Позор! Позор!») Да, позор слышать, когда вместо благодарности нам преподносят ложь и клевету.

Русский народ никогда не пренебрегал дружбой и традициями латышского народа. Вспомните исторический факт, когда в критический момент в 1918 году не кому-нибудь, а именно латышским стрелкам была доверена охрана Кремля в Москве. Русский народ этого никогда не забудет. (Аплодисменты в зале).

Я считаю выступление последнего оратора провокационным в ярко выраженном злопыхательском, националистическом духе. Как можно после этого доверять такому националисту занимать должность министра и в каком направлении он воспитывает наше будущее поколение? Сделайте, пожалуйста, выводы сами».

Когда я закончил, в зале раздался гром аплодисментов. Мое выступление произвело впечатление на присутствующих.

С заключительным словом выступил Калнберзин. Он был сильно возбужден и резок. Мне запомнилась одна его фраза, которая по сути охарактеризовала все его выступление: «Мы перед русским народом должны встать на колени за то, что они спасли нас от фашистского порабощения, а не возводить клевету». И тут же он внес предложение вывести из состава членов ЦК и исключить из партии этого министра. Пленум проголосовал за это предложение единогласно. «Положите сюда на стол ваш партийный билет», — предложил Калнберзин бывшему министру. Тот молча положил партбилет и покинул зал. Руководители ЦК благодарили меня за выступление, и мой авторитет после этого в Латвии сильно вырос.

В 1947 году мы отмечали 30-летие ВЧК-НКВД. Министры Эглит и Новик решили отмечать этот праздник чекистов совместно и получили разрешение провести юбилейный вечер в оперном театре риги. Выступить с докладом поручили мне. Выступать в оперном театре, заполненном зрителями до отказа да еще в присутствии всего партийно-советского руководства было ответственно, учитывая политическую обстановку в республике, но и престижно. Несмотря на то, что я болел гриппом, я собрался с силами, хорошо подготовился и сделал доклад. После этого в перерыве весь состав президиума был приглашен за кулисы, где был накрыт стол. Когда все сели и налили в рюмки вино, первым взял слово присутствовавший на собрании маршал Советского Союза и. Х. Баграмян: «Я предлагаю поднять этот первый тост за докладчика». «Правильно», — сказал Калнберзин и все выпили за мое здоровье. Для меня это была полная неожиданность, я мог только сказать «Спасибо за внимание!»

30 апреля 1946 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за выполнение специального задания я был награжден орденом Красной звезды. Кроме того, Президиумом Верховного Совета Латвийской ССР награжден двумя Почетными грамотами. А за активную работу по борьбе с националистическим подпольем награжден знаком «Заслуженный работник НКВД» наркомом НКВД в 1946 году.

В период четырехлетнего пребывания в Латвии работа проходила в острой и напряженной обстановке. Пуля подстерегала в любом непредсказуемом месте, из любого угла. Это было хуже, чем на фронте, где виден или известен враг. Мне приходилось принимать активное участие в качестве особоуполномоченного во многих уездах. Особенно мне запомнился Абренский уезд, на границе с Россией, где в лесах буквально зверствовали «айзсарги». К концу моего пребывания в Латвии (1948 год) обстановка в республике стала более спокойной, групповой политический бандитизм по существу был ликвидирован.

В феврале 1948 года в ригу прибыла бригада для проверки работы с кадрами во главе с заместителем начальника управления кадров НКВД СССР Владимиром Ивановичем Машковым. Работу с кадрами в МВД Латвии бригада признала положительной. Перед отъездом из риги В.и. Машков спросил меня, не надоело ли мне ходить в заместителях и не пора ли переходить на самостоятельную работу.

Я ответил, что в принципе у меня нет возражений, хотя, учитывая семейные условия (жена, трое детей), перемещаться не хотелось бы. Но ответственности на самостоятельной работе я не боюсь, и если будет что-то подходящее, дам согласие.

Вскоре я был вызван в Москву, где меня принял министр МВД С.Н. Круглов, который меня немного знал, так как до Обручникова он был заместителем наркома по кадрам, и я работал непосредственно в его подчинении. После краткой беседы об обстановке в Латвии С.Н. Круглов предложил мне перейти на работу министром внутренних дел Чувашской АССР, аргументируя замену министра тем, что Белолипецкий «засиделся на одном месте и уже не только преступников, но и мух не ловит». Я дал согласие. Министр тут же дал указание Обручникову направить представление в ЦК ВКП (б), так как это была номенклатура Политбюро.

В феврале 1948 года я был назначен министром внутренних дел Чувашской АССР В ЦК ВКП (б) Латвии были не согласны с моим отзывом из риги, меня просили оставить на месте. Однако поскольку я назначался на пост министра, просьба Калнберзина была отклонена. Уже работая в центре и встречая Калнберзина на сессиях или съездах, я всегда заключал его в свои объятия, и он отвечал тем же.

ЧУВАШСКИЕ ЛАГЕРЯ

В Чувашию я ехал с женой и тремя детьми: Левой, Валерием и Наташей. Все они были маленькими: Леве семь лет, Валерию четыре года, а Наташе — год.

Прибыли мы на станцию Канаш, где нас встречали заместитель министра и. М. Лажечников и водитель автомашины К.и. Бурашников. Никогда не забуду первого дорожного удручающего впечатления, открывшего нам вид и жизнь чувашской деревни. Особенно поразила мою жену, Марию Васильевну, картина катания детей вдоль дороги и в кюветах на коньках и в лаптях. Маша заплакала и обрушилась на меня: «Куда ты меня привез? Это же лапотное государство».

Негативное первое впечатление усугубилось еще и тем, что бывший министр МВД к нашему приезду не освободил квартиру, и нам пришлось после огромной рижской ютиться в тесной, более чем скромной квартирке. Жену мою можно было понять…

Однако правильно говорят, что время — лучший лекарь. Со временем понемногу все наладилось. После отъезда бывшего министра его квартиру заново отремонтировали, и мы переехали в нее. Наше имущество было упаковано в специальные ящики и отправлено в сопровождении сотрудников МВД Латвии до Чебоксар в специальном вагоне. Все было в целости и сохранности, и частично разместилось в квартире, а часть ящиков пришлось отправить в сарай. Сарай был небольшой, рядом с домом и в нем был глубокий погреб. Когда Маша привыкла к чувашскому быту, она ежегодно солила прекрасные овощи: капусту, огурцы и незабываемые грибы — грузди. Питались мы неплохо, но в основном все покупалось на рынке, куда Мария ездила с Костей Бурашниковым. Он был не только хорошим водителем, но и преданным мне и моей семье человеком, проявлявшим заботу о нашем благополучии.

По приезде в Чебоксары на другой же день я приступил к работе. В тот день на собрании сотрудников аппарата министерства я кратко рассказал о своей прошлой деятельности, о политической обстановке в стране и призвал собравшихся к дружной и активной работе по борьбе с преступностью в республике.

У меня были два заместителя: один по оперативной части, второй — по кадрам. В процессе работы я убедился, что мой заместитель по оперативной работе — человек малограмотный, с ограниченным кругозором и низкой культурой. Работал я с ним около года, потом «сплавил» его на ту же должность в Якутию. Второй заместитель и. М. Лажечников был сравнительно грамотным работником и по моему представлению был утвержден моим заместителем по оперативной работе. Замом по кадрам стал бывший зам. нач. отдела кадров.