Отражение, стр. 52
Мы встретились в кабинете Гарольда, и я смог рассмотреть инспектора при дневном свете — моложавый блондин с красноватыми глазами, неприятно щелкающий костяшками пальцев. От вчерашнего разговора осталось ощущение враждебности, которое не пропало и сегодня.
В вашей фотолаборатории обнаружен водяной фильтр, — сказал он. — Для чего вы его используете? Я использую его по назначению, — ответил я. — В фотографии применяется только чистая вода.
Воспаление вокруг глаз и рта начало понемногу проходить. Теперь я мог лучше видеть и говорил свободнее — хоть какое-то облегчение.
Ваш водяной фильтр, — сказал инспектор, — генерирует сероводород. Этого не может быть. Почему? Понимаете… я с ним все время работаю. Это обычный опреснитель воды. Откуда тут взяться газу?
Он долго изучающе рассматривал меня, потом исчез и вернулся только через час. Он пришел не один. С ним был молодой человек в джинсах и свитере с плоским ящичком в руках.
Ну а теперь, уважаемый, — обратился ко мне инспектор по всем правилам полицейского хорошего тона, — смотрите. Это ваш фильтр?
И открыл ящичек, чтобы продемонстрировать содержимое. Нет, он явно подозревал меня. Только вот в чем? В ящичке действительно лежал мой фильтр с привинченным к нему резиновым шлангом, который я обычно надевал на кран.
По-моему, да. Похож. Но в чем дело? Как он может генерировать газ?
Инспектор подал знак молодому человеку, тот извлек из кармана резиновые перчатки и, надев их, взял из ящичка фильтр — черный пластмассовый шар размером с небольшой грейпфрут. Раскрутив его посередине, он протянул мне две половинки.
Вот, — сказал он. — Смотрите. Обычно внутри помещается очищающий патрон, но с этим фильтром дело обстоит несколько иначе. Я обнаружил в нем два сосуда, один над другим. Сейчас они оба пусты… но в нижнем содержались кристаллы сульфида натрия, а верхний… — он выдержал театральную паузу, — вот этот верхний сосуд заполняла серная кислота. Сосуды разделяла пленка, не позволявшая веществам смешиваться, но когда ваш приятель повернул кран, напор воды нарушил изоляцию, и они соединились. Произошла реакция замещения, в которой вода играла роль катализатора. Ваш фильтр, таким образом, стал мощным генератором газа. Сероводород продолжал вырабатываться даже после того, как кран закрыли… Предположительно это сделал мистер Фоук.
Наступила тишина — долгая, многозначительная, гнетущая.
Как видите, несчастье произошло не случайно, — резюмировал инспектор. Да… — сказал я упавшим голосом, — но я не знаю, честное слово, не знаю, кто мог поместить эти вещества в мой фильтр. Ведь он должен был знать, каким типом фильтра я пользуюсь. Прежде всего, он должен был знать, что у вас есть фильтр. Фильтр есть у каждого, кто занимается фотографией.
И вновь воцарилась тишина. Они, наверное, ждали,
что я назову, кого подозреваю, но я не знал, что сказать. Ден Релган? Не может быть. Зачем ему было утруждать себя такой замысловатой конструкцией, когда еще пара ударов могла прикончить меня на месте. Элджин Яксли… исключено. У него просто не хватило бы времени. Вне подозрений были другие адресаты Джорджа Миллейса. Двоих он уличил в неблаговидных поступках так давно, что они наверняка уже не помнили, в чем было дело. С третьим я пока не разговаривал, и он не знал, что письмо у меня. Но в любом случае он, конечно, не стал бы меня убивать.
Оставалось предположить одно, самое неприятное и страшное: кто-то думает, что у меня есть то, чего у меня нет. Он знает, что я стал наследником Джорджа, знает, что часть наследства уже пущена в ход, и хочет остановить время. Любой ценой. Ясно, что в ящике Джорджа в свое время хранилось больше, чем мне удалось обнаружить. Я, например, не нашел целлофановой обертки, на которой Дана нацарапала список поставщиков наркотиков. Что там было еще? Что!
Ну так как, сэр? — спросил инспектор. Я работал в темной комнате в среду. С тех пор в доме не было посторонних. Только соседка приходила да налоговый инспектор. Какой налоговый инспектор? — оживились они. Спросите миссис Джексон, — посоветовал я. — Они сказали, что непременно спросят. Миссис Джексон уверяла, что он ни к чему не притрагивался. Но он мог запомнить тип вашего фильтра. А это мой фильтр? — спросил я. — Вообще-то похож. Возможно, — сказал молодой человек.' — Но я все равно заберу его с собой — измерить и записать данные… Кстати, я вычислил: на то, чтобы вынуть опреснитель и вложить на его место сосуды с химикалиями, нужно всего тридцать секунд. Чистая работа. Джереми будет жить? — спросил я. Я химик, а не врач, — ответил молодой человек, пожав плечами.
Вскоре он ушел и унес с собой фильтр.
Я позвонил в больницу. Никаких изменений.
Днем я отправился туда сам. Жена Гарольда вызвалась сопровождать меня, сказав, что я еще не в состоянии держать руль.
К Джереми не пускали, но я повидался с его родителями — оба не помнили себя от горя и были слишком подавлены, чтобы упрекать меня. «Это не ваша вина», — сказали они, хотя, возможно, потом будут думать иначе. Джереми держался на аппарате искусственного дыхания. Легкие парализовало. Сердце билось. Мозг не был поврежден.
Мать плакала.
Не убивайся так, — сказала жена Гарольда, когда мы ехали домой. — Он поправится.
В больнице она попросила знакомую сестру наложить мне на ссадины швы, и теперь лицо болело сильнее прежнего.
Если он умрет… Он не умрет.
Позвонил инспектор и сказал, что я могу вернуться домой, но в темную комнату заходить нельзя: опечатано полицией.
С тяжелым сердцем я медленно бродил из комнаты в комнату. Я был разбит физически, уничтожен морально, я был виноват, боже, как виноват.
Всюду я находил следы обыска. Что ж, этого следовало ожидать. Копии писем Джорджа не обнаружили — я запер их в багажнике. На кухонном шкафу стояла коробка с негативами, на вид пустая — ее не тронули.
Коробка…
Я открыл ее. Рядом с разгаданными загадками в ней по-прежнему хранилась одна, ключ к которой я не подобрал до сих пор: черный
светозащитный конверт, а в конверте на вид чистый пластиковый квадрат и два листка кальки. А вдруг… вдруг именно из-за них мне устроили газовую ловушку?
Но что это? Что?
«Плохи мои дела, — подумал я. — Нужно найти ответ, да поскорее, пока мой невидимый враг, кем бы он ни был, не предпринял еще одну попытку убить меня. В другой раз он не промахнется».
Глава 18
И снова я попросил жену Гарольда приютить меня на ночь, а утром позвонил в суиндонскую больницу.
Жив. Состояние тяжелое.
Я пил кофе на кухне Гарольда. Жить не хотелось.
В десятый раз зазвонил телефон — владельцы лошадей донимали Гарольда все утро. На этот раз Гарольд протянул трубку мне.
Тебя к телефону.
Звонил отец Джереми. Услышав его голос, я почувствовал дурноту.
Мы хотели сообщить вам… Джереми пришел в сознание. Господи… Он все еще на аппарате искусственного дыхания, состояние по-прежнему тяжелое, но врачи говорят, что поправится; раз пережил эту ночь — поправится. Мы решили, что надо вам сказать. Спасибо, спасибо…
Временная передышка придавила грузом едва ли не более тяжким, чем ожидание и тревога. Я отдал Гарольду трубку и. сказав, что Джереми лучше, вышел во двор поглядеть на лошадей. И чуть не задохнулся от свежего воздуха. Облегчение нахлынуло внезапно, так что я с трудом удержался на ногах. Я стоял на ветру и ждал, когда уляжется буря, бушевавшая в моей груди; и наконец оно пришло ко мне — ощущение свободы, ни с чем не сравнимое, бесценное. Так чувствует осужденный на пожизненную каторгу, которому вдруг объявили об отмене приговора. Ах, Джереми, сукин ты сын, как же ты меня напугал.
Позвонила Клэр.
Ему лучше, он пришел в сознание, — сказал я. Слава богу.
— У меня к вам просьба, — сказал я. — Приютите, пожалуйста, одинокого заброшенного ребенка. На пару деньков.