Отражение, стр. 33
Подойдя к ден Релгану, я начал благодарить его за подарки, которые он раздавал в Кемптоне. За долгие годы работы мне столько раз приходилось подлизываться к владельцам лошадей, что придать голосу благостно-чарующие нотки для меня, к сожалению, не составляло особого труда.
Я давно хотел вам сказать, мистер ден Релган, запел я, — ваше серебряное седло… приятно иметь дома такую вещь… просто глаз радуется. Рад, что вам понравилось, — сказал ден Релган, скользнув по мне безразличным взглядом. — Дочь сама выбирала. Какой вкус! — восхитился лорд Уайт, влюбленно глядя на Дану. Очень мило с вашей стороны, — сказал я, обращаясь прямо к ней. На добрую память, — пролепетала она дежурную фразу, глядя на меня почти с таким же, как у отца, отсутствием интереса. Скажите, пожалуйста, это седло, оно уникально или таких много? — спросил я и отступил на несколько шагов, так что ей пришлось отвернуться от отца и лорда Уайта, чтобы ответить. Не знаю, — начала было Дана. — Лично я видела только одно, но не уверена… Вас хочет видеть Ланс Киншип, — оборвал я ее на полуслове. Ох, — она быстро оглянулась на мужчин и, ослепив рассеянно улыбавшегося лорда Уайта жемчужным оскалом, тихо спросила: Где? Когда? После третьего заезда в частной ложе, — я назвал номер. Счастлива, что вам понравилось седло, — сказала она громко и отчетливо, вновь повернувшись к лорду Уайту. — Приятно дарить людям радость, правда? Милая моя девочка, — сказал лорд Уайт, просияв. Вы дарите радость уже тем, что вы есть.
«Впору разрыдаться от умиления», — подумал я. Кружным путем я добрался до Ланса Киншипа.
Я передал ей все, что вы просили, — сказал я.
Хорошо, — сказал он, и мы договорились, что встретимся во время последнего заезда у весовой, где я отдам ему фотографии.
В третьем заезде мне предстояло скакать на Рассвете, в четвертом — на Панцире.
Я шел из весовой на площадку для выводки, когда меня остановила незнакомая приятная женщина, в которой я с большим опозданием узнал Мари Миллейс. Я был потрясен. Мари Миллейс без единого шрама на лице. Миссис Миллейс… Бледность измученного лица бросалась в глаза, но коричневый костюм сидел на ней безукоризненно, и я был рад, что она снова на ногах.
Вы мне обещали, что следов не останется, помните? — спросила она. — И вправду не осталось. Мари, у меня нет слов. Вы отлично выглядите. Не могли бы вы уделить мне немного времени?
Жокеи, вышедшие вместе со мной из весовой,
уже выстраивались на площадке для выводки.
Может быть, поговорим потом, — предложил я. — Ну, например, после четвертого заезда. Я переоденусь, посидим, поболтаем где-нибудь в тепле.
Она назвала бар, где я смогу ее найти, и я направился на площадку. Там уже ждали Гарольд и Виктор Бриггс. Мы не сказали друг другу ни слова. Все важное уже десятки раз обговорено, что толку тратить время на пустую болтовню.
Гарольд придержал стремя, чтобы помочь мне взобраться в седло. Я благодарно кивнул ему и Виктору — Виктор ответил неподражаемо равнодушным взглядом.
Трезво оценивая возможности Рассвета, я вовсе не был уверен, что смогу взять первый приз. Многие лошади превосходили его по всем параметрам, он даже не считался фаворитом, так что мы могли рассчитывать лишь на случайный успех.
Легким галопом я приближался к стартовым порогам, думая о том, что ради победы сегодня придется призвать на помощь все мужество. Признаться, подобные мысли посещали меня впервые. Заставлять лошадь быстро и четко преодолевать препятствия для меня было так же естественно, как
дышать, и, более того, доставляло удовольствие. Всякий жокей знает, что риск в нашем деле неизбежен, но я не из тех, кто только и думает, что о собственной безопасности.
С другой стороны, я не был таким отчаянным, как, например, Стив Миллейс и, возможно, чуточку перебарщивал в желании непременно прийти к финишу верхом, а не пешком и не на носилках. Швырнуть сердце через барьер в надежде, что лошадь подхватит его на лету — нет, на это меня не хватало.
Между тем, именно такой езды ждал от меня сегодня Виктор Бриггс. «Сам виноват, — подумал я, — придется выложиться. Дважды».
Рассвет мгновенно уловил мой волевой импульс и, хоть был немало удивлен, воспринял это как руководство к действию. За долгие годы работы мне не раз приходилось сталкиваться с подобным проявлением чуткости. Я знал, что, наделенная необычайными телепатическими способностями, лошадь реагирует на малейшие колебания настроения всадника, и все же был поражен и тронут тем, как верно понял меня Рассвет.
А потому мы с ним, в общем-то довольно уравновешенные создания, оставили присущий нам здравый смысл и, что уж вовсе было нам несвойственно, целиком положились на удачу. Прежде чем совершить прыжок, Рассвет обычно примерялся к расстоянию до препятствия. Но, зараженный моим нетерпением, трижды начинал толчок слишком рано, и мы с силой задели верхнюю часть трех изгородей
неслыханный промах для великолепно выезженного Рассвета. Правда, приближаясь к последнему препятствию, Рассвет вернулся к своей испытанной манере и перемахнул через изгородь, как будто она была не более чем тенью под его копытами.
Мы боролись до конца, но отстали на 3/4 корпуса, и победа досталась другой лошади, которая была выносливей и резвее Рассвета и, должно быть, сегодня чувствовала себя лучше, чем он.
Я завел своего скакуна за ограду, и, пока ослаблял подпругу, он то и дело всхрапывал и рвался вперед
кто сказал, что Рассвет смирнее коровы? Виктор Бриггс наблюдал за нами по-прежнему безучастно. На лице его не дрогнул ни один мускул.
Когда я уже стоял на весах, ко мне подошел Г арольд.
Мне очень жаль, — сказал я ему. Переодевайся, я подожду, — только и ответил он, неопределенно хмыкнув.
Я кивнул и пришел в раздевалку. Раздевшись донага, я вновь вернулся на весы, чтобы сообщить контрольные цифры перед заездом на Панцире.
Смотри не сверни шею, — сказал Гарольд,
принимая от меня седло. — Этим ты никому ничего не докажешь, просто все увидят, что ты набитый дурак.
Все под богом ходим. Я тебя предупреждал, — сказал напоследок
Г арольд и вышел из весовой с седлом под мышкой.
Я почувствовал, что он призывает меня к благоразумию не всерьез, а больше так, для очистки
совести. Возможно, ему тоже не нравится, что Виктор Бриггс придерживает лошадей. Если остановить его можно, только рискуя сломать позвоночник, — что ж, я готов.
В отличие от покладистого Рассвета, четырехлетний Панцирь отличался довольно скверным характером, и заставить его чисто взять препятствие было так же непросто, как малолетнего преступника — прилежно делать уроки.
Я всегда считал, что хладнокровием и твердостью могу сдержать клокочущую в нем ярость, которая заставляет его бороться с жокеем, кусать других лошадей и пытаться сбросить седока у каждой изгороди. Уж не знаю, что нашло на него сегодня, только он стал совершенно неуправляем. Я был готов к любым вывертам, но когда он в третий раз попытался избавиться от меня у препятствия, не выдержал и с силой огрел его кнутом. «От тебя не ожидал», — прочел я обиженные мысли Панциря. Не сердись, малыш, я и сам не ожидал от себя такого.
Потом мы слились воедино и в стремительном полете понеслись над землей, напрочь забыв о благоразумии. Один барьер, другой, третий… Не щадя живота, я выворачивался наизнанку ради Виктора Бриггса.
Но этого, как видно, было мало. Панцирь пришел к финишу третьим из четырнадцати — не так уж плохо, учитывая его возможности. Отстал всего лишь на полтора корпуса. И все же — третий.
А Виктору Бриггсу нужны победы. Не будет побед — станет искать поражений. Как прежде. Как три года назад, когда я и моя душа были молоды.
Понуро побрел я к бару, где мне назначила встречу Мари Миллейс. Господи, как я устал.
Глава 12
Мари сидела в кресле и беседовала с женщиной средних лет, в которой я с удивлением узнал леди Уайт.